Кэт кивнула:
– Ты молодец, Джон!.. Ой, я прямо не могу дождаться дня концерта! Мой отец лопнет от злости, когда узнает, что Джемс Робинсон получил-таки помещение!
Где-то далеко на колокольне часы пробили девять раз. Кэт ахнула:
– Так поздно! Господи, мне пора бежать!
– Я провожу тебя, – сказал мрачно Джон.
– Нет, нет, ты сошел с ума! – испугалась девочка. – Вдруг нас увидят наши мальчишки или кто-нибудь из соседей!
Джон яростно ломал в пальцах какой-то прутик.
– О Кэт, я так ждал тебя… – пробормотал он, чуть не плача, – а ты уже уходишь… Ты белая, а я черный, и нам нельзя встречаться…
При свете звезд Кэт были видны его глаза, полные слез.
– Глупости! – сердито сказала девочка. – Это нельзя сейчас, потому что мы дети и нас все мучат. А вот скоро мы вырастем и не позволим распоряжаться нами… Не огорчайся, Джон, прошу тебя, а то и я заплачу…
Она легонько подпрыгнула, и Джон почувствовал, как будто птичка клюнула его в щеку.
– О Кэт, ты – мой последний бокал шампанского! – прошептал Джон, потому что в эту торжественную минуту своей жизни он не мог придумать ничего лучшего.
38. Концерт «Черного Карузо»
Сам владелец помещения Бэн Майнард называл его «Танцевальным клубом Колорадо», но жители Стон-Пойнта знали его больше под именем «Вертеп старого Майнарда». Это было огромное деревянное, сараеобразное строение со скамьями и стойкой для напитков, которая могла после некоторых переделок превратиться в сценические подмостки.
Неизвестно, какими доводами подействовал Джон Майнард на отца, но факт оставался фактом: старик сам позвонил по телефону Джорджу Монтье, сказал, что охотно предоставит зал под концерт Джемса Робинсона и даже берет на себя все издержки по переделкам и украшению «Колорадо» для выступления такой знаменитости. В довершение любезности он брался доставить откуда-то самый лучший концертный рояль для аккомпанемента.
Джордж Монтье решил быть до конца честным.
– А вы не боитесь, старина, что у вас будут неприятности из-за Джима? – напрямик спросил он Майнарда. – Босс и его компания точат зубы на Робинсона за конгресс и многое другое… И, может быть, Робинсон захочет спеть кое-что, не предусмотренное в программе.
Бэн Майнард пробормотал в трубку, что все, кто понимает хоть что-нибудь на свете, должны помогать друг другу.
– И потом, у меня уже были какие-то типы, – добавил он, – чем только они меня ни стращали, да я не из пугливых. Сказал им, что помещение принадлежит мне и я даю его кому хочу, и в заключение предложил им убраться из моего дома… У меня сынок очень сердитый оказался. – В голосе Майнарда послышался смех. – Я думал – он у меня совсем безо всякого темперамента и ничем не интересуется, а тут вдруг он начал так наступать на этих молодчиков, что я его еле-еле утихомирил.
– Ну, мое дело было предупредить вас, Бэн, – сказал Монтье, – а поступили вы благородно и смело, и я от имени Джима Робинсона и всех наших приношу вам благодарность.
– О-кэй, дружище! Только чтобы мне и моему сынку были хорошие билеты.
– Об этом можете не беспокоиться, – сказал Джордж.
Стон-Пойнт гудел и ходил ходуном, как огромная ткацкая фабрика. С тех пор как Бэн Майнард, известный в городе владелец зала «Колорадо», развесил всюду афиши, извещающие, что в ближайшее воскресенье мировой певец Джемс Робинсон выступит в «Колорадо» для беднейшего населения города, во всех домах – от лачуг Горчичного Рая до палат на Парк-авеню – разговоры вертелись вокруг этого концерта.
На концерт мечтали попасть решительно все. Даже элегантнейшие представительницы «тринадцати семейств» мучили своих мужей и братьев бесконечными требованиями во что бы то ни стало раздобыть билеты на выступление знаменитого негра. Как будет приятно зимой, в Нью-Йорке, похвастаться перед приятельницей, уронить как бы невзначай: «Мне так повезло нынешней весной, милочка: к нам в город приехал сам Робинсон, и я слышала его», – и с наслаждением увидеть, как позеленеет от зависти великосветская подружка. Было известно, что певец поручил раздачу билетов безработным, какому-то уволенному из школы учителю-вольнодумцу и своим негритянским друзьям. Все это расценивалось как открытый вызов хозяевам города и очень раздражало мужских представителей «тринадцати семейств». Они всячески отговаривали своих дам от поездки на концерт бог знает куда, на Восточную окраину, где будет бог знает кто – сплошная чернь и голь и негры.
Сам Большой Босс очень косо смотрит на все это, и неизвестно еще, во что выльется этот концерт. Говорят, что этот негр – красный агитатор, а если это так, то наши люди не потерпят этого, и, конечно, разразится скандал и свалка, и потому будет лучше, дорогая, если ты в этот вечер останешься дома.
На вилле Сфикси и в маленьком палаццо Бийла шли подобные же разговоры. Впрочем, здесь отцы семейств знали более определенно, во что может вылиться концерт, и потому категорически запретили своим женам и дочерям идти в «Колорадо».
Несмотря на то что Ричи, Квинси, Беннет и все остальные друзья Джима старались, чтобы билеты на концерт достались только обитателям Восточной окраины – рабочим и беднякам, некоторая часть билетов неизвестно как просочилась в особняки Верхнего города и даже попала в руки таких людей, которые были совсем нежелательны. Например, когда билетеры, поставленные Бэном Майнардом в дверях «Колорадо», начали проверять билеты, то среди публики оказалось большое количество переодетых полицейских и сыщиков. Билетеры хотели было поделиться своим открытием с хозяином или с Джорджем Монтье – главным распорядителем концерта, но толпа все прибывала, и они так и не смогли покинуть свои места у дверей.
Давно уже Восточная окраина не видела такого съезда. Вся улица перед «Колорадо» была запружена людьми и автомобилями. Тут были и самые последние шикарные модели, и облупленные, давно отжившие свой век «форды», и фермерские полугрузовички. Улица была празднично освещена, все лавчонки и аптеки ломились от покупателей, которые спешили выпить содовой, закусить или подкрепиться чем-нибудь спиртным. По углам толпился народ, не получивший билетов, но чаявший какими-нибудь судьбами все же попасть на концерт. Предприимчивый фотограф бойко торговал десятицентовыми фотографиями певца. Какой-то оратор в жилете, надетом поверх клетчатой рубахи, забравшись на цинковый ящик из-под шипучки, рассказывал кучке зевак биографию Джемса Робинсона и сообщал, что ныне певец – представитель всех угнетенных народов в конгрессе мира. Из рук в руки переходил номер «Стон-пойнтовских новостей», где было напечатано интервью со знаменитым певцом. В этом интервью Джемс Робинсон был назван агентом «красных» и весьма развязно признавался в том, что получил от Москвы сто тысяч долларов за коммунистическую пропаганду. Одни из читателей этого интервью смеялись и острили, другие громко возмущались тем, что агент коммунистов осмеливается выступать еще в концертах и Америка это терпит, но порядочные люди этого терпеть не желают и покажут черномазому его место.
Страсти подогревались слухами о том, что Робинсон будет петь русские песни и в песнях этих все, мол, будет сказано. Что именно будет сказано, никто, разумеется, не знал, но звучало это таинственно и значительно.
На улице уже произошло несколько стычек друзей Джемса Робинсона с какими-то полупьяными субъектами, громко заявлявшими, что-де давно пора прихлопнуть всех негров и коммунистов и вообще очень неплохо взорвать проклятый вертеп старого Майнарда.
Несколько полицейских на мотоциклах, дежурившие у перекрестка, и глазом не повели на дерущихся.
В двух кварталах от «Колорадо» горчичный домик Робинсонов светился всеми своими окнами. Вся семья принимала участие в сборах Джима на концерт. Салли собственноручно накрахмалила ему рубашку. Чарли смахнул с фрака пылинки, приготовил запонки, галстук, носки, туфли и сам подавал Джиму каждую вещь. Певец был спокоен, и его спокойствие и непринужденность передались Чарли и его матери.
То и дело прибегал кто-нибудь из ребят – Джой Беннет, Василь или близнецы Квинси – и сообщал Чарли последние новости из «Колорадо».
Собралась уйма народу. Зал переполнен, но люди всё прибывают. Очень много белых из Верхнего города. Все друзья уже на местах. Пришли Цезарь с Темпи. Цезарь надел на китель все свои медали. В передних рядах сидит Ричи, но с ним никто из белых джентльменов не разговаривает, а когда кланяются, то будто нехотя. В четырнадцатом ряду замечен сам дядя Пост, и такой торжественный, принаряженный! У трех парней ребята разглядели спрятанные, в карманах дубинки в кожаных чехлах. Мэйсон и Фэйни тоже тут как тут и привели с собой целую ораву скаутов. Мэрфи и Дик также явились, заняли боковую скамейку и жуют резинку. И шумят же в зале – прямо страх!
Вошла Салли, неся на вытянутых руках рубашку Джима с белоснежной и твердой, как мрамор, грудью. Ради торжественного дня Салли тоже принарядилась и в своем темном, строгом костюме выглядела совсем похожей на мальчика.
– Доктор Рендаль приехал за тобой, Джим, – сказала она. – Я попросила его сюда, наверх.
Джим надел фрак, и эта одежда сразу как бы отделила его от семьи. Теперь перед ними был «черный Карузо» – знаменитый на весь мир певец, и Салли, взглянув на преобразившегося шурина, почувствовала и гордость и робость одновременно.
Появился доктор Рендаль, как всегда приветливый и сдержанный в манерах.
– Предвкушаю удовольствие слушать вас, мистер Робинсон, – сказал он, обмениваясь с певцом крепким рукопожатием. – Помню, какое наслаждение это доставило мне в Париже… Боюсь, однако, что здесь, в нашем городке, не обойдется без какого-нибудь скандала. Вокруг вас чересчур много разговоров… Будете вы исполнять советские песни?
– Разумеется, буду, если попросит публика, – сказал Джим Робинсон. – В Европе люди очень горячо принимали эти песни.
– Я уверен, что и у нас потребуют, чтобы вы их спели. – Доктор Рендаль задумчиво посмотрел на певца. – А тогда держитесь: некоторые здешние молодчики ни за что вам этого не простят! Разразится целая буря!