Всё прочее — знакомое и родное, из детства. Киоски «Мороженое» и «Союзпечать», красно-сине-белые будки, торгующие «Пепси-Колой»; стенды с «Правдой», «Известиями», «Трудом» и «Красной Звездой». Часто попадаются ларьки чистильщиков обуви с выставленными на узкой застеклённой полочке шнурками, стельками и разноцветными пузырьками с нитрокраской, смуглые, горбоносые ассирийцы, сидящие на низеньких табуретках. Автобусные и троллейбусные остановки, на которых постоянно толпится народ, повсюду мальчишки и девчонки в школьной форме — три часа пополудни, уроки в старших классах только-только закончились.
Стайка школьников класса шестого-седьмого на трамвайной остановке, загомонила, указывая в небо. Я поднял взгляд и увидел над головой, на высоте метров в пятьсот, дирижабль. Белый, с синей, сужающейся к хвосту полосой и большими красными буквами «СССР», он плыл со стороны Замоскворечья к Пресне, и прохожие поднимали головы и приветственно махали воздушному кораблю.
Дирижабли над Москвой появились не больше полугода назад. Я видел их своими глазами всего дважды, и всякий раз давал себе слово на них прокатиться. Аппараты легче воздуха — моя неразделённая любовь ещё с «той, другой» жизни, где дирижаблестроение не раз пытались под разными предлогами возродить, да так и не собрались. Здесь же величественные воздушные корабли строят крупными сериями — с тех пор, как стартовали грандиозные программы освоения труднодоступных территорий Восточной Сибири, Дальнего Востока и Аляски. Этим занимается совместная советско-американская фирма; до сих пор со стапелей её заводов в Новосибирске и Сиэтле сходили летающие краны и большие грузовозы, но с развитием отрасли дело закономерно дошло до пассажирских кораблей, числе, прогулочных и круизных. Четыре таких аппарата, рассчитанные на шестнадцать пассажиров кроме троих членов экипажа уже полгода совершают воздушные экскурсии над столицей.
Я проводил дирижабль взглядом, пересёк улицу, свернул в узкий переулок, и спустя десять минут неспешной ходьбы оказался на улице Горького, поблизости от здания Центрального Телеграфа. Здесь тоже мало что изменилось — время массового сноса зданий, построенных в шестидесятых, здесь ещё не пришло, стеклянный фасад отеля «Интурист» по-прежнему на своём месте — как стоит между «Маяковской» и «Белорусской 'Минск» и, конечно, главная столичная гостиница, «Россия». Но сейчас отели меня не интересовали; перейдя по подземному переходу на другую сторону улицы, я пошёл в сторону Манежной площади, носящей, как и во времена моей молодости, гордое имя 'Пятидесятилетия Октября".
…ох уж эти мне московские переименования! И когда я, наконец, перестану в них путаться?..
В кафе-мороженом «Космос» я был… постойте, когда же? Да, всё верно — ещё до спасательного рейда к засолнечной точке Лагранжа и сатурнианской эскапады. Тогда я вернулся с лунной станции «Ловелл» и щеголял только что полученным «Знаком Звездопроходца». И вот сейчас, увидав очередь у входа (не чрезмерную, человек на десять, всё же середина рабочего дня…) я пристроился в хвост, не подумав даже воспользоваться служебным положением — сотрудников Внеземелья в заведение пропускали без очереди, после предъявления удостоверения. Или без него, если жаждущий отведать лучшего в Москве мороженного был по форме одет. Я же сегодня был «в штатском», и хоть корочки лежали, как им и положено, в нагрудном кармане, размахивать ими я не спешил — подождал четверть часа и, войдя внутрь, поднялся на нависающий над залом балкон. Я всегда занимаю место именно там, у дальней стены, выложенной сверху донизу стеклянными шариками, синими, зелёными и желтоватыми. Но есть и другая причина: на стенах, увешанных фотографиями космических кораблей и видами звёздного неба имелись и портреты покорителей Внеземелья, и среди них моя скромная персона. Если меня узнают — не избежать автограф-сессии, так что я постарался устроиться как можно дальше от портрета и заказал кофе и сразу две порции мороженого. Его тут подают порциями по три шарика, ванильный, шоколадный и ягодный в вазочках из нержавейки, политыми вареньем и посыпанными шоколадной и ореховой крошкой.
Так вот, о портрете. Сделан он был в шлюзе станции «Гагарин», когда мы прибыли из Пояса Астероидов. Честное слово, я не лез вперёд — просто, усаживаясь в лихтер, доставивший нас с «Зари» на земную орбиту, устроился возле самого выходному люку. Багажа при мне тогда не было, и пока остальные возились со своей поклажей, я успел преодолеть гибкую переходную трубу и перебраться из безгравитационной зоны станции в жилой «бублик». Там-то, на пороге переходной секции меня и подловил фотограф — и не моя вина, что на снимке, впоследствии обошедшем все газеты и журналы, я оказался в одиночестве.
Эта фотография и украшала нижний холл кафе — и я искренне радовался, что выбрал место, откуда меня не видно никому, кроме улыбчивых официанток — а у них я вряд ли вызову интерес. Здесь повидали достаточно знаменитостей из числа «покорителей Внеземелья», и недаром многие из портретов украшены автографами…
Как писал когда-то профессор Толкиен (между прочим, здесь все три части трилогии «Властелин Колец» вместе с «Сильмариллионом» переведены и изданы немаленькими тиражами) — «о хоббите речь, а хоббит навстречь». Не успел я покончить с первым шариком, как возле моего столика возникла дама эффектной наружности, лет, примерно, сорока пяти, оказавшаяся директором кафе. Я её узнал — это она во время прошлого моего визита принесла мне заказанный пломбир, отказавшись брать деньги. «Презент от заведения» — объявила она громко, на весь зал, не забыв обратиться ко мне по имени и фамилии.…
На этот раз публичное разоблачение мне не угрожало -вместо подноса с порцией мороженого в руках у неё был тот самый портрет (пока я угощался, его успели снять со стены и избавить от стекла) и чёрный фломастер. Делать было нечего — я поставил на фотографии размашистую подпись и церемонно чмокнул директрисе ручку, за что был вознаграждён милой улыбкой и лёгким пожатием ухоженных пальчиков.
… вот интересно: а как она среагирует, вздумай я сейчас намекнуть на свидание? Разумеется, я не стал проверять это на практике, старательно спрятав ухмылку — вот же старый кобель, у самого дома молодая жена, а ты никак не уймёшься, пусть и в фантазиях…
VI
— Очень, очень удачно вышло, Алексей, что вы посетили нас именно сейчас! — Евгений Петрович с улыбкой развёл руки, словно собирался меня обнять. — Я как раз собирался вас разыскать и пригласить сюда, но раз уж вы меня опередили — может, поднимемся в мой кабинет и побеседуем?
Мы встретились в холле возле лестницы, на том же самом месте, что и в прошлый раз. Тогда И. О. О. попросил попридержать полигимний, запрошенный Леднёвым для своих экспериментов — и теперь, после жутких катастроф на «Деймосе-2» и Большом Сырте, у кого повернётся язык объявить это перестраховкой?
Я тех пор, как я в последний раз был в кабинете И. О. О., его статус не поменялся — как был он Главным Психологом Проекте, так и оставался в этой должности — а вот резиденция стала другой. Теперь он обитает на самом верху административного здания Центра Подготовки, в своего рода пентхаусе. Стены здесь изогнутые, как во внутренних помещениях орбитальных станций — то ли дань «внеземельной» моде в архитектуре, то ли намёк на всесилие обитателя — «высоко сижу, далеко гляжу»…
До сих пор наши встречи сводились к непродолжительным беседам в его кабинете; на этот раз он меня по всей резиденции. Кроме собственно, кабинета и примыкающей к ней комнаты отдыха здесь имелись и другие помещения — библиотека, небольшой конференц-зал с большим проекционным экраном, изгиб которого повторял изгиб внешней стены, и персональная лаборатория, заставленная разнообразным оборудованием, среди которого имелись терминал подключения к закрытой внутренней сети Проекта и стойку с кубами магнитной памяти. На стене обнаружился знакомый плакат с Эйнштейном, держащим в руках клубок пластиковых трубок.
Такой же терминал был и в конференц-зале — просторном помещении со стеклянным круглым столом в центре и приткнувшимся в углу кофейным автоматом, таком же, как в холле, разве что, размером поменьше. Евгений Петрович указал на кресло — «прошу вас, Алексей Геннадьевич, чувствуйте себя, как дома!» — но сам садиться не стал. Отошёл к стене, щёлкнул замком встроенного сейфа и извлёк из него большой конверт с эмблемой Центра Подготовки — я не поверил своим глазам, когда увидел в углу, на плотной бежевой бумаге штамп «Совсем секретно». Это что же, Главный Психолог решил поддержать нашу шутку, успевшую за эти годы войти во внутренний фольклор Проекта?
Евгений Петрович заметил моё удивление — он вообще всегда и всё замечал, — и отреагировал широкой белозубой улыбкой.
— Штарёва, я полагаю, посвятила вас в подробности своего замысла? — спросил он, усаживаясь в кресло напротив. — Нет-нет, не удивляйтесь, что я в курсе — это, как вы понимаете, входит в круг моих непосредственных обязанностей…
«…непосредственных?…» — я едва не поперхнулся. — спасибо, хоть не «особых»…' Конверт мой визави положил в центр столешницы, и я, словно завороженный, не мог оторвать взгляд от бледно-фиолетового штампа.
Видимо, он верно оценил глубину моего ступора, и не стал дожидаться ответа.
— Я был бы весьма вам благодарен и, поверьте, не остался бы в долгу, — продолжил он, — если бы вы сочли возможным поделиться со мной этими сведениями. Поверьте, это только упростит нашу задачу и пойдёт на пользу общему делу.
И. О. О. по-прежнему велеречив, церемонен, отметил я. Подобная манера общения подходит ему ничуть не меньше, чем персонажу Смоктуновского, и я нередко задавался вопросом — выходит это у Евгения Петровича само собой — или он сознательно копирует свой кино-прообраз? Вопрос не праздный, особенности, после появления конверта со штампом…
— Итак, Алексей Геннадьевич, я вас слушаю. — И. О. О. откинулся на спинку кресла, не снимая с лица неизменной улыбки. К конверту он не прикоснулся. — Не скажу, что у нас совсем уж нет времени, но поверьте, в наших общих интересах не терять его попусту.