Энергии завод не получал. Трепетавшие на станках язычки коптилок — какой только адской смесью они не питались — едва разгоняли темноту. Рабочие (собиралось их человек восемь — десять) разматывали шарфы, осторожно стаскивали с себя пальто, ватники, кофты и по двое, по трое становились к редукторам. Валентин и еще один мальчик вцеплялись в обжигающие холодом металлические ручки рядом с ними. Вал станка вздрагивал. Первый оборот давался тяжелее всего. Потом вал разгонялся, вращался все быстрее.
Сил у них хватало на две-три детали. Затем, задыхаясь, плелись они все в конторку. Там было тепло, на раскаленной печурке кипела вода в котелке. Они садились вокруг печки, вытягивали ноги к ее раскаленным стенкам. Сидели молча, изредка поворачиваясь то одним, то другим боком. Через полчаса вставали и так же молча снова направлялись к станкам, чтобы, сделав две-три детали, опять вернуться сюда, к печке.
Сколько продолжался рабочий день, никто из них не считал. Для отпора врагу город должен дать своим защитникам все, что необходимо. Дать любой ценой, чего бы это ему ни стоило. Так считал Валентин, так думали его старшие товарищи. Из цеха они уходили только после того, как был собран последний, двадцатый затвор. Двадцать затворов к автоматам ежедневно — таким было полученное заводом задание. Есть энергия или нет ее, сыпятся на город бомбы или рвутся в опустевших цехах прилетевшие издалека снаряды, падают, теряя сознание от голода, рабочие — оно должно быть выполнено. Валентин не помнит случая, чтобы они ушли из цеха, не собрав двадцати затворов. Вернее, чтобы ушел он. Сил ходить домой и потом снова возвращаться на завод у старых рабочих не хватало, многие из них оставались ночевать прямо в цехе.
Рабочие учили ребят держать напильник, рубить металл зубилом, принимать правильную стойку у тисков. Они передавали им свою сноровку, свое умение, опыт старых питерских мастеровых. Тяжело приобретался он в их время. Долго приходилось бегать мальчиком на побегушках, пока выбьешься наконец в подручные, а потом и в самостоятельные рабочие. От них узнал Валентин, как восстанавливали рабочие завод после гражданской войны, как строили новые цехи, осваивали производство высокоточных станков. Как делегация рабочих ходила к Ленину с просьбой разрешить присвоить заводу имя Ильича. С этими рассказами сама история входила в стены старого цеха.
Когда апрельское солнце растопило снег, Валентин вместе с ленинградцами, перенесшими тяготы блокадной зимы, вышел на расчистку улиц. Вместе с ними радовался первым зеленым листкам на деревьях, что склонялись над берегом Черной речки. Вместе с ними встречал трамвай, с веселым звоном побежавший по рельсам, начавшим было зарастать травой. Энергия для него пришла по кабелю, что лег на дно Ладожского озера. Руку помощи городу с той стороны блокадного кольца протянула знаменитая Волховская ГЭС.
Завод также получил электричество. Летом к ним в цех пришло пополнение — ученики ремесленных училищ. На правах старожила Валентин, ставший у них чем-то вроде бригадира, учил ребят, одновременно продолжая учиться сам.
После прорыва блокады заводу дали новое задание. Страна нуждалась в высокоточных шлифовальных станках. Сначала рабочие собирали их из деталей, сохранившихся еще с довоенного времени. Потом научились сами делать такие детали. Так станкостроительный завод имени Ильича снова стал в строй.
Сорок пятый год принес советскому народу долгожданную Победу. Не успели отгреметь залпы торжественных салютов, как Валентина Полякова пригласили в большой, заново отремонтированный зал заводского клуба. Их собралось там много. Одни в зеленых, фронтовых, другие в черных, рабочих гимнастерках, в скромных штатских пиджаках. Это они отстояли родной город, их руками ковалась Победа, и здесь они были вместе.
Под гром аплодисментов приглашенные выходили к столу, тесно уставленному небольшими картонными коробочками. В той, которую торжественно вручили Полякову, лежал орден «Знак Почета». В удостоверении, полученном вместе с орденом, говорилось, что слесарь пятого разряда Валентин Иванович Поляков награждается за образцовое выполнение заказов для фронта.
Орден — награду Родины, свидетельство того, что экзамен на право называться ленинградским рабочим, экзамен на зрелость выдержан с честью, — и паспорт, подтверждавший его гражданское совершеннолетие, признание его полноправным гражданином своей страны, он получил почти одновременно. В жизни Валентина Ивановича Полякова оба события разделяли всего несколько месяцев.
— ★ —
…В самые тяжелые месяцы блокады, в январе — апреле 1942 года, комсомол по призыву партии организовал бытовые отряды, члены которых помогали ослабевшим людям, поддерживали их физические и моральные силы. По примеру старших и дети привыкли заботиться о тех, кто слабее. И они пошли в райком комсомола, уверенные, что там знают, кому нужна помощь.
В школах Петроградского района каждая пионерская дружина выделяла тимуровцев для работы по заданию райкома комсомола. Только за четыре месяца 1943 года тимуровцы этого района распилили 118 кубометров дров семьям фронтовиков, выполнили 206 различных поручений.
Ученики первых и вторых классов тоже имели свои обязанности. Осенью 1942 года они собирали опавшие листья, которые в то время служили сырьем для табачной фабрики. Табаку не хватало. Бойцы на фронте страдали без папирос…
(Из статьи заслуженной учительницы РСФСР М. В. Кропачевой.)
Я. Каменецкий, К. ИвановТриста шестьдесят седьмая
I
Осенью 1943 года Ленинград посетил корреспондент английской газеты «Санди таймс» Александр Верт. Хотя враг еще продолжал стоять у стен города, подвергая его непрерывным обстрелам, было очевидно, что победы ему не видать. Не сомневался в этом и А. Верт. Английский журналист признается, что ярче всего в его памяти запечатлелись часы, проведенные им на Кировском заводе. «Другое незабываемое воспоминание, — пишет Верт в книге „Россия в войне 1941–1945 гг.“, — оставило у меня посещение средней школы на Тамбовской улице, в новой части города, расположенной в четырех-пяти километрах от фронта и подвергавшейся усиленному обстрелу».
Выбор для посещения именно этой школы не был случайным. Их было 39 — блокадных школ, не закрывшихся в первую, самую суровую военную зиму, и только две в обширном Московском районе — № 367 на Тамбовской и № 356 на Заставской улице. Этот район, откуда до передовой можно было дойти пешком, подвергался наиболее интенсивному артиллерийскому обстрелу. Поддерживать школы в состоянии, пригодном для занятий, учить и учиться в них без электричества, воды и тепла было очень трудно. Несмотря на это, школы не только дали учащимся прочные знания, но и сумели организовать ребят для помощи фронту и населению осажденного города. Во всем этом Верт убедился, осмотрев школу № 367 и побеседовав с учителями и учащимися. Сильно взволновало его знакомство с «удивительным документом» — блокадным альбомом. «Здесь, — вспоминает Верт, — было собрано множество детских сочинений, написанных во время голода. На небольших листках переплетенного в пурпурный бархат альбома были перепечатаны на машинке наиболее показательные сочинения, написанные в голодные годы, печатный текст окружали рисунки акварелью, довольно обычные для детей, — изображения солдат, танков, самолетов и т. д.».
А. Верт включил в свою книгу пространные извлечения из сочинений старшеклассниц Валентины Соловьевой, Любы Трещепковой и многих других ребят и учителей.
II
Первые дни войны. Коллектив школы № 367 проводил в действующую армию своих любимых учителей — завуча школы М. М. Миронченко и преподавателя химии Е. П. Иванова. В военкоматы с просьбой об отправке в армию и зачислении в санитарные дружины обращались и школьники разных возрастов — все они мечтали о ратном подвиге.
В августе сорок первого двадцать пять старшеклассников и учителей отправились в район Пулкова и Красного Села на строительство оборонительных сооружений. Л. И. Трещенкова (ныне Самойлова) рассказывает:
— Уезжали почти все мои друзья — Вера Морозова, Люба Прокофьева, Валя Соловьева, братья Сальниковы — Леонид и Гарибальди. Даже Константин Явленский, который редко отлучался из дома надолго — мать его была инвалидом, — на этот раз поехал тоже. Я поехала со всеми вместе.
Работа была срочная и тяжелая. Не все умели обращаться с лопатой, киркой или ломом. Страдали от холода в ночное время и в ненастные дни. Пропитанная по́том одежда расползалась, заменить ее было нечем. Гитлеровские самолеты летали на бреющем полете. Ребята держались молодцом, не показывая даже вида, что им тяжело. Работали дружно, поддерживая и подбадривая друг друга.
«Ни холод, ни дождь, ни налеты стервятников, — читаем мы в школьном сочинении комсомолки Лены Баженовой (ныне Воробьева), — не прервали нашей работы: все мы понимали, что она нужна для обороны нашего любимого города Ленина, и действительно враг был остановлен на этой оборонительной линии».
III
Наступил сентябрь. В школе разместился эвакопункт. В его работе деятельное участие принимали многие старшеклассники. Положение в городе стремительно ухудшалось. Бои уже шли на ближних подступах. Улицы ощетинились баррикадами, надолбами. Школьный двор перерезали траншеи. 4 сентября начался артиллерийский обстрел города. Все чаще и чаще среди ночи люди пробуждались от грохота артиллерийских снарядов и авиационных бомб. В детских сочинениях и дневниках мы находим рассказы о драматических событиях тех дней, о разрушении города, страдании и смерти близких, о безысходном горе, которое каждый из юных авторов носил в собственном сердце.
«Особенно я помню это» — так назвала свое сочинение ученица 7-го класса Нина Тихомирова.
«Была ясная, звездная ночь. Луна ярко освещала улицу, церковь и противоположный дом. Было тихо. Неожиданно завыла сирена. Ее жуткий вой разбудил весь дом. Захлопали двери, послышались голоса. В коридоре появились полуодетые, заспанные люди с перепуганными лицами, таща за собой узлы с одеждой и продуктами.
Жильцы тревожно рассаживаются вдоль капитальной стены, прислушиваясь к шуму на улице. На улице гулко и часто бьют зенитки. Прямые, яркие лучи прожекторов пересекаются и расходятся на темном небе. Кое-где слышен гул немецких самолетов. Гул постепенно усиливается, кажется, что самолеты летят над головой. Пальба зениток приближается. Неожиданно раздается короткий вой и грохот. Слышно дребезжание разбитых стекол. В коридоре паника: старушки хватают узлы, мечутся во все стороны, женщины прижимают к себе плачущих детей. На улице слышны свистки милиционеров. Сразу после отбоя люди бегут к окнам, на улицу. В противоположном доме зияет трещина. Безобразно висят вырванные рамы и окна. Панель усыпана штукатуркой и осколками стекол… Утро яркое и солнечное, а жильцы противоположного дома уныло откапывают свои вещи».
Вражеская авиация засыпала город зажигательными бомбами.
Повсеместно формировались команды МПВО. Боевые звенья — химическое, противопожарное и санитарное — были созданы и в 367-й школе. Начальником штаба стал учитель В. В. Виноградский. Ему помогал Миша Тихомиров, возглавивший противопожарное звено. Днем и ночью при сигнале воздушной тревоги ребята вместе с учителями занимали свои места на наблюдательных пунктах. Обнаружив зажигалки, тут же их тушили. Не оставались в стороне и дети, не организованные в боевые звенья. Однажды зажигательные бомбы посыпались на жилые дома и гараж в районе школы. Это заметили из укрытия мальчишки. Не дожидаясь отбоя воздушной тревоги, они пересекли двор, и вскоре взрослые, стоявшие у входа в бомбоубежище, увидели их на крыше шестиэтажного дома. Ребята начали тушить пожар. Вскоре загорелся и гараж. К нему бросилась девочка. Не зная правил тушения зажигалок, она с ожесточением принялась топтать бомбу ногами, расширяя очаг поражения. На помощь подоспели взрослые — принесли песок, помогли погасить бомбу.
— Конечно, жаль, — говорит очевидец этой сцены А. Д. Носов, в то время заведующий Московским роно, — что имена отважных подростков остались неизвестными. Но это не меняет существа дела: безымянных героев, как эти мальчики и девочка, были сотни. Им в значительной степени мы обязаны тем, что ни одно из школьных зданий нашего района не пострадало от пожаров.
В марте 1972 года бывший инспектор Московского роно М. М. Линдсберг, выступая на встрече с пионерами города Павловска, рассказала о таком случае. Однажды ей, как члену группы МПВО, пришлось дежурить в школе. Ее помощниками были комсомольцы. Ночью фугасная бомба упала на соседний дом в то время, когда ребята находились на крыше.
— Взрыв и его последствия, — рассказывала Мария Михайловна, — были ужасными. Когда после отбоя воздушной тревоги собрались вместе, я заметила, что волосы одного юноши густо припудрены известью. Оказалось, однако, что это не известь, а седина, которая широкой полосой прошла через всю голову.
После этого случая ребятам запретили появляться на крыше. Завуч Владимир Васильевич Тихомиров и дежурные учителя теперь наблюдали не только за небом, но и за лестницей, ведущей на чердак, — задерживали непослушных мальчишек.
IV
Вскоре к бомбежкам и обстрелам добавились ужасы блокады. В это тяжелое время было принято решение о возобновлении занятий в школах. В Московском районе из 28 школ открылось четыре. К концу года осталось только две. Остальные были законсервированы или переданы под госпитали.
Администрации и учителям в те дни пришлось много поработать, чтобы быстро и хорошо подготовить школу, скомплектовать классы, подобрать преподавателей и технический персонал. Всего было создано десять классов: четыре седьмых, восьмой, девятый и десятый — по две параллели. Начальных классов не было совсем.
Школа приобрела нарядный вид. Открылся киоск. В нем старшеклассники торговали канцелярскими товарами.
Первый звонок прозвучал 3 ноября. Ребят радовало начало занятий и привычный распорядок. По сигналу воздушной тревоги все организованно спускались в подземелье — так дети называли бомбоубежище. В первые же дни занятий в школе началось строительство кухни и столовой. Все материалы раздобывали сами. Обследовали несколько разрушенных домов. В одном из них — на Воронежской улице — нашли плиту. Снять ее со второго этажа, точнее — извлечь из развороченного дома, оказалось не так-то просто: над ней козырьком нависло искореженное перекрытие.
Титан и котел раздобыли в школе № 1. Хотя груз и не был тяжелым, перевозка его доставила много хлопот. Везли на лошади. Истощенное животное, которое к тому же не было подковано, скользило и падало. Когда лошадь упала в пятый или шестой раз, котел и титан очутились в канаве. Вытащить их оттуда не было сил. Помогли железнодорожники, случайно оказавшиеся возле терпящих бедствие ребят. Вскоре нашли и мастера. «За суп» он согласился выполнить печные работы. День, когда в первый раз затопили плиту (хотя она и дымила), был торжественным днем. Столовая выглядела красивой и уютной: хорошая посуда, нарядно оформленное помещение, картины и даже цветы. «Как до войны», — говорили ребята.
Поддерживать нормальные условия для занятий с каждым днем становилось все труднее и труднее.
Злоключения начались с того, что от взрыва снаряда, упавшего возле школы, во многих классах вылетели стекла. На этот раз последствия артобстрела удалось быстро ликвидировать. Через день снова сигнал тревоги. На пути в бомбоубежище ребята услышали протяжный свист и почти одновременно страшный удар, от которого пол заходил под ногами. Дома́ напротив и рядом со школой были разрушены. Сильно пострадали и два верхних этажа школьного здания. Продолжать в нем занятия стало невозможно, и было решено перебраться в бомбоубежище. «И стали мы, — писала в сочинении Валя Соловьева, — заниматься в подземелье. Где-то там, наверху, свистели фугаски, рвались снаряды, а у нас, под землей, было тихо, тепло, светло. Отвечали у доски ученики, скрипели перья, шелестела бумага. Однако когда вздрагивали стены и мигал свет, невольно возникала мысль: может быть, эта бомба попала в мой дом, может быть… но преподаватель продолжал объяснять, нужно было слушать, запоминать, записывать». Отсеки не были отделены друг от друга дверями, и чтобы не мешать классу, занимающемуся рядом, говорили тихо. «И нередко в урок по естествознанию, — писала тогда в дневнике преподаватель этого предмета М. Н. Леончукова, — вплетались отрывки уроков по литературе, химии».
V
В самые тяжелые блокадные дни ученик школы Миша Тихомиров сделал дневниковую запись: «Едим два раза в день: утром и вечером. Каждый раз суп с хряпой или с чем-нибудь другим (довольно жидкий). До последнего времени пекли лепешки и варили кашу из дуранды (теперь она кончается). Закупили около 5 килограммов столярного клея, варим из него желе (плитка на один раз) с лавровым листом и едим с горчицей». Эта запись, первая в дневнике мальчика, датирована 8 декабря. А через четыре дня Миша напишет: «Вообще все мы страшно похудели, в ногах и теле слабость, которая особенно чувствуется после пилки дров (даже очень непродолжительной), ходьбы и т. д. Тело все время зябнет, пустяковые царапины и ожоги не заживают очень продолжительное время». Приводим еще несколько записей из этого документа.
«14/ХII. В городе заметно повысилась смертность: гробы (дощатые, как попало сколоченные) возят на саночках в очень большом количестве. Изредка можно встретить тело без гроба, закутанное в саван».
«15/ХII. С некоторых пор все замечают, что у меня опухает лицо. Думаю поэтому как можно больше уменьшить себе порцию воды. Вообще об опухании. По городу эта болезнь очень сильно распространена. Опухание начинается с ног, переходит на тело; многие умирают».
«8/I 1942 г. Люди по городу ходят как тени, большинство еле волочит ноги. Трудно будет выдержать этот месяц, но надо крепиться и надеяться».
Слова «крепиться и надеяться» для Миши и его сверстников, как и для большинства ленинградцев, означали прежде всего веру в победу.
В вечерние часы семья Тихомировых отдыхала у горящей печурки, наслаждаясь ее теплом и светом, читали вслух роман Д. Лондона «Морской волк». Книги были постоянными спутниками Миши. Только во второй половине декабря он прочитал «Большие надежды» Диккенса и «Властелина мира» Беляева. Радостным событием для мальчика были встреча Нового, сорок второго года, праздник новогодней елки в Большом драматическом театре, состоявшийся 7 января, спектакль «Дворянское гнездо». Правда, в зале царствовал не праздничный Дед-Мороз, а настоящий мороз. Артистам приходилось играть в пальто, валенках и шубах. В дневнике Миши много записей о трудовых делах. С одноклассниками мальчик расчищает двор от снега, с родителями — пилит и носит дрова, оставаясь один — мастерит микроскоп.
Бодростью и гордостью за Родину пронизаны записи, в которых говорится о победах на фронте, о стойкости и мужестве осажденных.
В середине декабря источником радости для Миши явились сообщения об освобождении Тихвина и о провале второго вражеского наступления на Москву. Вот дневниковая запись, датированная 13 декабря:
«Газет еще нет, но сводка, кажется, хорошая. Второе наступление немцев на Москву провалилось с огромными для них потерями. Гитлер бесится, юлит, старается придумать хоть какое-нибудь объяснение провала „молниеносной войны“».
Миша Тихомиров, как и многие его сверстники, не дожил до снятия блокады. Он погиб во время обстрела в начале сорок второго года.
VI
Борьба с врагом требовала от каждого ленинградца предельного напряжения воли и сил. Свою лепту внес в это священное дело и коллектив школы № 367.
Разрушены верхние этажи здания, перестали действовать отопительная система, водопровод и канализация. Воду приходится носить из Обводного канала. В классах, в бомбоубежище — холод, электричества не было. В обледеневших бомбоубежищах стало совершенно невозможно заниматься. В роно сказали: закрыть школу.
— Закрыть!? Как это закрыть? — запротестовали учителя. Посоветовались с ребятами и вместе решили — продолжать занятия, держаться до победы. Из подземелья поднялись в промерзшие классы. Окна заколотили фанерой, оставив в них только по одному застекленному отверстию. С завода-шефа 20 декабря привезли цилиндрические чугунные печурки — «буржуйки». Каждая такая печка-времянка надолго стала центром, вокруг которого располагались ученики.
«Места здесь, — писала тогда в сочинении Люба Трещенкова, — заранее не распределялись, и если вы хотели получить место поближе к печке или под печной трубой, нужно было приходить в школу пораньше. Место перед печной дверкой оставлялось для учителя. Вы усаживались, и вдруг вас охватывало ощущение необычайного блаженства: тепло проникало сквозь кожу и доходило до самых костей; вы начинали чувствовать слабость и вялость; ни о чем не хотелось думать, только дремать и вбирать в себя тепло. Встать и идти к доске было мукой… У доски было так холодно и темно, и рука ваша, стесненная тяжелой перчаткой, немела и коченела, отказываясь подчиняться. Мел то и дело выскальзывал из пальцев, строки на доске кривились…
Запасов топлива обычно хватало на два-три урока. Потом печурка остывала, в классе становилось особенно холодно. И тут Вася Пугин, плутовски улыбаясь, шел к Анне Ивановне Латкиной, хранительнице запасов топлива, и через несколько минут треск горящих дров снова звучал в комнате. После звонка из класса никто не выходил. Каждый из ребят старался как-нибудь еще погреться. Использовались различные грелки: черепаший панцирь заполняли углями; прятали лица в воротники, платки; руки — в рукава и варежки. Но вот перемена окончена.
В класс входит Антонина Ивановна Ремизова и совершенно серьезно, без признаков снисхождения к коченеющим воспитанникам, начинает их журить за малодушие, за неумение сидеть за партой. В смущении ребята открывали лица, снимали перчатки, расправляли спины. Внешним видом, шуткой учителя воодушевляли ребят, вселяли в них бодрость».
В блокаду учитель был для ребят отцом и матерью. Отцы были на фронте, матери — на казарменном положении. Для большинства ребят учитель становится самым, порой, единственно близким человеком. Ради встречи друг с другом учителю и ученику нередко приходилось преодолеть 5–6 километров тяжелого пути по заснеженной улице.
У Бори Челина умерла мама, накануне его не было в классе — надо проведать, не заболел ли. Как бы не проспал Женя Иванов, — вот уже несколько дней он один в квартире. Мама Жени — шофер, работает на Дороге жизни. Людмила Николаевна Леончукова обходит квартиры, поднимается на четвертый и пятый этажи. Ждет, пока оденутся Женя, Боря… В классе Людмила Николаевна замечает, что число учащихся увеличилось на одного. Рядом с Ниной Комлевой сидит ее шестилетняя сестренка Миля, в пальто и капоре. На худеньком личике выделяются встревоженные глаза и покрасневший от холода нос. После смерти бабушки девочка осталась на попечении Нины. Она и привела сестренку с собой. Учительница кладет перед новой «ученицей» бумагу и два карандаша. Урок продолжается.
Борис Челин и Виктор Иванов стали плохо видеть. Нужны очки. Приобрести их в то время было очень сложно. И престарелая учительница ходит по различным учреждениям, добивается обследования мальчиков, заказывает очки. Учителя школы вели перепись населения, собирали осиротевших детей и устраивали их в детские дома.
VII
В блокадном городе проявлялась большая забота о детях-сиротах. Только в Московском районе были открыты два детских дома — на Расстанной и Воронежской улицах. Активное участие в их организации принял Московский райком ВКП(б), и прежде всего его первый секретарь Г. Ф. Бадаев, большой друг детей и молодежи. Он позаботился о банях для детей. Сам все время следил за жизнью ребят в детских домах. Часть воспитанников 21-го и 76-го детских домов стала заниматься в шестом и седьмом классах, открытых для них при 367-й школе.
Детдомовцы были, так же как и большинство учащихся школы, не по-детски серьезны. В школу они приходили вместе с воспитателем, опрятные, вежливые, предупредительные по отношению к старшим. Учились они на совесть. Любили труд. Девочки увлекались рукоделием. Они даже на переменах вышивали, вязали. Были среди детдомовцев крайне истощенные и болезненные дети. Они вяло отвечали, на уроках частенько дремали, не принимали участия в детских забавах и играх. Но все они, даже самые слабые, заметно оживлялись, когда речь заходила о их детском доме, который, по всему чувствовалось, стал для них действительно вторым родным домом. Ребята рассказывали о нем всегда с большим волнением и теплотой.
В дошедших до нас сочинениях на эту тему поражают глубина чувства и острота переживаний детей. Вот сочинение ученицы 6-го класса Оли Лебедевой.
«В детском доме.
Первого февраля 1942 года заболел мой папа, через некоторое время заболела и мама с сестрой, осталась я одна ухаживать за ними. Мне было очень тяжело, но все это я делала терпеливо: встану утром рано, наколю дров, истоплю печь, вскипячу воду, нагрею для больных утюги, вынесу ведро, принесу воды. Но недолго все это мне пришлось переживать. Первого марта умер папа. Я не видела, как он умирал, так как в это время я была в больнице: отмечала бюллетень. Когда я уходила из дома, папа еще чувствовал себя хорошо, а когда я вернулась, он был уже холодный. Мама умерла тоже первого, только ночью. Я в это время лежала с ней в одной постели. Я слышала, как она глубоко вздохнула два раза и умерла. Остались мы с сестрой горевать: у нас не было ни дров, ни денег. Но недолго пришлось горевать, вскоре и сестра умерла. В это время я не знала, что мне от горя делать. Тогда я решила пойти к тете и попросить, чтобы меня устроили в детдом. Тетя меня и устроила. Двадцать шестого марта утром я пришла в детдом. Меня накормили, вымыли и уложили спать. С того времени и рассталась со своими родными. Теперь я живу среди чужих, но в детдоме мне хорошо: обо мне заботятся, меня хорошо кормят, одевают. Думаю, что мне помогут получить образование. Ведь Советская власть заботится о нас, детях. Спасибо ей за это».
VIII
«Они сто́ят одни других — учителя и ученики», — писал тогда А. Фадеев. Учителя 367-й школы, как мы видели, смогли не только уберечь своих воспитанников от артобстрелов, бомбежек и голодной смерти, но и поднять их на самый великий для них в те дни подвиг — хорошую учебу.
А. Верт приводит в своей книге следующие слова завуча В. В. Тихомирова: «Ребята относились к урокам настолько серьезно и ревностно, что результаты этого учебного года оказались лучше, чем в любом другом году. Это удивительно, но это так».
Простояв шесть часов в очереди за хлебом, Люба Трещенкова простудилась и слегла. «Никогда мне не было так тяжело, как в эти дни, — писала девочка. — Мне хотелось видеть товарищей по классу, слышать их подбадривающие шутки. Навестить же меня никто не мог, так как нужно было иметь особый пропуск, чтобы пройти заградительный пост».
В первый же день занятий Любина подруга Валя напомнила ей о сочинении по литературе, которое нужно было обязательно сдать на следующий день.
«Как же быть? Просить отсрочки у Александры Михайловны?» — подумала Люба, а сказала другое:
— Хорошо, я напишу.
Придя домой и «отдежурив» очередь за водой, Люба принялась за сочинение. Окоченевшие пальцы не держали пера, непрестанно мучило ощущение голода, но девушка не сдавалась. «Нужно — и я обязательно напишу! Ведь я комсомолка города Ленина!» На следующий день вместе со всеми Любовь Трещенкова подала сочинение.
«Мы, дети Ленинграда, — писала одноклассница Любы комсомолка Валентина Соловьева, — должны были окончить учебный год несмотря ни на что: ни на бомбежки, ни на обстрелы, ни на голод, ни на холод. Родина поставила перед нами эту задачу, и мы должны были ее выполнить».
Ранняя гражданская зрелость ленинградских школьников, их патриотизм проявлялись и в их деятельном участии в жизни города. Первейшая забота — помощь фронту. В школьных мастерских вязали и шили для бойцов теплые вещи, кисеты. Ребята дежурили на пунктах отдыха фронтовиков, в госпиталях. Ухаживали за ранеными, писали им письма, читали. Агитбригада из учащихся, душой которой стал Виктор Трубилка, выступала с концертами в госпиталях и других воинских частях, в частности перед своими шефами — воинами-артиллеристами, с которыми школу связывала крепкая, сохранившаяся и до настоящего времени дружба. В канун 1942 года воины-друзья привезли на артиллерийском лафете главное украшение праздника — елку. Установили ее в зале. Там было так же холодно, как и в прифронтовом лесу, где росла елка. Украшения были особые. С ветвей свисали шерстяные и ватные носки, рукавицы, яркие кисеты, сделанные ребятами в подарок бойцам. Артиллеристы тоже позаботились о детях, накрыли по-новогоднему стол, передали ребятам лучшую часть своего праздничного пайка. Учителя приготовили желе, показавшееся их воспитанникам верхом кулинарного искусства, хотя в нем большую часть составляла вода из Обводного канала. Полученный на елке подарок — конфетку, орешки и семечки — дети берегли для тех, кто ждал их дома.
Из школьных комсомольцев, которыми руководили сначала Вера Морозова (ныне В. Г. Делюкина), а потом Александр Рубцов, была создана бытовая бригада. Ее бойцы помогали старым и больным людям, выкупали для них продукты, носили дрова и воду. По нарядам исполкома райсовета разбирали деревянные дома и заготовляли дрова. В этой работе наравне с учителями и юношами участвовали и девушки.
«Ну что ж, — писала Люба Трещенкова в сочинении, — нам не привыкать, ведь не первый раз! Спускаемся в вестибюль, забираем сани, верного товарища по заготовке дров, и отправляемся в путь. Холодно… Резкий ветер дует в лицо… Мороз останавливает кровь в жилах… Но мы помним пословицу: „Терпи, казак, — атаманом будешь!“. И терпели. Мы понимаем, что на нас возложена большая ответственность — обеспечить школу дровами».
Было очень тяжело, однако в памяти ребят остались не тяжесть ноши и не «старательные мелкие шажки», а человеческое страдание и горе, к которым они тогда прикоснулись.
«…Стучу и снова прислушиваюсь, — рассказывает Любовь Ильинична Самойлова. — За дверью, как и на лестнице, тишина. Потянула за ручку — дверь подалась. С порога смотрю в темный, как туннель, коридор, зову людей — никто не отвечает, а между тем слух улавливает еле-еле заметные признаки жизни. Их я и пытаюсь обнаружить. В темноте ощупью нахожу дверь в комнату. Вхожу и застываю на месте. Отстоявшийся трупный запах, несколько покойников и среди них маленькое живое существо. При моем появлении малыш поднял голову. Однако я не смогла в тот момент подойти к нему: охваченная неведомым мне ранее чувством страха, я выбежала из комнаты. В себя пришла только на улице. Оправившись от потрясения, я в сопровождении дворника вернулась в квартиру и забрала ребенка, чтобы определить его в детский дом».
Известно, что добро, сделанное людям, рождает и любовь к ним. Чувство глубокой привязанности, в основе которого было тимуровское дело, соединило ребят с инвалидом войны В. П. Кедровым. До войны Владимир Кедров был студентом Ленинградского электротехнического института имени В. И. Ульянова (Ленина). 2 июля 1941 года Кедров добровольно отправился на фронт. Война лишила юношу зрения, но не смогла отнять у него мужества. Молодой коммунист, не привыкший отступать перед трудностями, Владимир Петрович решает получить высшее образование и начинает готовиться к поступлению на философский факультет ЛГУ. Ребята из 367-й школы помогали ему — читали, пока он не овладел азбукой слепых, сопровождали на прогулках, в театр.
«Замечательная в Ленинграде молодежь, — писал тогда Кедров своим фронтовым друзьям, — не оставляют человека в беде». Владимир Кедров успешно закончил университет и стал преподавателем.
Наступила первая блокадная весна. Положение в городе несколько улучшилось. Стали открываться школы, законсервированные на зимний период. В Московском районе открылось семь таких школ. В них стали заниматься учащиеся младших классов, а старшеклассники считались мобилизованными на сельскохозяйственные работы до их полного завершения. Борис Челин, Юрий Тамберг, Саша Рубцов и другие ребята в то первое лето работали в деревне Мистолово, на Карельском перешейке.
— Жили мы, — вспоминает Борис Сергеевич, ныне инженер, — «коммуной» в старом, заброшенном доме. Постепенно налаживалось питание. На завтрак и обед мы получали по полстакана каши (тарелок не было). В ходу были, конечно, крапива и лебеда. Пытались варить зеленый горох. Позднее появились овощи, различные овощные блюда. Стали варить щи, конечно без мяса. Жить стало легче. Но и тогда ломтик кормового турнепса, покрытый тонким слоем сгущенки, считался деликатесным блюдом.
Борис Челин, как и его товарищи, мечтал о боевой службе в армии, о ратном подвиге, однако свой первый подвиг совершил еще задолго до того, как 367-я школа проводила его на фронт, — на совхозных полях, выращивая овощи и картофель для армии и города. За это Исполком Ленгорсовета наградил юношу грамотой. В следующем году Бориса «как отличника Всесоюзного социалистического соревнования школ на сельскохозяйственных работах колхозов и совхозов» наградили Почетной грамотой ЦК ВЛКСМ и Наркомата просвещения РСФСР.
Известность Виктору Трубилке принесло активное участие в школьной самодеятельности, выступления с концертами перед населением и в воинских частях. Ленинградские обком и горком ВЛКСМ наградили Виктора грамотой как победителя олимпиады детского творчества в осажденном городе.
А грудь Саши Рубцова, одноклассника Виктора и Бориса, украсила медаль «За оборону Ленинграда». Комсомольский вожак, Саша еще на школьной скамье был принят в члены КПСС — такое даже в ту суровую пору случалось не часто.
В июне 1942 года восемнадцать самых стойких, достигших «финиша» десятиклассников успешно сдавали выпускные экзамены.
«Я слушала их ответы, — рассказывала о своих впечатлениях от экзамена Л. Н. Леончукова, — и чувство радости за нашу молодежь охватывало душу…»