— Ты сам подумай, — продолжала девушка, — тут все бредят «звёздными обручами», только о них и говорят — а тут человек, который их, в буквальном смысле, руками щупал! Вот увидишь, тебя ещё замучают расспросами.
— Была бы охота… — пробурчал Серёжа. Таня не отпускала его руки, и ему очень хотелось, чтобы это продолжалось подольше. — Ты вот что расскажи: а, правда, что на Большом Сырте водятся летучие пиявки?
Егор рассмеялся.
— Всё ждал, когда ты о них спросишь… — смешок его был мелким, каким-то кудахчущим. — Нет никаких пиявок, всё это выдумки здешних старожилов, чтобы разыгрывать начитавшихся Стругацких новичков. Те, кто тут работает, ни в каких пиявок не верят — разве что, совсем уж восторженные романтики, вроде нашей Танюшки…
Девушка вспыхнула, отчего, по мнению Серёжи, стала ещё очаровательнее.
— И никакая не выдумка! Дюбуа, уж на что старожил — так он несколько дней назад видел пиявку, когда возвращался с дальних выселок! Говорит, двигалась какими-то рваными прыжками, метров до десяти в высоту и полсотни в длину!
«Дальними выселками» на базе именовали астрономическую площадку, расположенную в восьми километрах от базы. Ведущиеся там съёмки марсианского звёздного неба требовали время от времени менять плёнки в автоматических камерах. Для этого кто-то из сотрудников отправлялся туда на краулере — лёгкой машине на пневматиках низкого давления, предназначенной для движения по марсианским пескам и пылевым озёрам. Делалось это по графику, как и дежурство по камбузу, и прочие рутинные работы на базе, — и обычно не вызывало никаких трудностей.
— Дюбуа? — Серёжа оживился. — Поль Дюбуа? Это не тот, что раньше работал на лунной станции «Ловелл»?
— Он самый. — подтвердила Таня. — Он прибыл на Сырт со Второй Марсианской экспедицией, и с тех пор торчит тут безвылазно.
— Мне о нём Лёша Монахов рассказывал. — сообщил Серёжа. — Он проходил на «Ловелле» практику, когда состоял в «юниорской группе» — ну, как мы с вами на Энцеладе — и вместе с Дюбуа охотился на электрических червяков, повылезавших из «звёздного обруча»…
— Олгой-хорхои, как же! — Егор хмыкнул. — Ему тут частенько поминают ту охоту. Как заходит разговор о пиявках, так сразу и советуют отправиться и подстрелить парочку!
— А он что?
— Отвечает, что стрелять не из чего, а мины, которыми на Луне взорвали этих тварей, техника безопасности делать запрещает. Вообще-то он мужик толковый, таких механиков-водителей ещё поискать…
— Но что-то ведь он всё же заметил! — Татьяна не желала сдаваться. — Вот ты — скажи, часто видел здесь летящие объекты, кроме челноков и гирокоптеров? А он видел, жаль только, снять на камеру не успел…
Компактная видеокамера входила в стандартную экипировку; её полагалось брать с собой каждый раз, выходя на свежий воздух — если, конечно, можно назвать так разреженную смесь углекислоты, азота, аргона и ещё чего-то, заменявшую Марсу атмосферу.
— И почему каждый кто-то заявляет, что видел пиявку, добавляет, что не успел её снять? — голос Егора сочился ядом.
— Прямо рок какой-то…
— Ну… ветер был, песчаная буря начиналась! И потом, пиявка же на месте не сидела — летела, прыгала, вот он и не успел достать заснять! Или ты считаешь, что Дюбуа врёт?
Егор пожал плечами.
— Пиявки не сидят, им не на чем. А ты — припомни-ка, что мы с тобой делали наутро после той истории?
Девушка задумалась.
— Кажется, приводили в порядок метеоплощадку?
— Точно! Ветер повалил треноги с приборами и посрывал чехлы с анемометров, верно? Чехлы эти гибкие, пластиковые, почти ничего не весят. А Дюбуа говорил, что пришлось идти при сильном встречном ветре, потому он и запоздал…
Татьяна недоумённо нахмурилась.
— И что с того?
— А то, что он не видел пиявку, а один из унесенных ветром чехлов! А что? Длинная пластиковая колбаса, небось, её ветром ещё раздуло, тут любой перепутает!
Объяснение прозвучало вполне правдоподобно, и Татьяна, не найдя достойного ответа, сникла. Этого Серёжа снести не мог.
— Неромантичный ты тип, Симонов! Девушке хочется веры в необычное, романтики ей хочется, а ты…
— Это пиявки-то — романтика? — хмыкнул Егор.
— Они самые. А ты её грубо обламываешь. Разве ж так можно?
— Спасибо, Серёженька! — Таня улыбнулась. — Ты один меня понимаешь. Давай я тебе ещё какао налью, хочешь?
— Я тоже хочу! — заявил Егор. — Пусть я и недостаточно романтичен, но уж какао точно заслужил!
Татьяна смерила его скептическим взглядом.
— Чем это, интересно?
— А кто сегодня менял ротор у коптера? — у твоего, между прочим, Танька, коптера… Три часа возился, как проклятый, весь перемазался графитовой смазкой — а ты жалеешь для меня какую-то чашку какао!
— Ну, хорошо, налью… — девушка смилостивилась. — Только сперва руки помой, а то пролез в кают-компанию грязный, как из свинарника! Вот зайдёт тётя Лена, увидит — что скажет?
— Очень ей интересно рассматривать мои руки… — буркнул Егор, но встал. С Еленой Олеговной Гостилиной, врачом базы, шутить не стоило, особенно когда дело касалось гигиены. Легко можно схлопотать дисциплинарное замечание в личную карточку.
— Слушай, тётя Лена ведь была у вас на «Заре»? — спросила Таня, когда дверь за Егором захлопнулась. — Она и тогда была такая вредная?
Егор кивнул. Этот оборот — «у вас на „Заре“» — ставящий его в один ряд с легендарными первопроходцами Пояса Астероидов, чрезвычайно ему льстил.
— Помнится, как-то раз мы с Лёшкой полдня копались в ангаре буксировщиков, угваздались с ног до головы. Почистились наскоро, физиономии вытерли и отправились в столовую. Видно же было — люди устали, как собаки, проголодались, едва на ногах держатся — а ей хоть бы хны! Обоих отправила в душ, ещё и взысканием грозила за злостное нарушение санитарно-гигиенических норм…
«Мы с Лёшкой» — это было из той же оперы. Однокашники отчаянно завидовали тому, что Серёжиным руководителем практики стал всем известный Алексей Монахов — и мало того, взял подопечного с собой на «Зарю»… Но перед Таней, выпендриваться, пожалуй, не стоит…
— Слушай… — осторожно сказал он. — Ты, как-то говорила, что у кого-то на базе есть записи концертов того скрипичного трио «Фелисетт», кажется? Не подскажешь, у кого, очень хочется послушать…
VII
Из записок
Алексея Монахова
'…И возмущался капитан:
'С углём исчезла красота,
Когда идём мы в океан,
Рассчитан каждый взмах винта.
Мы, как паром, из края в край
Идём. Романтика, прощай!'…
Вот уж не думал, что придётся однажды применить эти строки Киплинга к Внеземелью! Здесь космонавтика в своём развитии сумела проскочить героико-романтический период, описанный у Кларка, Станислава Лема в «Пилоте Пирксе», да хоть у тех же Стругацких, в их ранних произведениях. Использование «батутов» избавило от необходимости долгих, на месяцы, если не годы, полётов в отрыве от Земли, без надежды на помощь, случись что… Не то, чтобы это было уж вовсе невозможно — просто чтобы оказаться в подобной ситуации требовалось крайне маловероятное совпадение множества маловероятных событий. Но это относится только к преодолению межпланетного пространства; на планетах же и прочих небесных телах покорителей Внеземелья по-прежнему ожидает тысяча и одна опасность, избежать которые, или, хотя бы, в полной мере к ним подготовиться решительно невозможно. Доказательств тому море — от случая со станцией «Лагранж», экипажу которой пришлось дожидаться помощи Земли много месяцев, до катастрофы со станцией «Кольцо-1».
Дело было там же, в системе Сатурна — трагическая, но до некоторой степени нелепая история, вызванная во многом нелепым стечением обстоятельств, хотя и без пресловутого человеческого фактора не обошлось. Ошибка пилотирования привела к тому, что челнок, доставлявший грузы на «Кольцо-1» (станция не имела своего «батута» и получала всё необходимое с «Лагранжа») при маневрировании зацепил грузовой причал, причём носовая часть намертво застряла, в обломках. Происшествие, конечно, нештатное, но достаточно рядовое; обитатели станции уже облачались в вакуум-скафандры, готовясь выйти наружу и резать перекрученные металлоконструкции, удерживающие челнок — и тут случилось то, чего никто не ожидал. Мы никогда не узнаем, что стало причиной того, что произошло потом. То ли пилот челнока не захотел окончательно губить свою карьеру (парой месяцев раньше у него был похожий случай, на «Лагранже», с куда более скромными последствиями), то ли банально запаниковал — но вместо того, чтобы вырубить, как этого требует инструкция, двигатели и, облачившись в гермокостюм, ждать помощи, он стал действовать самостоятельно. Сперва он дал несколько разнонаправленных импульсов маневровыми двигателями, пытаясь раскачать застрявший корабль, а после этого — врубил маршевый движок на реверс, благо конструкция поворотных дюз позволяла. И — не заметил, что одна из маршевых дюз смотрит в корпус станции, точно в выпуклую панель, скрывающую люк аварийно-ремонтного шлюза.
Последствия оказались роковыми. При столкновении был совершенно уничтожены антенны на носу челнока; пилот остался без связи, и это не в последнюю очередь могло стать причиной охватившей его паники. О том, что шлюз уже открыт, он не знал — корпус заслонял обзор, и когда первые двое ремонтников появились в проёме люка, импульс полной тяги сдул их с корпуса станции, разорвав в клочья скафандры, а заодно выжег внутренности шлюза. Повреждения серьёзные, не фатальные — если бы не лопнула переборка, за которой помещались баки со сжиженными газами. И если для челноков и орбитальных буксиров их требовалось не так уж много, то движки, корректирующие орбиту «Кольца-1» (гравитационное воздействие Сатурна и ближайших спутников делали её орбиту мягко говоря, не стабильной) прожорливостью не уступали стаду слонов на водопое. И водород, и кислород добывали тут же, на станции из ледяных обломков, которые приходилось вылавливать из колец Сатурна — и сейчас эти два газа, смешавшись, произвели тот самый эффект, для которого их и получали.