вдруг громче донеслась из соседней комнаты задорная песенка.
Цезарь, музыкальный, как все негры, тотчас же уловил мотив и начал потихоньку подпевать.
– Это карпатская песня? – спросил Ричардсон прислушиваясь.
Гирич кивнул,
– Да, ее у нас подпевают на праздничных танцульках, – ответил он. – Называется «коломыйка».
– «Ко-ло-мый-ка», – задумчиво повторил учитель. – Ведь это по-украински? Какой красивый язык! И как жаль, что я его не знаю! Но я дал себе слово летом заняться русским, чтобы к осени я смог уже читать.
– Я охотно помогу вам, сэр, – обрадовался Гирич. – Ведь я хорошо знаю русский. А когда вы научитесь читать, я дам вам несколько книжек, которые у меня есть: Пушкина, Толстого, Ленина…
– И Ленина и Толстого я читал, и не один раз, – сказал учитель, – но, разумеется, мне хочется прочесть их на их родном языке.
Пока шел этот разговор, скрипка в соседней комнате вдруг замолкла. Замолк и голос Василя, подпевавшего ей. Вместо этого там послышался взволнованный шепот и какие-то непонятные звуки – не то смех, не то плач.
– Что там такое? Плачет кто-нибудь? – спросил учитель, недоуменно глядя на хозяина.
Тот поспешно вышел в комнату сына и почти тотчас же вернулся. Лицо его покраснело, на лбу надулась широкая синяя жила.
– Вот полюбуйтесь на работу Босса и его помощников! – сказал он, с силой стукнув кулаком по столу. – Там пришли двое ребят из школы – сынишка Беннета и с ним девочка-мулаточка. Девчоночка навзрыд плачет: видите ли, ей какие-то ваши учитель с учительницей сказали, что она не будет выступать на майском празднике. Вместо нее стихи будет читать белая девочка, а ей дали ясно понять, что белый цвет кожи, по мнению начальства, выглядит гораздо лучше. Обиднее всего, что стихи-то написала она – мулаточка.
– Это, наверно, Нэнси Гоу, – в волнении поднялся учитель. – Джой, Нэнси, подите сюда!
В дверь заглянул сначала Джой. Узнав учителя, мальчик так изумился, что застыл на пороге.
– Мистер Ричардсон, вы… здесь? – пробормотал он.
Из-за его плеча выглянуло залитое слезами личико Нэнси. При виде учителя, который всегда относился к ней по-дружески, девочка зарыдала еще сильнее. Вошел хмурый, с крепко стиснутыми губами Василь.
– Ну, ну, перестань плакать и расскажи мне, что случилось, – ласково сказал учитель. – Кто тебя обидел?
– Я… я… м-мне… мисс Вендикс… – прорыдала Нэнси и захлебнулась слезами.
– Позвольте, сэр, я скажу, – выступил вперед Василь. – Она очень горюет, сэр. Пускай лучше выплачется как следует, – добавил он деловито. – Она, сэр, написала приветственные стихи в честь весны, очень хорошие стихи, и все ее хвалили за них. Мать сшила ей белое платье, чтобы она выступила в нем на сцене, и мисс Вендикс репетировала с ней эти стихи и тоже ее хвалила. А сегодня, когда она пришла на репетицию, там оказался мистер Хомер. Мисс Вендикс и мистер Хомер поговорили между собой, а потом мисс Вендикс подошла к Нэнси и сказала ей, что она выглядит в своем белом платье, как муха, которая попала в молоко, и, конечно, это не понравится зрителям. Стихи она взяла и сказала, что передаст их другой девочке – Мери Смит.
– Мери Смит? – воскликнул учитель. – Да ведь это я сам просил мисс Вендикс дать Мери Смит какую-нибудь роль в спектакле или концерте!
– А Чарли просил вас, чтобы вы помогли найти ей роль, сэр, – вмешался Джой. – Он, верно, не подозревал, что из-за Мери выгонят Нэнси.
– Они – мистер Хомер и мисс Вендикс – очень смеялись… говорили, что исполняют просьбу мистера Ричардсона, хотят сделать ему удовольствие. И смеялись, смеялись без конца, – говорила сквозь слезы Нэнси.
Учитель невольно сжал кулаки:
– Смеялись?.. Мое желание помочь девочке превратили в издевательство!
– Они всех цветных сняли с программы, сэр, – тихо сказал Василь. – Всех цветных, которые должны были участвовать в танцах и пении. Некоторым сказали, что они не справляются с ролью, что у них нет чувства ритма, а другим, как Чарли, просто велели убираться..
Цезарь потряс своим пустым рукавом:
– Негодяй! Ух какие негодяи!.. И за них я, осел, отдал свою руку и свою ногу, стал беспомощным калекой! И я еще верил, что наступит всеобщее равенство, всеобщий мир и братство!
– Все равно я не дам Мери читать мои стихи! Я их вырву у нее! – выкрикнула рыдающим голосом Нэнси. – Она меня попомнит, клянусь вам!
28. Попечители
Собирались медленно, без особой охоты. Лица и позы заранее выражали скуку: эти ежемесячные собрания в школе давно успели всем надоесть.
Однако никто из присутствующих ни разу не пропустил собрания, потому что здесь встречались представители всех «тринадцати семейств» Стон-Пойнта. И это было такой же традицией светского общества, как ежемесячные сборища в клубе, на «конференции волкодавов» или на пикниках, которые устраивались по подписке и куда допускались только «свои». Впрочем, на этот раз собрание должно было оживить обсуждение ежегодного весеннего праздника – его устраивал город, то есть мистер Миллард, для «простых людей», в том числе и для школьников. Кроме того, директор Мак-Магон успел намекнуть каждому из попечителей, что у него есть еще особые новости, которые должны всех заинтересовать.
Итак, здесь находились уже известный нам судья Сфикси, еще более брюзгливый и въедливый, чем обычно; редактор «Стон-пойнтовских новостей» Клиффорд Уорвик – меланхоличный мужчина, которому, по-видимому, все на свете давно успело надоесть; доктор Рендаль – морщинистый, с упрямым и волевым лицом ученого; владелец «Атенеума» Тернер – маленький человечек, похожий на морскую свинку, и Парк Бийл – директор банка, белокурый гигант, председатель многих спортивных клубов и устроитель матчей и состязаний в гольф. Кроме Мак-Магона, присутствовало несколько наиболее доверенных учителей, в том числе Хомер и мисс Вендикс.
Все ждали Милларда и, поглядывая в окна, курили, пили содовую и лениво перебрасывались словами.
– Уже совсем весна, – сказал доктор Рендаль. – Вчера меня вызвали к больному на ферму, и я видел куст боярышника, весь покрытый бутонами.
– Гм… боярышник? – промычал Уорвик. – В самом деле?
– В такое время не об уроках думать, а о том, чтобы побегать на воле с хорошенькой подружкой, – сказал, приосанясь, Тернер. – Нет, не краснейте, мисс Вендикс, – обратился он к учительнице, – ведь я говорю о самой идеальной, чистой дружбе.
Мисс Вендикс стыдливо хихикнула.
– Однако и шалун же этот Тернер! – промямлил Уорвик. – Вы только посмотрите на него: он и сейчас готов носиться по полям, как дикий конь.
Все обернулись к морской свинке – Тернеру, – которая слегка похрюкивала, довольная общим вниманием.
– А вы, Парк, конечно, с первыми теплыми днями умчитесь в Беркли, на матч университета? – спросил Сфикси директора банка.
– Ну конечно, Боб! – весело отвечал тот. – Надо же поддержать своих. Я кончил в один год с великим вратарем Хелтоном и теперь ежегодно бываю на стадионе, когда играют наши университетские футболисты.
– Счастливый человек! – фыркнул Сфикси. – Мне бы ваши заботы! Думать о том, кто сколько мячей забил в ворота противника, когда в мире может начаться такой международный матч, что всем нам не поздоровится!
– О, Сфикси сел на своего конька! Теперь держись! – комически ужаснулся доктор Рендаль.
– Я с вами не говорю, док! – мгновенно вспылил Сфикси. – Все знают, что вы и ваша жена посылали продукты и давали деньги испанским беженцам, выступали на каком-то митинге в защиту мира… Вы думаете, нам это неизвестно? Ваши воззрения, док, могут причинить вам неприятности, пора вам их пересмотреть!
– Может, и пора, но я их действительно еще не пересматривал, – невозмутимо отвечал доктор Рендаль. – Что же касается продуктов и денег, то я их правда посылал и не собирался это скрывать. И в защиту мира я тоже говорил.
– Берегитесь, док, так недолго скатиться и до измены! – бушевал Сфикси.
– Ну, ну, все верно, Сфикси. Все совершенно правильно, и вы абсолютно правы, – поспешил согласиться с судьей Парк Бийл. – Только зачем же так горячиться? Что-то я не видел в вас такой горячности на прошлой партии в гольф.
– Вам всё шутки, – проворчал Сфикси, – а я знаю: мы живем на вулкане. Даже в Стон-Пойнте коммунисты тоже собираются выступать. И здесь работает агентура красных…
– Что такое? Что вы говорите? – раздались со всех сторон встревоженные голоса. – У нас в Стон-Пойнте?..
– А вот спросите у него, – показал Сфикси на редактора «Стон-пойнтовских новостей», – пускай он вам расскажет.
– В самом деле, Уорвик, в чем дело? – Все с тревогой взглянули на меланхолического джентльмена.
Тот пошевелился в кресле и отхлебнул глоток содовой.
– Ничего особенного, леди и джентльмены, – протянул он. – Действительно, я бы сказал, настроение у части населения довольно кислое. На Восточной окраине митингуют, на заводах митингуют, негры тоже начали митинговать… Конечно, послевоенное, так сказать, разочарование…
– Вы им расскажите о коммунистах, о местных агитаторах, о том, что в Горчичном Раю – целый осиный рой, – буркнул Сфикси. – Они думают о матчах, эти маменькины сынки, когда в городе полным-полно красных!
– Вы преувеличиваете, Боб, – зевнул редактор. – Конечно, есть несколько агитаторов – белых и негров, – которые шляются и смущают рабочих; есть этот крикун Цезарь Бронкс, за которого мы скоро возьмемся, есть, наконец, рабочие-славяне, которые тянутся на родину… Но все это еще далеко от настоящей опасности… И, кроме того, мы уже принимаем некоторые меры, – добавил он успокоительно.
Мак-Магон поднялся и многозначительно кашлянул. До сих пор он держался в тени и только внимательно прислушивался к тому, что говорили попечители. Однако сейчас настал удобный момент: директор ни в коем случае не желал его упускать.
– Попрошу на несколько минут вашего внимания, джентльмены, – начал он. – Я хочу сказать, что и здесь, в школе, на маленькой, так сказать, площадке, происходят тоже некоторые события и чувствуются настроения, подобные тем, о которых только что поведал нам мистер Уорвик – наш уважаемый редактор и попечитель.