— Ничего не скажут, — уверенно пробасил Крау. — Они и гонца-то отправили только потому, что боялись, как бы тот не оставил весточку, куда отправился. Страшнее нежити или инквизиции только и нежить, и инквизиция в одном кувшине. Сельские наверняка знают про погост, но боятся, что нечистый подогреет с одного бока, а святые отцы — с другого. Будут молчать даже под пытками.
— Ну, огоньку я, положим, найду, — в растяжку промолвил Швальбе, хищно раздувая ноздри, — да и расспросить, как надо, сумею.
— Довольно, — сурово сказал Гарольд, оборвав увлекательное обсуждение. — Давайте без… эксцессов. Позволю себе напомнить, что это люди. Несчастные, запуганные люди, которых мы обязаны защитить. По зову христианского долга и во исполнение обета Deus Venántium, Божьих Охотников.
— Я не в Ордене, — быстро вставил Швальбе. — Мне можно. По первости надо настрогать лучинок. Тоненьких, но из сухого дерева…
— Заткнись, Гунтер, — устало потребовал Йожин и продолжил, обратившись уже к девенатору. — Что думаешь делать?
— Схожу туда, — просто ответил Гарольд, отмеряя пальцами расстояние на карте. — Здесь пути на пару часов, хватит, чтобы оглядеться на месте, прикинуть нож к носу. Потом залягу в засаде, погляжу, что ночью будет. А дальше… как получится.
— Я с тобой, — немедленно вызвался Швальбе и сразу сник под перекрестными взглядами — насмешливым у Крау, злобным Йожина и снисходительным Гарольда. Один ворон сделал вид, что не слышал изреченной глупости.
— Мал еще, — исчерпывающе пояснил монах. — Твое дело от разного разбойного люда охранять. Это ты умеешь, за то взят и оплачиваем. А дела Темной стороны — не для тебя. Йожин развернулся к Гарольду.
— Но в чем-то парень прав. Один девенатор туда уже пошел и сгинул. Может…
Монах умолк, предоставляя собеседнику решить, как можно истолковать фразу.
— Может, — чуть надменно отозвался мастер. — Но не стоит. Я несколько постарше, опытнее… и сильнее, коли уж начистоту. Так что ждите.
Солнце закатилось за горизонт, укрывшись в густых кронах леса. Ночь резко и властно вступила в свои права, изгоняя последние сиротливые лучики света. В выгородке-чулане оглушительно храпел Крау, шевеля во сне своей бородищей. За дверью пропел пару куплетов препохабной песенки Швальбе, звучно выматерился и затих. Видимо, тоже отправился на боковую. Забрехали длинно и тоскливо деревенские псы, слышались приглушенные голоса деревенских, которые после заката повыбрались на улицу, чтобы скорее подготовиться к ночи. Дров там натащить или еще чего.
Отец Йожин отстраненно подумал, что у местных, наверное, все дело стоит, чем они там на жизнь зарабатывают… Никто не решался казать нос из дома, пока неприветливые и страшные чужаки стояли на постое с разными хитрыми грамотами при церковных печатях.
Что ж, судьба у них такая…
Монах помолился на ночь глядя, покрепче прикрыл ставни, накинул засов на дверь. Задумчиво подержал в руках требник, отложил в сторону. При свете одинокой свечи покопался в дорожной сумке и с самого дна достал томик, обтянутый красивой дорогой кожей.
Йожин опустил седалище в единственное на весь дом деревянное кресло, взвесил в руках книгу и открыл первую страницу. На белом листе жирным витиеватым шрифтом было выведено «Третья книга героических деяний и речений доброго Пантагрюэля». Монах опасливо оглянулся, но единственной компанией ему оказался здоровенный серый кот, вылезший из-под стола. Непрошеный пушистый гость сел у кресла и внимательно посмотрел на человека, посверкивая зелеными глазами.
Йожин на всякий случай перекрестил кота. Зверь презрительно дернул хвостом и скривил умную морду, изобразив бесконечное презрение.
— Пшел отсюда, — буркнул Йожин, который не любил котов.
Утвердившись, наконец, в мире и гармонии, монах перелистнул страницу и углубился в чтение.
Шло время, свеча прогорела до середины. Йожин, покачивая головой и прикусив от усердия язык, читал труд бакалавра Рабле. Книга захватила все внимание монаха, и он не сразу разобрал странный звук, идущий из-под стола. Зашипела и треснула свеча. Йожин встрепенулся, бормоча «нагар пора снять…» и замер.
Кот сидел на полу, буквально обвившись вокруг ножки стола, шерсть у него не то что встала дыбом — пошла иголками, как у ежа, так что можно было уколоться даже взглядом. Хвост подметал грязный пол, хлеща, как плетка, по бокам зверя. Уставившись на дверь, кот утробно подвывал, очень низко, почти на грани слышимости.
— Бесова скотина, — сказал Йожин, примериваясь, чем бы швырнуть в хвостатую тварь, и тут осознал, что завывание хвостатого — единственный звук, который монах слышит. Умолкли собаки, тяжелая, давящая тишина опустилась на деревню.
Кот скребнул лапой доску пола и неожиданно бросился к Йожину. Не успел монах и пальцем шевельнуть, а комок вздыбленной шерсти уже прижался к бедру, тихонько взвизгивая. Теперь кот не подвывал, а буквально рыдал, почти как младенец. Йожин машинально накрыл его ладонью, чувствуя, как дрожит кошачье тельце, неожиданно маленькое под густой шерстью. Зверек прижался еще теснее, и вцепился когтями в рясу.
Кот, в отличие от собаки — одиночка и живет сам по себе. Если пес при опасности бросается к хозяину, чуя вожака, то кот, наоборот, пустится наутек и подальше. Йожин подумал, что такое могло оказаться за дверью, чтобы серый котей искал защиты у человека, и кровь замерзла у монаха в жилах.
Святой отец шевельнул рукой, и из просторного рукава прямо в ладонь скользнула рукоять длинного стилета доброй итальянской работы. Монах дрожащими пальцами перехватил оружие поудобнее и перекрестил дверь, понимая, впрочем, что если нечто, затаившееся снаружи, решит войти, то его, Йожина, вряд ли что-нибудь спасет. Кот замолк, только прижался плотнее, все так же дрожа.
За бревенчатой стеной что-то стукнуло, затем зашуршало, словно кто-то вслепую шарил широкими ладонями по дереву, выискивая малейшую щелку. Пот холодными струйками потек по спине Йожина, в животе словно завязался тугой узел. Рука дрожала так сильно, что острие стилета выписывало в полутьме широкие петли, словно то была кисть живописца.
Шуршание меж тем переместилось на ставни, Йожин панически начал вспоминать, закрыл ли их изнутри, когда природа звука снаружи изменилась. Шорох превратился в скрипящий скрежет, пронзительно ввинчивающийся в уши. Так скрипит дерево под долотом резчика. Или под длинным острым когтем.
Стук, затем скрежет. И снова в том же порядке. Жуткие звуки поднимались все выше, словно нечто снаружи поднималось на цыпочки. А когда заскребло из-под самой крыши, Йожин осознал, что создание тьмы лезет по стене, что твой паук.
Монах собрал всю силу воли, что у него оставалась, и тихонько выбрался из кресла. В проеме чулана возникла жуткая рожа, обрамленная клокастой шерстью, как у оборотня, Йожин полузадушено вдохнул, замахиваясь неверной рукой, но узнал мэтра Крау. Следопыт-воронознатец проснулся и выглядывал из своей каморки — мертвенно бледное лицо и огненно-рыжая борода. Ворона монах не заметил и мимолетно подумал, что если птица почуяла беду так же, как и кот, то сейчас Гарк, наверное, сидит в самом дальнем и темном углу, укрывшись за потолочной балкой.
Перестук переместился на крышу, а затем неожиданно стих. Йожин даже под страхом трибунала не смог бы сказать, сколько он простоял так, с кинжалом наизготовку, ловя любой звук, доносящийся снаружи. Свеча догорела, мрак захватил дом в свои удушливые объятия, а монах все ждал, когда дверь вылетит, сорванная с петель одним могучим ударом. Ждал и молился, не уставно-казенно, повторяя заученные слова, а, как ребенок, моля Господа всей душой.
Когда пропел первый петух и щели в ставнях едва заметно заалели, предвещая рассвет, Йожин понял, что его молитва достигла небес. И упал без сил — уставшие ноги отказались слушаться.
Поутру деревня стояла пуста и безжизненна, словно вымерла за одну ночь. Когда же путники стали по одному выбираться наружу, они старательно прятали глаза и почти не разговаривали друг с другом. Кто-то просто опасался вспоминать ночного гостя, который, похоже, навестил почти все дома. Кто-то стыдился своей трусости. Котяра же буквально прикипел к Йожину и не отставал от того ни на шаг.
Гарольд вернулся, когда солнце поднялось в небо, все еще цепляясь самым краешком за густую щетину леса. Девенатор был цел и невредим, но вид имел немного странный. Если накануне он казался мрачен и не особо приветлив, то сейчас смотрел на все вокруг скорбным и невыразительным взглядом. Словно получив известие о смерти близкого и дорогого родственника. Девенатор молча проследовал в дом старосты.
— Вина? — спросил смурной и слегка бледный Швальбе, не снимая руки с рукояти палаша. Ландскнехт растерял немалую долю гонора и теперь относился к спутнику с куда большим пиететом.
— Воды, — коротко отозвался Гарольд, отставив в угол копье и снимая перевязь с саблей, крепившейся на поясе сзади.
— И что? — дипломатично спросил Йожин.
Девенатор молча снял шлем и сел за стол. Швальбе поставил перед ним кувшин и чашку.
— Нахцерер, — ответил одним непонятным словом Гарольд и наполнил чашку чистой колодезной водой. Руки старого девенатора дрожали.
— Что за нах… цер… — запутался Швальбе. — Никогда про такого не слышал.
— Нахцерер, — повторил Гарольд.
— Вампир немецких земель, — негромко пояснил Йожин и по памяти зачитал отрывок из «Бестиария Брэмсона»:
— Сидит в могиле, рвет на себе саван, никогда не закрывает левый глаз. Подманивает родственников и убивает их одного за другим. Если приманивать некого, начинает пожирать саван и затем части собственной плоти.
— …! — коротко и емко выразил свое отношение к услышанному Гунтер.
— Не совсем, — невыразительно откликнулся Гарольд. — Не совсем…
Он пил не спеша, мелкими глотками, держа чашку обеими руками.
— Кладбище действительно есть, — продолжил девенатор в ответ на молчаливые вопросительные взгляды. — При нем деревня, то есть то, что от нее осталось. Не с Черной Смерти, гораздо позже. Дома еще стоят кое-как, хоть и сгнили почти целиком. Погост…