1 мая 1942 года.
День яркий, солнечный. Всюду красные флаги. Свежий морской «ленинградский» ветер играет их полотнищами.
Сегодня в школе мы собирали родителей наших будущих учеников, чтобы объяснить им, почему занятия возобновляются в конце года и какой распорядок будет в школе.
С утра шла стрельба из тяжелых орудий, и мы боялись, что обстрел помешает нам провести собрание. Немцы стреляли систематически, через каждые пятнадцать минут.
— Сейчас снаряд попал в сад напротив, — говорит женщина, вбежавшая в школьный вестибюль.
Страшный грохот и звон разбитых стекол. Снаряд упал около школы, на проспекте Майорова. В зале нет ни одного уцелевшего стекла, даже фанера вылетела из рам. Весь пол засыпан кирпичами и строительным мусором.
— Хорошо, что мы еще не начали здесь собрание, — говорит Валентина Васильевна, — придется перенести скамейки в проходной зал. Сомневаюсь, чтобы родители пришли под таким обстрелом…
К 13 часам зал был полон. Ленинградцы привыкли к обстрелам, а начало занятий в школе и обещанное горячее питание для детей живо интересуют родителей.
(Из дневника учительницы 239-й школы К. Ползиковой-Рубец.)
Андрей Рихардович МетсПервоклассники
Эти воспоминания о суровом детстве принадлежат Андрею Рихардовичу Метсу, садоводу Центрального парка культуры и отдыха имени С. М. Кирова.
Много поколений садовников трудилось, чтобы сделать парк на Елагином острове прекрасным и живописным. Андрей Рихардович — один из них. Он следит, чтобы во все времена года были красивы аллеи и рощи, чтобы с первых весенних дней до глубокой осени цвели клумбы и еще — чтобы по всем правилам паркового искусства здесь привольно жили птицы и звери, а в прудах водились рыбы… Когда вы придете гулять в парк, то посмотрите, как безбоязненно прыгают рядом с вами белочки, какое множество птиц щебечет возле дуплянок и скворечников. Это — все подопечные Андрея Рихардовича.
В школу
В 1942 году в школах Ленинграда снова начались занятия, но только поздней осенью, в октябре. Мне было девять лет, и я первый раз пришел в первый класс.
Ребята у нас в классе были разного возраста. Самый маленький — Цыганов, всего шести лет. А старше всех — Маня Зорина. Она была беженка из деревни, занятой гитлеровцами. На уроках Зорина всегда дремала, закутавшись в свой деревенский армяк (так мы называли ее шубу). Оживлялась девочка только перед обедом, быстро подхватывала сетку с букварем и пустыми банками, неуклюже громыхала по лестнице.
Одноклассники любили ее спрашивать:
— Маня! Расскажи про немцев. Какие они?
Маня сразу же менялась в лице. Рассказывала:
— Ух, и страшные же! Корову нашу угнали, избу отняли. Злые такие. И с рогами все.
Ребята смеялись, хотя были еле живые от голода и цинги.
Немцев с рогами на шлемах Маня видела только нарисованными на плакатах. С такими немцами воевал Александр Невский, а Маня все перепутала.
Наша 138-я школа находилась на улице Михайлова. Эта улица часто подвергалась обстрелу, потому что рядом были Финляндский вокзал и завод, который работал для фронта.
Учительница Анна Алексеевна Клокова строго-настрого запретила нам, своим первоклассникам, приходить в школу во время обстрела или воздушной тревоги. Да разве кто из нас боялся тогда бомбежки?
Только отошел я как-то от дома, началась воздушная тревога. Я решил перехитрить всех дежурных МПВО и милиционеров. Шмыгнул в парадную дома № 3 по Финскому переулку, а вышел с другой стороны на улицу Комсомола.
Гремели взрывы у Военно-медицинской академии, я пробежал два дома и встретил в подворотне одноклассника Игоря Данилова. Вдвоем мы выбрались к Финляндскому вокзалу и побежали. Сыпались струйки сухого песка из мешков, укрывавших памятник В. И. Ленину. На пустой привокзальной площади остались только вещи тех, кто должен был эвакуироваться из города.
Радио отстукивало частые удары, свистел милиционер в каске-тарелке, а мы притаились за чьими-то вещами. Бомба разорвалась где-то за школой. Вдруг из кучи мешков и тюков высунулась закутанная в тряпки голова. Это же Цыганок! Самый младший ученик в школе. Он так обрадовался нашему приходу, что не мог выговорить слово «эвакуация». Он говорил «акуаемся» — значит, эвакуируемся. Мать его пошла за кипятком на вокзал и застряла там из-за обстрела.
Мы дождались, пока его мать вернется, и пошли в школу. Там уже собралось много ребят, — всех привел сюда голод. А ведь бомбили совсем недалеко — Арсенальную набережную, улицы и заводы в районе Кондратьевского проспекта.
После завтрака нас повели в заводское бомбоубежище. Оказалось, там горит электрический свет. Вот радость! Тогда в городе еще жили при коптилках и самодельных свечах.
Юра Маланов сразу же занял светлый угол, достал тетрадку и принялся рисовать. Сначала Юра рисовал танки. Если они выходили очень плохими, то он помечал их фашистскими крестами и свастиками. Хорошие и правильные танки были обязательно наши. Они побеждали. Такие же были у Юры самолеты и корабли.
Земля содрогнулась, все здание как бы подпрыгнуло. Свет погас. Все вскочили, но тут же повалились друг на друга. Девочки кричали одна громче другой. Чтобы их успокоить, отвлечь нас, Анна Алексеевна предложила петь песни. Мы запели «В бой за Родину» и в самом деле мало-помалу успокоились.
Открылась дверь, и с фонарем вошла к нам в отсек директор Надежда Андреевна Малинина. Она нас похвалила за то, что мы не трусим, посидела немного и, согнувшись, прошла в свете своего фонаря дальше. Ее все уважали. Где бы ни появлялась Надежда Андреевна, сразу водворялись образцовый порядок и дисциплина. Она знала в лицо каждого. Ее видели в школе с утра и до позднего вечера.
Сбор бутылок
В начале зимы 1942/43 года нам, первоклассникам 138-й школы, объявили: фронту нужны бутылки. Все отчетливо сознавали, что значит в военном деле обычная бутылка. Каждый мальчишка готов был с такой бутылкой идти в атаку на вражеский танк, чтобы собственной рукой поджечь ненавистного фашиста. Бутылки с горючей смесью — то же самое, что гранаты, применяемые против танков, для поджога вражеской техники, складов, мостов.
Вскоре в проходе в первом этаже школы громоздились корзины, ящики и корыта с пустыми бутылками. Грузовичок-полуторка увез на завод полкузова наших бутылок, чтобы потом снабдить бойцов и партизан необходимым оружием. И мы радовались, что хоть немного, да помогли фронту.
За водой
Рано утром, с кувшином в одной руке и маленьким бидончиком в другой, я спешу на Неву к Литейному мосту. А еще надо в школу успеть! Прорубей много, и у каждой очереди. Черпают воду кто чем. Иной дистрофик на саночках привезет несколько кастрюль да полчаса наполняет их. Я и сам такой же точно.
Был у меня и другой маршрут: на Финляндский вокзал. Из всех ленинградских вокзалов он один работал всю войну. Здесь шум не смолкал ни днем ни ночью. Отсюда эвакуировали на Большую землю, ленинградцев, отправляли в тыл раненых. Сюда везли грузы с Ладожского озера и дрова для всего города.
Было на вокзале одно особенно оживленное место: маленький домик с краном в стене. Кипяток!
В очереди за кипятком я впервые познакомился с моими одногодками, с ними потом встретился в школе.
Кипяток — это живая вода тех лет. Не было дров, воды, а тут — драгоценный кипяток. Для всех! Норму отпуска соблюдали сообща. Много наливать никто особенно не решался, поэтому кипящая вода доставалась всем.
За чаем сходить — значит, кипятку с вокзала принести. И ходили за ним издалека, даже чехлы ватные делали, чтобы не остыла дорогая водичка по пути.
Уроки в подвале
Приближался Новый год и конец второй четверти. Анна Алексеевна раздавала табели. Дошла очередь и до меня. На листке в клеточку я прочел: дисциплина — «отлично», письмо — «хорошо», арифметика — «посредственно».
Сидели мы в бомбоубежище, которое находилось против 138-й школы, в подвале заводского здания. Стены вздрагивали от беспрерывной канонады.
Чернила на столе у Анны Алексеевны давно уже замерзли и разорвали чернильницу.
Во время урока класс зашумел. Так и есть, опять Маланов рисует. Шапка-ушанка у него развязана, а варежки лежат на парте. Он рисует и смеется, да еще рассказывает. Учительница его не ругала за это. Она спросила:
— Ну, что у тебя, Юра? — и подошла посмотреть.
Все тетради у него разрисованы, а все нарисованное — истинная правда: горят немецкие самолеты, взрываются танки с крестами и свастикой, фашистские солдаты лежат в разных позах, а наша морская пехота атакует. Ух, здорово! Юра даже называл фамилии бойцов, только его поправляли:
— Выдумываешь! Шефы не так говорили.
Над школой шефствовали моряки с «энского» корабля. Они иногда заходили к нам в первый класс, но никогда нас не приглашали на корабль. Все корабли в войну назывались «энскими», но «свой» мы знали: он охранял Литейный мост от вражеских самолетов…
Олег Скворцов пришел в наш класс поздно осенью 1942 года. Долго не могли его научить правильно держать карандаш. Рисовал он палочки и черточки, буквы по частям и цифры тоже. Однажды Скворцов принес домашнее задание, и Анна Алексеевна спросила:
— Почему ты до сих пор притворялся, что не можешь буквы писать?
Мальчик понурился и ответил, что вовсе не притворялся, а это папа написал ему домашнее задание.
С его папой вскоре познакомились все. В депо Финляндского вокзала пришел на ремонт бронепоезд. Машинист бронепоезда и был отец ученика Скворцова.
Из рассказов машиниста и его сына мы узнали много интересных военных историй. Не случайно приехал бронепоезд. После Нового года весь мир узнал о победе под Ленинградом. Блокада была прорвана.
Пленные гитлеровцы стали все чаще встречаться на улицах города. Они разбирали развалины, пилили дрова. Ребята показывали на немцев Мане Зориной и допытывались:
— Где ты у них рога высмотрела? Они тоже люди, только враги, их Гитлер послал убивать нас, а наши их поймали.
Голодная учеба
К дистрофии прибавилась еще и цинга. От нее нам стали давать по полстакана мутного зеленого хвойного настоя. Пили не все, но находились любители, выпивавшие за троих. Анна Алексеевна замечала тех, кто не пил, а на уроках сидел и зубы свои раскачивал. В столовой она насильно вливала им в рот противоцинготный настой.
Ученика пятого класса Клюева с трудом поднимали по лестнице на третий этаж. Нашей учительнице тоже стали помогать, когда она шла по лестнице. И из других классов учительницы друг друга держали под руки. Голод брал свое.
Я очень ослаб, стал пропускать занятия и наконец оказался в больнице для детей. Болезнь у всех была одна: дистрофия. Не помню, на какой стадии ее у меня признали, но увидел я в больнице таких дистрофиков, что и не снилось. Кожа, натянутая на скелет, а человек живет и еще в игрушки играет.
Из окон Батенинской больницы впервые увидел я военных с погонами на плечах. Петлицы со шпалами и ромбиками на гимнастерках мы хорошо знали, а вот погоны видели только на картинках.
Из записки матери я узнал, что в нашу школу попала бомба. Это было в феврале 1943 года. После войны дом, где была школа, восстановили, и теперь там живут.
Блокадная звездочка
Хранится у меня дома, как дорогая память, красная звездочка, вырезанная из картона. На оборотной стороне написано: «132-я школа, 1944 год». (132-ю школу сделали мужской, и всех нас, мальчиков, перевели туда. После больницы я опять попал в первый класс.)
Был январь. Как-то наша учительница Антонина Михайловна Никитина сказала, что на днях самые лучшие из нас пойдут в госпиталь к раненым бойцам. Мы будем петь песни, читать стихи, а Арик Спивак с Дужиком исполнят в лицах «Волка и лисицу», маски уже готовы.
Я очень боялся, что меня не возьмут: проштрафился на гимнастике (гимнастика это был предмет, как теперь физкультура). Мне было десять лет. Тогда в нашем 1-а классе были ребята и старше, ведь не все учились в годы блокады. На гимнастике мы ползали по-пластунски и с короткими палками отрабатывали ружейные приемы. Я взбунтовался против палок: завидовал пятиклассникам. Они-то занимались с настоящими винтовками. Наш старший наставник пятиклассник Володя уже изучил ручной пулемет.
В назначенный день все мальчики пришли приодетыми, большинство в белых светлых рубашках. Ничего, что на ногах были у некоторых только галоши, а у кого — большие солдатские сапоги. Обувь и одежда многих из нас годились только в утиль. Но когда враг рядом, когда бомбят и обстреливают город, этого не замечали!
Старшеклассники сделали для нас октябрятские звездочки и прицепили к рубашкам. Идем на концерт в госпиталь! И я иду тоже.
Володя побежал по улице Жукова и остановился на середине баррикады, что перегораживала улицу у Кондратьевского проспекта. Недавно бомбили завод «Кинап», и Володя следил, чтобы мы остерегались, пробегали мимо поодиночке.
Военный госпиталь на улице Комсомола был переполнен. Нас очень радостно и приветливо встречали на всем пути по коридорам и лестницам. Бойцы, которые могли передвигаться, устремились за нами. Начался концерт. Видел я слезы на лицах раненых, да и у нас от столь торжественной и напряженной обстановки глаза моргали.
Ярко выделялись наши красные звездочки на рубашках.
Легкораненый боец аккомпанировал на баяне, и я, стоя рядом в хоре, пел с вдохновением: «Вставай, страна огромная…». Спели «Старшие братья идут в колоннах…» и «В бой, за Родину!..». Детских песен в ту пору мы не знали и знать не хотели. Каждый готовил себя к бою.
Незабываемое и совсем неожиданное случилось после нашего выступления. Всем дали по куску белой булки. Сейчас бы не сказал, что она была очень белая. Но мы не видели булки уже почти три года. Помню, что еще нас угощали сахаром. Настоящий кусковой сахар-рафинад! Счастью нашему не было предела.
Много бойцов тогда выписывалось из госпиталя и слушало нас перед самым своим отъездом на фронт.
Прошло немного времени после того концерта, и блокада была снята, враг изгнан с ленинградской земли. Комсомолец Володя из пятого класса (теперь уже не могу вспомнить его фамилию) серьезно сказал нам, что и мы тоже помогли победить фашистов.