. А то вдруг с гранатой домой явился!
Гранату я подобрал на пристани у Смольного, когда солдаты грузились в наши лодки и переправлялись куда-то на правый берег Невы, как мы поняли, в сторону Овцына. Гранату, наверное, забыли, и я тут же ее припрятал в карман. Так весь день и носил. А дома ничего лучше не придумал, как сунуть ее в духовку! От посторонних глаз. Тут ее и обнаружили. Был большой переполох. Бабушка бегала даже в 10-е отделение милиции. Пришел милиционер. Гранату разобрал, чтобы обезвредить. А она оказалась неисправной.
Как-то ненастным осенним днем саперная рота снова переправляла лодки — наши лодки — туда же, куда ушли и все прежние. И мы уже знали куда: в сторону Шлиссельбурга, в Невскую Дубровку. Только правый берег теперь и оставался свободным. Левый был весь захвачен врагом. А на нем были станция Мга, поселки Отрадное, Синявино. За ними где-то действовал Волховский фронт. «Ивановский плацдарм», «форсирование Невы» — эти слова мы слышали от солдат, понимали, что там решается что-то очень важное, что схватка идет смертельная и что нам придется еще искать и искать лодки — от Володарского моста до Кировских островов.
В тот хмурый день дядя Вася предложил нам самим сопровождать лодки до села Рыбацкого. Получился целый караван с катером впереди. Нас посадили рулить, чтобы лодки не разбегались которая куда, как глупые овцы. Когда мы были уже около 5-й ГЭС, вдруг начался сильный артобстрел.
Вой снарядов. Земля — дыбом. Вода — столбом. Страшно! И все-таки я жадно смотрел туда, откуда доносились раскаты. Так вот он где, вот он какой, наш заклятый враг!
Каким-то чудом мы все уцелели в этот день. На берегу нашли полуразбитый сарай и отсиделись в нем. В сарае валялась плитка «дуранды» — спрессованного жмыха, который идет на корм скоту. Из этой дуранды, слыхали мы, люди варят хорошую кашу. И на обратном пути я прихватил ее столько, сколько был в силах поднять.
Примерно в те же дни была у нас большая радость. Всех нас, ребят, собрал лейтенант Чурсин и прочитал приказ командования — благодарность за помощь в сборе лодок.
Морозы грянули рано. Зима наступила небывало лютая, и Нева стала быстро покрываться льдом. Блокада. Голод. Мы теперь хорошо знали значение этих слов.
Со злостью смотрел я на закованную в лед Неву, на правый берег, куда мы столько раз переправляли «плавсредства». Так что же? Неужели всё зря? Нет, не может этого быть! Где-то там был и наш дядя Вася с саперной ротой, и артиллеристы, и танкисты. Они вышибут фашистов из глубоких нор, они освободят нас от блокады.
Пересиливая слабость, мы ходили теперь по квартирам вместе с мамой Володи Каширского (она работала дворником), собирали носки, варежки, разные теплые вещи для наших бойцов.
Весной мама устроила меня в училище при паровозовагоноремонтном заводе. Туда же пришли Филин, Ромашов, Данилов. Едва мы немного подучились, как стали работать наравне со взрослыми.
Однажды на Железнодорожную улицу доставили подбитые в боях бронемашины. Под присмотром мастера мы стали их ремонтировать: заменяли и мыли детали, переклепывали феррадо на дисках сцепления, ставили новые диски. Работа была спешная, и никто не спрашивал, устали мы или нет. Еле выкраивали минутку, чтобы разогнуть спину да перекусить. Как раз в такой момент пришел полковник с орденом Ленина на груди. Посмотрел нашу работу, похвалил:
— Молодцы, хорошо помогаете нам.
Это был Рыбалко — командир бронетанковой части (потом он стал Маршалом бронетанковых войск).
Вскоре я встретил полковника Рыбалко на улице. Он шел с офицерами, и я всем им громко сказал:
— Здравствуйте!
Рыбалко приветливо ответил, и тут я решился.
— Товарищ полковник, — попросил я, — возьмите меня к себе в часть. Я воевать хочу. Работу какую хотите выполню.
— А лет-то тебе сколько? — удивился полковник.
— Тринадцать.
— Мать, отец где? Кто о тебе заботится?
Уж не знаю, вид у меня такой был или он вспомнил, как мы чинили на Железнодорожной улице его бронемашины, но Рыбалко вдруг повернулся к одному из спутников:
— А что, Ковалев, возьмешь пацана?
И капитан тут же пошел со мной к нам домой — узнать, как я живу. Хорошего у нас было мало. Отец зимой погиб на заводе, умер и дедушка, совсем слабой стала бабушка, а мама дневала и ночевала на заводе. Жилось мне, конечно, несладко.
Меня взяли воспитанником, «сыном полка». Считался связным при штабе, выполнял всякие поручения капитана Ковалева. Относились ко мне все заботливо, а особенно старшина: он все старался «откормить дистрофика». И я платил добром за добро. Наловчился чуть ли не быстрее всех заряжать кассеты в пулеметных дисках: для ручного пулемета — по 75 патронов, для станкового — по 200. Эти кассеты, уже использованные, сперва надо было очистить от масла, копоти, а потом зарядить.
Позже майор Пименов показал, как работают на рации, и кое-что я усвоил, даже мог передавать несложные тексты. Не стоило бы все это рассказывать, но, что ни говори, а и это относится к истории с тем секретным заданием, которое мы выполняли в начале войны для саперной роты. Вернее, теперь это было как бы его продолжение.
Шла вторая военная зима. И в один прекрасный день я узнал, что наконец дожил до события, о котором мы все мечтали: 18 января 1943 года был взят Шлиссельбург, и в тот же день войска двух фронтов — Ленинградского и Волховского — соединились. Блокада была прорвана!
Я видел только самое начало этого штурма. Штаб нашей части находился в то время в Невской Дубровке. Меня, конечно, никто не собирался брать в бой. Капитан Ковалев велел мне неотлучно находиться при штабе и даже сказал, что я могу понадобиться для передачи флажками сигналов командирам машин (радио тогда было еще не на всех машинах). Вид у меня был боевой: пригнанная по росту шинель, черные погоны с красной окантовкой, ушанка, валенки. Не было только оружия. Как и все, я очень волновался в тот памятный день. Когда первые подразделения рванулись на лед Невы в сторону укрепленного левого берега, я заметался и уже плохо соображал, что делаю. В сумятице обо мне, конечно, забыли. И тут я нарушил приказ и бросился к роте десантников. Вместе со всеми забрался на танк, крепко ухватился за железную скобу; еще помню, как машина неслась по Неве и что кругом была сильная стрельба. Потом что-то сильно рвануло, меня скинуло с брони на лед. И всё.
Очнулся я в санитарной машине нашей части, она же доставила меня в родной дом. Оказывается, меня контузило и вдобавок сильно ударило головой об лед.
Больше мне не пришлось воевать и выполнять военные задания. В память о том времени я берегу три награды, три медали: «За оборону Ленинграда», «За победу над Германией» и в честь 20-летия Победы.
Так закончил свой рассказ М. В. Гречухин, с которым мы встретились во время субботника на строительстве «Цветка жизни» — памятника детям осажденного Ленинграда.
Вскоре после нашей беседы мне в руки случайно попала книга «Город-фронт» — воспоминания генерал-лейтенанта инженерных войск Б. В. Бычевского. С интересом и волнением читала я об участниках обороны Ленинграда — понтонерах, минерах, строителях. Но почему мысли мои все время возвращались к мальчугану из-за Невской заставы, который со своими товарищами разыскивал лодки? Да потому, что ребята оказались участниками тех больших и трагических событий, о которых повествует книга.
Вот строки из записок Бычевского (они относятся к первым числам сентября 1941 года):
«…Нам поставлена задача готовиться к форсированию Невы…»
«…B Ленинграде берутся сейчас на учет все лодки и шлюпки, а катера дадут моряки…»
Сколько лодок «взял на учет» пятиклассник 53-й железнодорожной школы Миша Гречухин — пять, десять, двадцать?.. Не в количестве дело. Главное в том, как он понял «секретное задание». А понял он так: будь всегда там, где нужно. Где нужнее всего.
— ★ —
…Весна 1942 года была весной холодноватой, несколько запоздалой, но ленинградцы встречали ее с непередаваемой радостью. Каждая почка на дереве, каждая травка, каждый ранний цветок твердили о победе жизни, о вечной победе жизни.
Весна вдохнула в ленинградцев новые силы. Замечательный факт: четвертого мая в школах Ленинграда возобновились учебные занятия. Наши школьники осенью и зимой учились, как только могли. Со своими книжечками и тетрадочками они приходили в школу несмотря на дожди, холод, голод, артиллерийские обстрелы. Школьники учились в бомбоубежищах. Вся гитлеровская тотальная война не смогла остановить руку девочки, которая выводила в тетрадке ровные строчки сочинения на пушкинские темы. Дети жались к печкам, грелись, потом возвращались к доске, брали мел и решали задачи. Дети работали буквально до последней возможности. Зимой временно пришлось прервать занятия. Но старшие классы занимались. Перерыв занятий не означал, что дети выпали из общественной системы. Десятки пионерских дружин города помогали фронту, госпиталям, военкоматам, райсоветам. Дети собирали подарки для раненых. Дети привозили на саночках воду и дрова женам красноармейцев и командиров, убирали им квартиры, приносили газеты. Дети требовали, чтобы им давали работу посыльных; и с каким сознанием исполненного долга такой посыльный, прижимая пакет своей варежкой, пробирался по сугробам в обстреливаемом городе!
Школьники Ленинграда, милые драгоценные наши ребята, — как они старались помочь и помогали обороне страны.
Всеволод Вишневский,
(Из книги «Комсомол города Ленина».)
Ю. БродицкаяЗдравствуй, Галя!
Большой дом на Троицком поле, где жила Галя Беленкова, был до войны заполнен людьми сверху донизу. И весь день, с самого раннего утра и до поздней ночи, гудел как пчелиный улей. А в блокаду на всех пяти этажах одного из его подъездов оставались только две девочки, две сестренки. Старшей из них, Гале, не исполнилось еще четырнадцати. Младшей было двенадцать.