Чарли, лежа в постели, смеялся до слез.
– Все такой же, старина! И время тебя не берет, скажу не стесняясь! – гремел Цезарь. – Красавец ты, черный Карузо!
– А ты все ковыляешь на своей деревяшке? Почему до сих пор не приобрел протезы? – набросился на него Джим.
– Думаешь, так легко это сделать? Для безработных негров не торопятся делать протезы.
Джим Робинсон нахмурился:
– Ни работы, ни денег, ни протезов… Ну хорошо, мы что-нибудь организуем.
Цезарь замахал левой рукой:
– И думать не смей! Я ведь тебя знаю. Ты небось сам сидишь с долларовой бумажкой в кармане!
Тот смущенно пригладил волосы на висках:
– Видишь ли, Цезарь…
– Видим, видим! – вмешалась в разговор Салли. – Цезарь прав: ты только о других заботишься, а о том, чтобы скопить денег на старость, когда у тебя не будет такого великолепного, свежего голоса, ты и не подумал.
Джим загадочно посмотрел на свояченицу.
– Старость? – пробормотал он. – Кто знает, где будет проходить моя старость! А может, и у нас когда-нибудь станут лелеять старость!
– О, ты всегда был мечтателем, как наш Тэд, – грустно усмехнулась Салли.
– Тес… Джим, не очень-то мечтай, – сказал Цезарь. – Шпики так и шныряют всюду, скажу не стесняясь. Вчера я вздумал позвонить из автомата мистеру Ричардсону – смотрю, к стеклянной двери будки уже приклеился чей-то бледный нос. Ну, я как двинул моей деревяшкой по двери, она распахнулась и – хлоп шпика по носу! Вот я смеялся, скажу не стесняясь…
Чарли хохотал, откинувшись на подушки. Однако Джим Робинсон даже не улыбнулся.
Цезарь положил на плечо певца здоровую руку:
– Ох, и ждали же мы тебя, Джим. Ты один скажешь нам правду. Неужели опять может разразиться эта проклятая война?! Скажешь, Джим?.. – Он умоляюще заглядывал другу в глаза.
Джим Робинсон неожиданно громко рассмеялся.
– Ну и чудаки! – сказал он. – А все-таки многих из вас пробрала пропаганда! Кажется, вы чуть было и впрямь не поверили басне, будто Советский Союз хочет войны!
– Нет, нет, мы не поверили! – горячо начал смущенный Цезарь. – Но ты понимаешь, когда целыми днями слышишь одно и то же, люди поневоле начинают задумываться…
Джим Робинсон уселся на кровать племянника и взял его похудевшие руки в свои.
– Достаточно ли ты оправился, чтобы принять гостей? – спросил он. – Слышишь, что болтает этот верзила на деревяшке? Ведь это срам слушать! Придется нам позвать кое-какой народ и поговорить о том, что делается на свете. А то вы тут живете, как бобры в своем водоеме.
– Я завтра встану, дядя Джим. – Чарли порывался подняться. – Ты не думай, что я буду лежать… Я себя отлично чувствую, я совсем здоров.
Но тут налетела Салли. Она была непреклонна.
– Будешь лежать до тех пор, пока я не позволю встать, – заявила она твердо. – Люди могут и теперь приходить. Да вот, кстати, кто-то идет к нам. – Она прислушалась к голосам за дверью.
Это была Маргрет с двумя девочками – Нэнси и Мери. С того злополучного утра, когда Мери пришла к Нэнси с покаянием, обе девочки очень подружились. Теперь Мери, родители которой жили в соседнем городе, проводила все свое свободное время у Нэнси и звала ее мать «тетя Маргрет». Девочки принесли Чарли сирень.
Они еще ничего не знали о приезде Джима Робинсона, слышали только, что их друга перевезли домой. Не знала о приезде Джима и Маргрет, иначе, наверно, она постаралась бы скрыть свой расстроенный вид и заплаканные глаза.
– Боже милостивый, кого я вижу!.. Джим Робинсон!.. – пробормотала она.
– Здравствуйте, Маргрет, голубушка моя! – Джим Робинсон нежно пожал руку актрисе. – А почему глазки заплаканы? Что случилось у моей старой приятельницы Маргрет?
– Так, пустяки, – отмахнулась Маргрет, пряча лицо. – Я так рада вам, Джим. Вы точно луч света в нашей жизни…
Обе девочки во все глаза смотрели на «черного Карузо». Так вот он – этот знаменитый певец, о котором так восторженно говорил Чарли, а теперь толкует вся Восточная окраина!
В своем волнении они даже забыли о том, что пришли навестить больного, и так и стояли посреди комнаты, держа в руках ветки белой и лиловой сирени.
– А кто эти молодые леди? – обернулся к ним Джим Робинсон. – Впрочем, я догадываюсь: одна из них, верно, ваша дочь, Маргрет, ваша Нэнси, которая умеет и петь, и танцевать, и пишет прелестные стихи, как я слышал. Подойди ко мне, дочурка, дай на тебя полюбоваться – ведь я знал тебя еще крошкой.
Он привлек к себе смущенную Нэнси и почтительно, как взрослой, пожал ей руку:
– А как зовут твою подругу?
Мери присела:
– Мери Смит, с вашего позволения, сэр.
Джим Робинсон улыбнулся и ей:
– О, как же, знаю, знаю все и о вас, молодая мисс. О том, как вы назвали со сцены имя автора стихов и как молились за Чарли на гонках. – Он шутливо подмигнул ей. – Как видите, я уже в курсе всех событий.
Мери покраснела чуть не до слез:
– О сэр, это все, наверно, Чарли рассказал! Чарли такой добрый!.. Он выбрал только хорошее, а о плохом ничего не сказал вам… А я ведь очень дурная, сэр.
– Не верь ей, дядя Джим. – Чарли совсем свесился с постели. – Она всегда на себя наговаривает.
Пока шел этот разговор, Салли, потихоньку поманив к себе Нэнси, выспрашивала ее, почему у матери заплаканы глаза. Нэнси попробовала отговориться незнанием, но от Салли нелегко было отделаться.
– Ты, девочка, не виляй, – сказала она, как заправский мальчишка. – Я тебя насквозь вижу. Говори, что там у вас еще стряслось?
– Выгоняют нас из дома, – нехотя призналась Нэнси, теребя платье. – Мы не уплатили за последнюю треть года, и пришел управляющий Большого Босса и сказал, что это очень кстати, потому что Босс решил очищать Горчичный Рай от лачужек и строить здесь доходные дома. И чтобы мы по этому случаю убирались вон. Мама стала его умолять подождать неделю, до получки в театре, а он только твердит: «Складывайте ваши пожитки! Босс не хочет больше с вами возиться».
– Когда же это кончится? – пробормотала Салли.
Она сделала знак Джиму подойти и передала ему то, что услышала от девочки. У Салли, как и у других обитателей Горчичного Рая, была безграничная вера в этого человека, она была твердо убеждена, что он может все на свете.
– Ну, разумеется, мы это уладим!.. Маргрет, дорогая, не стоит плакать из-за такой чепухи. В мире и так довольно слез. Я сам переговорю с управляющим и все улажу.
Цезарь радостно засмеялся.
– Ну что я вам говорил! – сказал он торжествуя. – Вот и опять он нашел себе подходящие заботы. Еще парочка таких дел, и Джим будет совершенно счастлив!
– Молчи, несчастная деревяшка! – Джим Робинсон шутливо замахнулся на Цезаря. – Не болтай чепухи!
Маргрет ничего не говорила, но ее глаза были красноречивее всяких слов.
Между тем обе девочки, усевшись на скамеечку возле постели Чарли, возбужденно спрашивали:
– Что он тебе привез, Чарли? Рассказывай скорее!
– Ух, он привез мне целую кучу вещей! – оживленно начал мальчик. – Во-первых, духовое ружье. Во-вторых – целый ящик книг. Полный Джек Лондон, Сеттон-Томпсон, Теккерей…
– Неужели ты все это будешь читать? – Мери с уважением смотрела на мальчика. – У меня никогда бы не хватило терпения.
– Но самая замечательная книга, которую привез дядя Джим, – вот эта. – Чарли потянулся и взял со столика небольшую книжку в сером переплете. – Ее написал один русский писатель. Дядя Джим еще в прошлый свой приезд рассказывал мне о нем. Понимаете, девочки, этот человек ослеп и из-за тяжелой болезни не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Он много-много лет провел в постели, лежа пластом, но у него была такая сильная воля и выдержка, что он ни на минуту не отчаивался и не сдавался. Он лежал и диктовал эту книгу, в которой рассказывал всю свою жизнь. И жизнь эта была такая сильная и прекрасная, что теперь там, в Советском Союзе, все мальчики и девочки и взрослые люди читают эту книгу и учатся по ней жить.
– А как она называется? – спросила Мери. – Ну-ка, дай ее сюда.
Нэнси опередила ее. Она взяла книгу из рук Чарли и громко прочла заглавие, напечатанное золотыми буквами:
– «Как закалялась сталь».
34. Ньюмен очень занят
У него едва хватало времени, чтобы побриться. Он мало спал, плохо ел и стал предельно раздражителен. Да и как не стать раздражительным и нервным!
Стон-Пойнт, такой тихий, вполне приличный городок с «тринадцатью семействами», аристократической Парк-авеню, пикниками на острове, лужайками для гольфа, несколькими церквами и тем «средним уровнем жизни», которым так все гордятся, вдруг стал беспокойным, непонятным и загадочным.
Мало того: говорили, что в Стон-Пойнте имеется своя организация красных и что он, Ньюмен, должен ежечасно и ежеминутно проявлять бдительность, сообщая заблаговременно о планах бунтовщиков и ведя наблюдение за поведением, связями и даже перепиской некоторых известных людей.
Вот взять хотя бы это поручение с Рендалем. Ньюмен считал мистера Рендаля вполне свободным от всяких подозрений, а ему закатили головомойку и предложили не умничать, а делать, что велят. Ну что ж, пожалуйста, он не будет умничать, он согласен строго придерживаться указаний своих хозяев. В конце концов, он вовсе не обязан защищать репутацию какого-то доктора Рендаля! К тому же, может, там и правы! Ведь дружит же доктор с этим учителем Ричардсоном! За последнее время и доктор Рендаль и учитель Ричардсон повадились навещать того негритенка, который расшиб себе голову на гонках «табачных ящиков». Жаль, право, что он вовсе не сломал себе шею; какой толк, скажите, от негра, в котором сидит дух непокорства, дерзости и упрямства! Вон и мистер Бийл говорит, что вся эта история с аварией мальчишки стоила ему нервов: ребята из Горчичного Рая явились к нему и добивались расследования, отчего случилась катастрофа. Он-то, Ньюмен, отлично помнит, как этот мальчишка не дал ему снять отпечатки своих лап, да еще чуть не всю школу подговорил отказаться от дактилоскопирования. Из-за этого негритенка Ньюмен получил тогда замечание от начальства. «С таким пустым делом и то не справились, Ньюмен, – сказал ему тогда эта жирная свинья – майор Симсон. – Не могли уломать кучку ребятишек? Видно, стареете, Ньюмен!» И он, Ньюмен, стоял тогда красный и потный от злости и мысленно клялся свести когда-нибудь счеты с проклятым парнем.