— Что творишь, бесстыдник? — насмешливо спросила ведьма. — И вовсе нашу красуню запортишь.
Могильщики торопливо забрасывали землёй опустевшую могилу. Шуршали комья, за спиной раздавалось размеренное «лузг — щёлк». Ёжась, Хома испытал краткий прилив облегчения, словно враз чарку наилучшей горилки выцедил — пощадила хозяйка, могла приказать и самим закопаться. И выполнили бы, куда тут денешься. Саморучно земельку бы заваливали, загребали. Видать, нужны пока что слуги чёртовой бабе…
Ведьма небрежно утаптывала рыхлую землю своими мужскими сапожищами.
— Чего вылупились? Вперед, да рысцой!
Ушлый дылда подхватил лопаты. Хома глянул на сотоварища недобро — так бы и выдать в ухо за хитрожопость. Ну да делать нечего — пришлось за тачку взяться. Поднатужился, сдвинул. Деревянное колесо покатило по тропке, мертвячка вздрагивала, ноги косолапо растопырились.
Тропка меж могил вывела к жердям-воротам, но едва напарник за них взялся, как донесся дребезжащий вздох-звон колокола. Часовенка стояла не так далеко, а словно за сотню верст отсюда, колокол свой одинокий звон испустил. Вот тут и ведьма вздрогнула. Стояли, замерев и боясь шелохнуться. Видать, дрожали руки казака — мертвячка в своем экипаже шевельнулась, запрокинула голову, словно желала оглянуться да попрощаться с кладбищем, так и не ставшим ей надежным пристанищем до самисенького[32] Страшного Суда.
— Пустое, ветер балует, — молвила ведьма, доставая новую жменю семечек. — Трогай, казак…
…Скрипело колесо тачки, кивала мертвая дивчина знакомым хатам. Тянулась улица пустая и вымершая — ни огонька, ни шороха, ни бреха собачьего. Ох, будто вымерло село. А ведь какая варенуха здесь водилась! Взвар медовый, а не варенуха! Сейчас бы хоть глоточек спасительный…
— Сворачивай, — приказала адская хозяйка.
Вкатили во двор корчмы — и тут темень, тишина.
— Побойчей, варвары. Запоёт петух, уж будет нам веселье…
Хома с кудрявым подельщиком вынули из тачки недобрый груз, поднялись на ступеньки — ведьма придержала дверь.
— На стол кладите.
Мертвячка легла на длинный стол, пропахший недопитыми и недоеденными сомнительными здешними яствами. Кудрявый носильщик расправил белый подол покойницы, дёрнул озабоченно носом.
— Так задирать надобно, — усмехнулась ведьма, ставя в изголовье свечу — при жёлтом свете покойница стала куда страшнее. — Иль забыл, как с грешными девами любовные дела крутить?
— Пани хозяйка, тут пусть вашей тёмности будет как угодно, но не по моей привычке то дело. Не умею я такого, — взмолился кудряш.
— Ты не умеешь, — он умеет, — кивнула на Хому зловещая баба. — А ты и на подхвате сгодишься.
Онемевший казак почуял, как подгибаются ноги. Да о чем она?!
— Ниток вощёных найдите да иглу шорную, — приказала ведьма. — Да гляньте хорошенько, может, подточить иглу надобно. А я пока подруженьку красавице приведу.
Разбрелись хлопцы по корчме — огонь в очаге едва тлел, от свечки больше тени по стенам скакали, чем свету было. И где те поганые иглы искать?
Хома шарахнулся от большой тени, согнувшейся за столом у бочонков — то был хозяин корчмы. Добрый человек, хотя и глуп как пробка. Не-не, не мёртв — дышит. Сна на всё село ведьма нагнала, ох, и крепкого сна!
Ведьма ушла в гостевые комнаты. Куда и зачем, Хоме думать было недосуг. Видимо, дьявольское заклятье малость ослабло — в душе вспугнутым зайцем заскакал опомнившийся ужас, заодно и здравые мысли в казацкой голове мелькнули. На цыпочках подскочил к сотоварищу по несчастью — тот сидел на карачках перед хозяйским столом, ощупью шарил среди хлама.
— Ты шо, сдурел?! — сущим змеем зашипел Хома.
— Да где те нитки…
— Бечь нужно! Разом!
— Куда бечь? Куда? — шепотом заблажил кудряш. — Уж попались, так попались. С головой и хвостом попались! Ты хоть знаешь, кто нас поймал, дурная твоя голова?
— Да мне… — Хома на всякий случай воздержался от ответной брани — вдруг чёртова баба до неё особо чутка? — Бечь нужно, говорю!
— Так не убежим, — лопотал кудрявый трусун.
Хома примерился было выдать хорошей плюхи с правого кулака, но, принюхавшись, передумал. Вот же бутыль, рядышком. Благоухает.
Тихо шпокнула догадливая затычка, горилка прохладная сама пошла в горло. О, то дело!
Казак перевел дух, ухватил за волосья сотоварища, сунул горло бутыли куда-то наугад. Попал. Кудряш хоть и был трус трусом, но не дураком — присосался, что тот телок.
— Тебя как звать, хлопец? — прошептал Хома, выдирая из хватких губ порядком полегчавшую бутыль.
— Анчес. Кобель-Еро Анчес, — представился кудрявый и рыгнул.
— Да уж вижу, что не сучка, — прошептал Хома, озираясь. — Что за прозвище чудное? С ляхов иль московитов родом?
— Ты казак вообще дурной или как? Говорю же: Мигель Хосе Анчес ка-баль-еро. Звание такое благородное. Вроде дворянского или панского. Гишпанец я. Из Кастилии свой древний род виду.
— Добро. Гишпанец так гишпанец, — поспешно согласился Хома, чуя, что имеет дело с завзятым брехуном. — Только не каркай — не нужно нам в костилью. Наоборот бы, в живых пока остаться, а?
— Верно говоришь, — прошептал Анчес, с тревогой поглядывая в сторону жилых комнат корчмы. — Да только вернется сейчас Она…
— Так шо дожидаться? Вон дверь-то. Во двор, а там ходу как наддадим.
— Не убежим. Ты хоть знаешь кто Она?
— Чёртова баба, из ада повылезшая. Да только всё одно — баба. Не догонит, в юбках запутается.
— Э, казак, что такой бабе юбки… — потеряно махнул рукой кобельер.
— Веровать надо, — Сирок хотел было перекреститься, да персты изменили привычные движенья, с маху крепко угодив хозяину в ухо, а потом значительно ниже пупа — казак охнул, но лишь ещё больше — Да не бывать такому, чтоб даже самая чёртова-пречёртова баба над смелым человеком верх взяла!
— Была она чёртовой, так что бы беспокоиться… — пролепетал Анчес.
— Слаб в кишке ты, гишпанец, ну так дожидайся своей чертовки, — Хома смело покрался к двери. Ноги хозяину не изменяли, ступали по земляному полу с должной казацкой стойкостью. Робкий гишпанец топтался на месте, шёпотом бормоча, потом в отчаянии ухватив самого себя за пышные кудри.
Хома осторожно толкнул дверь — завизжала мерзавка, словно порося голодное. Эх, хоть харкануть на петли надо было! Но вот она ночь, вот двор темный…
Тут подлетел к порогу решившийся Анчес, беглецы, пихаясь, вывалились на невысокое крыльцо, а дальше дунули в разные стороны, только пятки засверкали…
…Нёсся Хома летней душистой темнотой, соколом перемахивал через плетни, прикрывал локтями лицо от садовых веток, за спиной колотились о землю сшибаемые яблоки, хлестал по плечам вишенник — да где там удержать казака! Садами да огородами уходил опытный Хома Сирок, шарахаясь от белёных хат коварно затаившейся Мынкивки. Осталась в корчме торба с чернильницей да иными писарскими принадлежностями, остались запасные сапоги — там только подмётки поменять и требовалось — а так добрые, новые почти. Да пропади оно все пропадом! Наживет казак добро, тут бы жизнь, да душу уберечь…
…Проломился сквозь испуганный строй мальв, аистом запрыгал по грядкам — плети цепляли за ноги — всё подряд засадили дурные мынкивцы чертовыми гарбузами, что как ужи сапоги оплетают. А те ухищренья до чего доводят — приманивают богомерзкие растения с семками клятыми всяческих чёртовых баб да бродячих брехливых гишпанцев…
Попробовал Хома молитву вознести, дабы быстрей из заклятых огородов вырваться, но в горле всё одно тот жуткий колкий ком мешал. Эй, на ноги, казаче, надейся, на ноги! Богородица Дева, что завсегда казаков выручает, и без молитвы сообразит, что не хочется Хоме кипятку за шиворот, отведёт беду!
Поднажал казак, несли верные ноги во весь дух, мелькали хаты и плетни, промелькнул колодец с «журавлем», в темное небо свою длинную жердь задравшим. Ужаснулся казак — ох, знакомый колодезь! Так как же так?! Неужто такого кругаля дал?! А ноги несли все быстрей — пулей пронёсся Хома через двор, взлетел на ступеньки корчмы, едва не вышиб дверь, во тьме споткнулся обо что-то живое, да и грянулся о пол, лавки опрокидывая. Встретилась околдованная голова мученика с мощным подстольем, посыпались округ искры яркие…
Пришёл в себя казак почти тотчас — на голову полилось прохладное, освежило. Хома потрогал лоб — цел, лизнул ладонь — горилка. В голове еще звенело, огонек свечи плыл над столом. Над казаком стоял, скособочившись и держась за ребра, кобельер Анчес и вытряхивал на голову сотоварища последние капли из опустошенной бутыли. Перевел дурной гишпанец горилку на глупейшее дело. Хома и сам бы очухался!
Горилка, по глупости вылитая, тут же забылась, потому, как за столом стояла ведьма, да и не одна.
— Проветрились, слуги верные? — спросила ехидная баба.
— Так мы до ветру ходили, — отдуваясь, и пытаясь выпрямиться, выговорил Анчес.
— Полегчало и ладно, — ведьма не отпускала руку стоящей рядом девушки. — За дело беритесь, соколы ясные. И без дури, накажу сурово.
Хома, сжимая руками гудящий череп, пытался вспомнить: что за дивчина рядом с ведьмой? Не мертвячка ожившая, это ясно. Мертвячка волосом черна, да и вообще вон она на столе преспокойно лежит. А вторая девица волосом побелёсее и вроде как живая, хотя спит стоя. Верное дело, живая — под сорочкой грудь вздымается. С этого краю ничего себе девица, а на личико не задалась. О, да то ж проезжая ляшка, что давеча с отцом в корчме остановилась! Вроде до самой Варшавы путь держали…
— Кладите рядом, — приказала ведьма.
— Пусть хозяйка не гневается, но зашибленный я, — пожаловался Анчес. — Вовсе руку поднять не могу, стоптал меня этот дурень.
— Меньше бегать нужно, — прошипела баба. — Болтовне срок вышел, ночь кончается. Ну-ка…
Словно стряхнула колдунья со скрюченных пальцев что-то вроде сопли невидимой — и скрутило Хому так, что остатки мыслей окончательно повылетели. Дышать стало нечем, удушье сердце стиснуло…