— Бездумным временам — бездумное оружье, — философично вздохнул Хома, прощаясь с рукастым казаком.
В шинке дело шло так разудало, что Хома аж крякнул, в окошко заглянув. Пан Тадзеуш и панночка изволили удалиться, зато на лавках, да и на столах, меж блюд, кружек, огрызков и костей вповалку спали вояки Лащинского — почему-то полуголые, а иные и вовсе чисто в адамском наряде. За своей стойкой горько рыдал шинкарь. Истинный лазарет, а то и вовсе покойницкая. Хома в полнейшей растерянности попытался перекреститься, но вовремя удержал руку, вознамерившуюся с вывертом ущипнуть хозяина. И что в мирном шинке сделалось-то?
У задней двери сидел пан Анчес, держал на коленях преогромнейшую миску с жареными в пряностях куриными ножками и усердно жрал.
Хома поставил молот на приступок, не церемонясь, выхватил из миски пару ног — гишпанец пытался возразить, но не смог — во рту хрустели перемалываемые кости.
— По-хр-тра-хр-ви-хр-лись? — спросил Хома, торопливо обгрызая ножку.
— Ы? — уточнил кобельер, кивая себе за спину.
— Ы-ы, — подтвердил Хома, отвоевывая ещё пару курячьих ляжек.
— Хррр! — раздраженно ответствовал гишпанец, впихивая в пасть очередную курятину.
Впрочем, миска уже показала дно.
— Так что там с лыцарством? Горилка недобрая пошла? — спросил Хома, облизывая пальцы.
— Отчего ж недобрая, раз упились? — справедливо удивился кобельер, вытирая ладони о голенища. — Самая что ни на есть, добрая!
— А в срамном виде отчего общество?
— Так проигрались. Как в азарт вошли, так всё насквозь на кон летело. И свитки, и шаровары, и саблюки с пистолями. От то ж игра шла! Эх, ты бы видел! Кресты с шей рвали, исподнее скидывали. А уж как кости выпадали?! Редкостное дело, прям даже и не расскажешь, — гишпанец в полном изумлении закрутил буйной шевелюрой.
— А выиграл-то кто?
— Да разве поймешь? Вроде все проигрались.
— Как это «все»? Не бывает такого!
— Как же не бывает, ежели вполне бывает. Иди вон, растолкай любого. Подтвердят.
— А шинкарь? — дивясь, вопросил Хома.
— И шинкарь подтвердит. Он там, что, сильно убивается?
— Слезой брызжет изрядно.
— Вот же горемыка. Да, враз шинок и все хозяйство проиграть, такое не с каждым случается.
— Так это чьё теперь? — пробормотал Хома, обводя взглядом двор и добротные клуни.
Гишпанец поковырял в зубах, поразмыслил и высказал догадку:
— Полагаю, хозяйство теперь шинкарской дочке полагается. Вообще-то, я ей расписки оставил.
— Зачем оставил? — поразился окончательно запутавшийся Хома.
— Как, зачем? Отец дивчину проиграл, будто она скотина какая. Вовсе она не скотина. Приятная особа, хотя и невеликого ума. Пусть уж живёт и носом не хлюпает. Мы, гишпанцы, народ благородный, — Анчес сдержанно рыгнул, поморщился и прикрыл пасть ладонью. — Тьфу, и на какое горе мы ту мадеру допивали? Нет, что бы токаем пробавляться, от него рыгание куда духовитей!
Хома решил о пухленькой дочке шинкаря не выспрашивать — оно и так понятно. Другая забота грозовой тучей скапливалась.
— Э, гишпанская твоя душа, так сейчас сердюки просыпаться да прочухиваться начнут. В срамном виде, в досаде и полном заблуждении.
— Еще не сейчас, — успокоил Анчес. — Да и нам что за горе? Хозяйка велела запрягать. Отбудем восвояси, пока тут гляделки продерут. Чего столбом встал? Запрягай. Гляди, дождёшься вечера.
Хома сплюнул и поспешил на конюшню. Гнедко и Каурый смотрели с осуждением. Только взялся выводить коней, как во дворе заскрипел голос ведьмы. Хома осторожно выглянул и узрел, как кобельер схлопотал крепкого поддупника. Взвизгнул, закрутился волчком, держась за отшибленное место, будто его по заду драгоценным молотом угостили. Слабы эти гишпанцы, просто удивительно мягкотелы. А ещё Европа!
Ведьма поманила кучера.
— Так я запрягаю, вы ж сами изволили повелеть, — напомнил Хома, пятясь за дверь конюшни.
Прихватило за грудиной, выскочил во двор, но упрямо разогнулся:
— Чего меня валтузить? От то вообще недостойно. Я при деле…
— Оружье возьми, варвар полоумный, — Фиотия приподняла юбки и достала из-под одежды вполне знакомые пистоли. — Заряды сделал?
— А чего ж не сделать? Полноценные пули имеем. Хоть старого кабана зачаровывайте в демона, враз с копытов свалю.
Темя ожгло болью — Хома почуял, что его за волосы пригибают ниже. Фиотия едва слышно проскрипела в ухо:
— Ты пошто оружье проходимцам отдал?! Тебе для того пистолеты покупали? Коновал трусливый!
— Чего трусливый? — скрежетнул зубами гайдук, ощущая, что кожа с волосьями медленно, но неотвратимо отделяется от положенного места. — Приказ ваша светлость на пальбу по сердюкам давала? А? А пальнул бы сам, что вышло? Порубили бы нас, так?
Волосы отпустили. Хома ухватился за пострадалую голову и сказал:
— Вот и я говорю! Без команды, какое же сражение учинять? Мы люди верные, но подневольные. Скажут — биться, живота не пожалеем! А просто так, отчего нам самовольствовать?
— Или приказ отдавать оружье был? — спросила коварная баба. — Или кто сам тот ловкий манёвр удумал?
— Так я что? Мигнули бы, я бы двоих вмиг свалил. А может и троих.
— Этакий стрелок отличный? — поморщилась чёртова ведьма.
— Опыт есть, — сдержано признал Хома. — Помнится, были мы с запорожцами у Корсуни, так я…
Казацкий рот сам собой захлопнулся, да так, что в затылке что-то хряцнуло. Хорошо, язык не откусил.
— Снаряжай пистолеты да держи наготове, — приказала хозяйка. — Уйти не успеваем. Здесь останемся — у Лаща хоть и навозные жуки за охрану, но всё ж вояки недурные. Сейчас ступайте с этим дурным шулером и панночку с любовного ложа заберите. Не в себе краля, негоже её с ясновельможным оставлять.
Анчес, хитроумно изогнувшись, стоял у стойки — шинкарь сгинул, вокруг сидели и лежали сердюки, храпели вразнобой. Вид был весьма поганый. Вот же странное дело: как в седлах, так лыцари-орлы, пусть и кровососные, а ежели раздеть да навалить как попало — так вовсе тьфу. Стыд и срам!
— Что, за панночкой идти? — спросил кобельер, всё еще пытаясь заглянуть себе за спину.
— М-м, — подтвердил Хома, челюсти которого немота так и не отпустила.
Сотоварищ вздохнул и, бормоча матерное, пошёл вперед.
В светёлку вступили без церемоний — пан Тадзеуш храпел громогласно, с болезненным присвистом. На перинах ясновельможному места не досталось, скрутился на половике. Вокруг изобильно валялось дворянская одёжа и вооруженье. Хома подумал, что камзол у пана Лащинского был вполне себе чистый. Если сравнить с подштанниками. Эк ляха разморило, даже срамоту упрятать не удосужился…
— Это всё мадера, — вполголоса пояснил Анчес. — Вешать нужно за такую мадеру. У меня в брюхе до сих пор, будто углей нашвыряли. Ядский яд, а не мадера!
Хома пожал плечами, стараясь не смотреть на кровать. Даже в полутьме Хеленка сияла: спина беломраморная, линии этакие чистые, словно оленихи из ангельских кущ те ножки-ручки нализали своими бархатными языками до совершеннейшей медовой сладости и полного скульптурного совершенства. Тьфу, не к месту тот мед вспомнился…
— Ничего так вышла панночка, — признал и Анчес, озирая девичью нагую спину и чудесные ножки. — А ведь наспех кроили. Что значит, материал добротный. Вон как ловко сложилась.
Хоме захотелось сунуть кулаком в поросячью балабольскую харю, но что уж тут мордобоем исправишь. Кругом прав гишпанец — ладно сшили. Да и чего на дурня пенять? Кто шил, того и грех. Эх…
— Буди, — ткнул пальцем в девицу решительный кобельер.
— М-м, — запротестовал Хома, которого вдруг пробрало еще большее смущение.
— Э, ничего сами делать не хотите, — заворчал гишпанец. — Все на меня валите, а потом я и виноват. И играю не так, и пнуть меня опять же, нужно…
Он потряс дивчину за плечо — та не шевельнулась. Пришлось трясти еще — наконец, разлилась по подушке грива густых волос, донеся звук малоразборчивый, но пониманию доступный.
— Не, она еще и лается, блудница этакая, — возмутился Анчес. — Её для чего к Лащу подсаживали? Чтоб мадеру лакала? Вот как возьмут нас здесь за хвост…
— М-м! — сказал Хома, показывая, что жертву мадеры нужно посадить и хорошенько растолкать.
— Опять я? Она ведь и драться может, — опасливо предположил кобельер и перевернул младую даму.
Хелена на миг приоткрыла бессмысленные очи, округлила чарующий ротик, издала глубочайший вздох и вновь погрузилась в блаженный сон.
Соратники отшатнулись — выдох мадерного перегара сшибал с ног не хуже картечи.
— Я и говорю — яд, — заметил Анчес. — Прямо хоть рецепт такого пойла выспрашивай. Ладно, я сажаю, ты тряпье нацепляешь.
Хома кивнул, готовя шёлковую рубашечку — та благоухала духами, ну и липкой мадерой, понятно. Анчес хекнул, ухнул, подхватил подмышки упившуюся шляхетскую жертву и попробовал посадить — вышло даже чересчур ловко — Хеленка взлетела пёрышком и боднула гишпанца макушкой в харю.
— Да фто тафое?! — взъярился кобельер, одной рукой хватаясь за носяру, другой пытаясь удержать дивчину. Паненка задорно отмахнулась, крепко заехала няньке по шее, после чего рухнула на перину и засопела.
— Протрезвлять надофно, — сделал вывод Анчес. — Вот щас за фодой схожу, уж будет разфратнице нафей.
Гишпанец выскочил за дверь, а Хома остался под двойное похрапывание и посапывание разглядывать пречудесные красоты. Хороша Хелена, не отнять. И не угадаешь, где те шрамы. Да и что смотреть да угадывать? Особенно, когда язык вроде заворушился…
— Вставала бы ты, — уныло пробормотал казак, больше для проверки. Но слова выходили складно и ловко. — Вовсе недосуг валяться. Того и гляди, иудейские бесы прискачут. А ты в этаком виде. Неприличность выйдет.
То ли показалось, то ли, вправду ресницы вздрагивают? Подсматривает? С неё станется.
— Давай-ка, потихоньку, — попросил Хома, приглашающе расправляя и встряхивая шёлк.