— Р-равняйсь, смирно! — донеслась команда.
Уральский приблизился, быстрым взглядом окинул строй. Это были… девчонки.
— Эх, — успел шепнуть ему на ухо Ефимов, — только их нам недоставало!
Но делать было нечего. Не скажешь же бойцам: «Мы вас не ждали» или: «Мы ждали не вас». Вон как старательно они вытянулись, как «едят глазами» начальство! И снайперские винтовки при них. Все как надо. И полковник говорил с девчатами так, как говорят обычно с пополнением: объяснил обстановку на фронте, поздравил с вступлением в боевую семью, пожелал успехов. Потом Уральский стал обходить строй, чтобы познакомиться получше со своими новыми бойцами.
Первой на правом фланге стояла высокая, этак метра в два ростом, дородная девушка. Она была такая крепкая на вид, что командир далее подумал, что кое-кто из его парней, пожалуй, уступит ей в силе.
— Как зовут? — спросил он.
— Попова. Зинаида, — ответила великанша.
Другие снайперы не отличались такой могучей комплекцией, Полковник проходил мимо них, спрашивая некоторых, как зовут, сколько лет, откуда родом. Но вот он дошел до левого фланга, взглянул на замыкающую… и слова застряли в его горле. Перед ним, едва доставая макушкой до его плеча, стояла этакая пигалица, щупленькая, тоненькая, как хворостинка. Солдатский ремень был обкручен вокруг ее талии два раза, гимнастерка ушита во всех швах. Винтовка, поставленная прикладом на землю, была ростом выше ее.
— Фамилия?..
Девчонка еще больше вытянулась, чуть ли не поднялась на цыпочки, и отчеканила:
— Снайпер Молдагулова!
Уральский сказал Ефимову:
— Отправьте, Василий Иванович, бойца Молдагулову в медсанбат. Пусть она помогает на кухне. — И повернулся, чтобы уйти.
Вдруг боец Молдагулова сделала резкое, неожиданное движение и оказалась как раз на пути Уральского, вне строя. Голосом, в котором звенели обида, возмущение и вызов, она выпалила совсем не по уставу:
— А я приехала на фронт не картошку чистить. Я приехала фашистов стрелять!
Все растерялись от такого выпада. И Уральский тоже. Экая задира! Но что с ней делать? Не на гауптвахту же сажать. И прощать нельзя.
— Ах, ты вот как разговариваешь? — сказал он тогда. — А ну, покажи свою винтовку, еще посмотрим, какой ты снайпер.
Он взял оружие в руки и заглянул в ствол. Чисто! Блестит, как зеркало. Ни пятнышка, ни ссадинки, ни пылинки.
Молдагулова неотрывно следила глазами за полковником, и что-то бесовское пряталось в них.
Да, к самому главному — к стволу придраться было нельзя. А как снаружи? Так-так… Оптический прицел аккуратно прикрыт кожаным колпачком… Та-ак… Вдруг в глаза блеснула медная, ярко начищенная пластинка на прикладе. Выгравированная на ней надпись гласила:
«От ЦК ВЛКСМ. За отличную стрельбу. Именная винтовка № 965».
Уральский бережно передал оружие Молдагуловой в руки и сказал:
— Будешь, доченька, бить фашистов.
Так Лия стала бойцом первой разведроты 4-го батальона 54-й бригады.
«Воробышки», «чижики», «карандаши»… На все лады, кто ласково, кто снисходительно, звали солдаты девушек-снайперов. В боевые их качества они не верили. Но шло время, и «воробышки» показали, на что они способны.
Затемно, в предрассветном тумане, уходили «на охоту» снайперские пары. Пробирались, согнувшись, по траншеям, прячась за кустами или по-пластунски прямо сквозь осоку и вереск, к тому одинокому окопчику, где будут теперь сидеть, лежать или стоять часами, держа на прицеле вражескую линию обороны. Она совсем близко.
Там, у врага, нужно высмотреть для себя самую важную и уязвимую точку. Может быть, — место, где особенно часто мелькают солдатские каски; или подозрительно темнеющий бугорок, потому что он может оказаться замаскированным снайпером или пулеметчиком, их надо выследить и обязательно «снять». Выстрел. В оптику видно, как упал враг. Но сейчас же там, напротив, звучали ответные выстрелы или начинали бить минометы.
Так шли за днями дни: теплые — летом, промозглые — осенью, ледяные — зимой. К новому, 1944 году на счету у Лии уже было больше тридцати гитлеровцев. Никто давно не считал ее «воробышком» или «малышкой», а если и случалось, что так называли, то лишь ласково.
Советская Армия продвинулась на запад Псковской и Калининской областей. Впереди была Прибалтика. Но тем яростнее сопротивлялся враг. Родную землю приходилось отвоевывать у него в тяжелых боях.
В январе жестокое сражение разыгралось недалеко от станции Насва, тогда Калининской, а теперь Псковской области. Небольшая деревня Казачиха переходила из рук в руки несколько раз. Наши бойцы то поднимались в атаку, то отходили назад. Они ничего не могли поделать с врагом, который занимал удобную позицию на высотке и держал атакующих под шквальным огнем артиллерии, танков и автоматов. Вот и снова цепи залегли в снегу, в открытом поле. И казалось, нет силы сдвинуть людей с места. В военных донесениях того времени это называли: «атака захлебнулась».
Сейчас эта захлебнувшаяся атака могла стать роковой. Люди лежали прямо под огнем, в каких-нибудь сорока метрах от вражеских траншей, идущих по огородам за околицей деревни. Еще немного — и никто уже никогда не поднимется, навсегда останется здесь лежать, потому что всю цепь перебьют. А идти навстречу смертоносному огню уже не было сил. Гибель грозила батальону, а вместе с ним дело оборачивалось очень плохо и для всей бригады.
Лия Молдагулова и Надя Матвеева залегли вместе, около какого-то одинокого тополя. Тянулись тягостные мгновенья. Становилось ясно — дальше так не может продолжаться. И тогда Лия сказала подруге:
— Что-то надо делать… Кажется, пришла моя очередь.
И, не дожидаясь ответа, она выпрямилась во весь рост и громко сказала, подбадривая себя:
— Я маленькая, но я не побоюсь!
И потом, уже на бегу, крикнула:
— За Родину! Вперед!
Она бежала навстречу пулям и разрывам, и ни одна пуля никак не могла ее задеть! Тогда стали подниматься и другие. Сначала побежали бойцы отделения автоматчиков старшего сержанта Неруша, за ними поднялась вся рота, и наконец в атаку пошел батальон.
А маленькая фигурка Лии уже мелькнула у края вражеских траншей и скрылась там. Оружием она владела великолепно. Ворвавшись в траншею врага, она стала прокладывать себе путь очередями из автомата. Но тут неожиданно вынырнул откуда-то немецкий офицер. Как кошка, прыгнула к нему Лия. Поздно! Офицер выхватил пистолет и выстрелил в упор. Падая, Лия успела еще дать очередь по фашисту. Он упал, сраженный наповал, но и девушка была смертельно ранена. А через несколько минут наши завладели этой деревней — уже насовсем, и враг был изгнан оттуда навсегда.
Лия умерла у околицы деревни Казачиха, на руках у своей подруги — снайпера Нади Матвеевой. Надя и бойцы похоронили Лию тут же, на берегу речки Смердели.
Много лет спустя местная жительница бабушка Наталья и еще один старичок рассказали красным следопытам, как солдаты хоронили Лию, и показали в точности то самое место. Они говорили, что все хорошо запомнили и ни с кем спутать девушку не могли бы, потому что она была очень молоденькая, тоненькая и черноглазая. Ее все жалели, плакали над могилой.
Рощица сирени и сейчас стоит на том самом месте. Но могилки уже нет. Прах юной героини перенесен на братское кладбище у деревни Монаково Насвинского сельсовета.
Много людей приезжает сюда с разных концов страны. Приезжают боевые друзья павших героев и красные следопыты. Приходят местные жители. Они приносят цветы и подолгу стоят перед обелиском, на котором среди других имен высечено: Алия Молдагулова. Лия, как называли ее по-русски.
— ★ —
…1 марта 1944 года.
Сегодня был день необычных, торжественных и трогательных встреч.
Улица пестрела народом, вышедшим навстречу своим героям, народным мстителям. Только в самые большие праздники бывало здесь так людно, так оживленно.
— Партизаны пришли! Партизаны вернулись в свой город! Пришли на завод! — Эта весть передавалась из уст в уста.
Вот на митинге выступает самый юный партизан — двенадцатилетний Миша Богданов. Два года назад он вместе с отцом, двумя сестрами и тремя братьями пошел в партизанский отряд.
— Наша вся семья партизанская! — говорит Миша. — Мы били немцев, и вот теперь прогнали их от Ленинграда…
Миша чувствует себя почти взрослым, он понимает всю ответственность своего положения: вот он, мальчишка, говорит от имени народных мстителей, говорит перед лицом ленинградцев, перед лицом коллектива старейшего завода, хранящего в своих людях и в самых своих корпусах славные традиции непримиримой борьбы за свободу. И вдруг в торжественной тишине раздается голос:
— Миша! Братишка!..
К Мише бросается работница мартеновского цеха Зина Орлова, она забывает о том, что ее двоюродный брат — оратор и партизан, она теребит его, ерошит его волосы и целует его мальчишеское лицо, на котором неожиданно появляются слезы радостного волнения…
(Из дневника Н. Большаковой, секретаря редакции газеты Кировского завода.)
Владимир Николаевич Сашонко«Чапаевцы»
В основу этого очерка лег эпизод, рассказанный автору А. Ш. Усмановым, который в первый год Великой Отечественной войны был командиром партизанского отряда, а потом, после ранения, служил в Красной Армии. За давностью лет некоторые данные, к сожалению, стерлись из памяти ветерана, и восстановить их пока не удалось. Вот почему, в частности, в очерке ряд героев назван только по имени.
1
Бой с гитлеровскими карателями был не очень долгим, но трудным.
В конце концов отряду удалось оторваться от врага, и партизаны углубились в лес, уходя все дальше и дальше от станции Чалово, где они подорвали железнодорожное полотно.
Шли малозаметными тропами, избегая населенных пунктов, два или три раза пересекали грунтовые дороги, которые, как ручейки к реке, убегали в сторону шоссе, утомительно долго обходили большое топкое болото — преодолеть его напрямик не было никакой возможности.
Но вот наконец прозвучала долгожданная команда: «Привал!» Партизаны, утомленные боем и бессонной ночью, могли теперь пообедать и отдохнуть.
Командир отряда, целиком состоявшего из выпускников и студентов Ленинградского горного института, доцент Ахат Шагеевич Усманов приказал выслать разведку и выставить караулы.
С продуктами в те дни дело обстояло неважно. Партизаны набрали грибов, а пока повар готовил из них суп, чистили оружие и приводили в порядок одежду.
Вскоре вернулись разведчики и доложили, что в близлежащих деревнях фашистов нет и вообще кругом все вроде бы спокойно.
Командир решил переход на основную базу совершить ночью, чтобы опять не столкнуться с карателями.
Партизаны пообедали и расположились на отдых — кто где мог. Засыпали тут же, как убитые. Только часовые чутко вслушивались в каждый шорох.
И вдруг… В каких-нибудь двух-трех километрах от стоянки отряда частой дробью забарабанили выстрелы.
«Тревога!»
Командир отряда немедленно выслал разведчиков в сторону выстрелов. Те вскоре вернулись.
— Кто-то ведет бой с немцами, — сообщили они. — Причем фашисты теснят их и гонят к болоту. Вот-вот прижмут к трясине и прикончат.
Кто эти неизвестные? Тоже партизаны? Однако какие, откуда? У командира отряда были совершенно достоверные сведения из штаба фронта о том, что поблизости никаких других партизанских отрядов нет, да и разведка подтверждала это…
Но рассуждать было некогда. В лесной войне чего только не бывает.
— Надо выручать! — сказал командир.
На помощь обороняющимся Усманов послал хорошо вооруженную группу бойцов, а сам остался на месте в ожидании донесений, — может быть, придется двинуться всем отрядом. Надо быть готовым…
Командир внимательно прислушался к шуму недалекого боя. Стрельба резко усилилась. Потом звук боя начал медленно стихать, удаляться. Наконец стрельба прекратилась. Вскоре вернулись посланные на подмогу партизаны. Не одни. С ними — группа мальчишек-подростков. Обтершиеся пиджаки, черные рубашки-косоворотки, у многих ремни с бляхами, на которых виднеются буквы «РУ». У каждого автомат или винтовка, на поясах парабеллумы, гранаты, ножи, а лица — серые, смертельно усталые, совсем не детские.
— Это они там с немцами дрались, товарищ командир, — доложил Дима Коваленский.
Мальчишки смотрели на Усманова, Коваленского и других партизан с независимым видом, даже с каким-то оттенком недоверия и заносчивости. Дескать, что вам от нас надо и вообще — кто вы такие?
От группы мальчишек отделились двое и подошли к Усманову. Один из них сделал еще шаг вперед и испытующим взглядом осмотрел партизанского командира с головы до ног. Немного помолчав, спросил грубовато:
— Ты кто?
— Командир партизанского отряда. Того самого, который пришел к вам на выручку.
— Командир? — почему-то с сомнением спросил мальчишка. — Фамилия твоя как?
— Усманов. А твоя? Кто вы такие и откуда?
— Я — Чапай. — Парнишка подтянулся. — Командир отряда, которому вы пришли на помощь.
— Ну, здравствуй, «Чапай». — Усманов с трудом сдержал улыбку: уж очень по-детски и в то же время не по-детски серьезно выглядела вся эта неожиданная сцена. — Сколько же тебе лет, «Чапай»?
— Пятнадцать. А это, — он показал на стоявшего за ним мальчишку, — Фурман. Ему четырнадцать…
Конечно, кто же еще может быть рядом с легендарным Чапаем, как не Фурманов, которого мальчишка называл на свой лад — Фурманом!
— Что вы делаете тут в лесах, ребята?
— Сами видите, воюем. И потом, мы не ребята, а бойцы. Партизаны…
— Ну вот что, товарищи бойцы, — обратился к мальчикам Усманов. — Сейчас давайте мыться, обедать и отдыхать. Обед у нас простой — суп с грибами да сухари. Хватит всем. А с наступлением темноты — в путь. Тут у нас только дневка. Немцы могут накрыть… Товарищ Коваленский, займитесь бойцами. — Усманов посмотрел на Чапая и Фурмана. — А вас прошу остаться и подробно рассказать о себе и своем отряде.
— Ладно, — согласился Чапай. — Только у меня есть просьба.
— Ну, коль есть — выкладывай.
Чапай немного замялся, посмотрел на Фурмана и, видимо, прочел на его лице согласие, потому что тут же выпалил:
— Разрешите нашему отряду влиться в ваш, товарищ командир…
— Э-э, нет, ты еще не успел ничего рассказать о себе, а уже ставишь передо мной такие вопросы, которые не решаются с бухты-барахты. Давай говори сперва все-таки ты, а потом уж и я возьму слово. Так-то будет лучше.
И вот что поведал Чапай командиру партизанского отряда.
2
Дни стояли солнечные, жаркие. Над землей висело бездонное голубое небо, не украшенное ни единым облачком. Да и ветер куда-то запропастился, словно его никогда и не было.
Мальчишки работали рядом со взрослыми, стараясь ни в чем не отставать от них. Работали, обливаясь потом, до изнеможения, с рассвета и до позднего вечера. Тут и ели, тут и ночевали, прямо в поле или под кустом, чтобы утром снова взять в руки лопаты, ломы, кирки, носилки.
Подростки эти были учащимися одного из ленинградских ремесленных училищ — «ремесленниками», как их все называли. Летом сорок первого года, когда война уже охватила огромный фронт от Баренцева до Черного моря и стремительно приближалась к Ленинграду, их послали «на окопы» — строить оборонительные сооружения на дальних подступах к городу. Послали самых старших — тех, кому стукнуло пятнадцать или четырнадцать лет. И вот они вместе со многими тысячами ленинградцев уже несколько дней подряд, не разгибая спин, все роют и роют противотанковые рвы и траншеи.
Время от времени над работающими проносятся фашистские самолеты, свинцом поливая людей, распластавшихся на дне отрытых ими рвов и окопов или прямо на земле.
И вдруг — ошеломляющая весть:
— Окружены!
Люди устремились полями и лесами туда, где они еще могли, по их расчетам, прорваться сквозь вражеское кольцо, выйти к своим, а затем вернуться в родной город.
Мальчишки-ремесленники собрались на совещание. Роль председателя взял на себя Миша Зеленков.
— Ребята, по-моему, лучше бежать не к Ленинграду, а в лес, — сказал он. — Ведь все равно кругом гитлеровцы. Надо бить этих гадов, бороться с ними. Давайте организуем свой партизанский отряд. Как вы думаете?
— Правильно! — тут же поддержали его с энтузиазмом почти все мальчишки.
— Отряд — это, конечно, здорово. Да только чем воевать-то будем? — возразил рыжеволосый Пашка.
Зеленков почесал за ухом, досадливо сморщил лоб:
— Ясное дело — не кулаками. Оружие придется у фашиста брать.
— Красть?
— Тьфу! Есть же такие бараньи головы, как у тебя, Пашка. Брать — это значит фашиста — на тот свет, а винтовку его — себе. Понял?
— Сам ты баранья голова, — обиделся Пашка. Он был самый маленький и щупленький, и на вид ему можно было дать не больше двенадцати лет. — Чем же ты его на тот свет-то отправишь? Палкой, что ли?
— А хотя бы и палкой. Или вот ломом. — Миша приподнял лом над головой. — Видал? Главное — прихлопнуть первого фашиста. А второго-то уж легче будет. Ведь у первого мы все оружие, какое при нем будет, заберем. Так вот постепенно и вооружимся. Понял теперь?
— Лихо у тебя получается.
— А что есть будем? — поинтересовался широкоплечий и широкоскулый Федя Татарин. Его прозвали так за восточный тип лица и легкое косоглазие, которое было у него, видимо, от рождения.
— Что бог пошлет, — без тени иронии ответил Зеленков. — От нашего двухнедельного пайка еще кое-что осталось. Ну, а потом у немцев возьмем, у добрых людей в деревнях попросим. Как-нибудь прокормимся. Не зима на дворе. Летом с голоду не помирают…
Долго еще заседал «военный совет» и наконец принял решение. Правда, не зафиксированное ни в каких протоколах, но тем не менее обязательное для пятидесяти двух мальчишек, добровольно изъявивших желание подчиниться ему. Решение было такое:
«Создать партизанский отряд. Тот, кто не уверен в себе, может уходить. Тот, кто останется, становится бойцом и подчиняется строгой дисциплине».
Итак, осталось пятьдесят два. Пятьдесят два мальчишки. Пятьдесят два бойца, все оружие которых пока состояло из ломов, лопат, находчивости да жгучей ненависти к врагу.
Как положено, выбрали командира отряда. Им стал Миша Зеленков. Остальные «назначения» сделал уже он сам. Своего приятеля Саню назначил комиссаром, а Федю Татарина — хозяйственником-интендантом.
— Я буду Чапаем, — заявил Зеленков, который читал в книгах, что партизанские командиры, как правило, имеют конспиративные имена, или псевдонимы.
— Ну, а я — Фурман, — тут же подал свой голос Саня, только что назначенный комиссаром. — И теперь все вы должны обращаться ко мне и Чапаю только по этим именам. Так положено настоящим партизанам. Согласны?
Затем Чапай отдал свое первое распоряжение. Оно касалось хозяйственника и сводилось к тому, чтобы оставшийся сухой паек разделить на такие порции, которые позволили бы растянуть его как можно больше.
Выполнив эту работу, «чапаевцы» во главе с командиром и комиссаром направились через ржаное поле к лесу, неся на плечах ломы и лопаты.
Когда все пятьдесят два вошли в лес и немного углубились в него, Зеленков остановил свой отряд и сказал:
— Слышите впереди стрельбу?.. Вот там и добудем себе оружие. А здесь делать нам больше нечего. Однако идти и дальше таким стадом нельзя. Разделим отряд на две группы: по двадцать шесть человек в каждой. Первой группой командую я, второй — Фурман. Расстояние между группами — километр. Связь будем поддерживать свистом. Вот так!
И Чапай, заложив в рот два пальца, вывел короткую трель.
Отрепетировав свист, «чапаевцы» двинулись двумя группами дальше, но вскоре вновь были вынуждены задержаться. Они оказались вблизи болотца, сплошь заросшего черничником, и командир отряда приказал Феде Татарину организовать сбор черники для пополнения продовольственных запасов.
На это ушло часа два-три.
Когда обе группы были готовы к дальнейшему маршу, на противоположной стороне болотца «чапаевцы» заметили каких-то людей — человек пять.
— Ложись и замри, — приказал командир, а сам вместе с Фурманом ползком выдвинулся несколько вперед и начал всматриваться вдаль.
«Кто — свои, немцы?»
Чапай рассмотрел красноармейские гимнастерки и понял: это наши бойцы выходят из окружения. А может быть, переодетые фашисты? Вряд ли. Но все равно лучше затаиться и переждать.
Когда те люди скрылись, Зеленков дал команду осторожно двигаться дальше. Вскоре им на пути попался густо заросший кустарником овраг.
— Переночуем здесь, — постановил командир, — а утром вышлю разведку, тогда видно будет, что делать надо.
Выставив часовых с ломами и лопатами, Чапай разрешил остальным спать, а сам с Фурманом и Федей Татарином еще долго совещался, намечая план боевых действий.
3
Все получилось гораздо проще, чем думали.
Первый автомат раздобыли так.
Чапай обнаружил, что по грунтовой дороге, идущей через лес, время от времени поодиночке проходят, проезжают на мотоциклах и велосипедах немцы. Иногда, правда, гитлеровцы двигались по двое и по трое, но чаще всего по одному, не ожидая, видимо, никакой опасности.
План операции, который придумывали сообща и долго обсуждали, был в конце концов одобрен всеми.
Когда вдали, с противоположной стороны небольшой поляны, показался солдат на велосипеде — он ехал не очень быстро, беспечно насвистывая веселую песенку, — из-за поворота дороги навстречу ему вышел Пашка. Маленький и щупленький, он вряд ли мог вызвать какие-либо подозрения. Потому-то выполнение первой части плана и поручили именно ему.
Пашка, в закатанных до колена брюках, босой, — обыкновенный деревенский мальчишка, перекинув через плечо котомку, не торопясь шагал навстречу гитлеровцу, всем своим видом стараясь показать полное безразличие к окружающему. А сердечко у него то трепетало, как пойманный мотылек, то уходило куда-то в пятки, и тогда у него начисто перехватывало дыхание.
Но он шел: так надо! Ведь он теперь не просто Пашка-рыжик, а партизан, солдат, выполняющий свое первое боевое задание.
Гитлеровец спокойно ехал, не подозревая, какую опасность представлял для него маленький «бродяжка».
Когда они поравнялись, мальчишка сделал то, чего меньше всего мог ожидать солдат: он вдруг резко толкнул гитлеровца обеими руками, и тот, потеряв равновесие, грохнулся наземь вместе со своим велосипедом. В ту же секунду из-за кустов, росших по обеим сторонам дороги, выскочили притаившиеся там мальчишки и навалились на фашиста. Решающий удар ломом нанес сам Чапай. Оттянув затем гитлеровца и его велосипед в кусты, мальчишки забрали у него автомат с запасными магазинами, ранец, компас, документы, нож и спички.
И вдруг — притихли, уставившись на убитого ими фашиста в залитом кровью серо-зеленом мундире. Он лежал ничком, с широко открытыми голубыми глазами. Мальчишкам показалось, будто он еще жив и укоризненно-осуждающе смотрит на них: «Зачем же вы так, ребята?..»
Миша Зеленков, видимо, уловил настроение, а вернее — то легкое замешательство, которое охватило его мальчишек, первый раз в жизни отважившихся на такое страшное и в то же время абсолютно необходимое дело. Ему и самому было как-то не по себе, но он быстро сумел овладеть собой, сказал грубовато и раздраженно:
— Ну, хватит пялить зенки на этого фашистского гада. Мы его в гости не звали. И хорошо, что все так здорово получилось. А теперь надо замести следы. — Миша на минуту умолк. — Мы его и велосипед утопим в озере и двинем отсюда подальше. Автомат у нас есть, а вот как стрелять из него, никто не знает. Нужно подучиться.
…Они двинулись через чащобу. Возбужденные, обменивались впечатлениями о только что случившемся.
— Когда он подъезжал ко мне, у меня ноги подкашивались. Вот-вот упаду, — говорил Пашка-рыжик. — Но как вспомнил, что это фашист проклятый, так вроде и храбрости сразу прибавилось. Подумал — если не мы его, так он нас всех укокошит. Тут-то я и подтолкнул его как следует, со всего маху…
— А Чапай-то наш как шарахнул ломом! Я бы так, наверно, не смог, — сказал веснушчатый длиннорукий паренек, шедший рядом с Пашкой. — Я курицу дома в деревне и то никогда не мог зарезать, мамка сама это делала.
— Курицу — ее и впрямь жалко, — откликнулся еще один мальчишка. — А фашиста — ни столечко. Эх, мне бы автомат! Уж я бы ни одного не упустил. Всех перестрелял бы, гадов!
…От озера «чапаевцы» пошли дальше, в глубь леса. В глухой балке сделали привал. Выслав разведку и выставив часовых-наблюдателей, Чапай объявил обед, а после обеда — боевые занятия.
— Начнем изучать автомат. А ты, — обратился он к Фурману, — займешься компасом.
После обеда, окружив Чапая, мальчишки приготовились смотреть, что будет делать их командир с немецким автоматом. Но командир вдруг рассердился:
— Чего уставились? Думаете, я знаю, как из него палить? А если он сейчас вдруг бабахнет? Ну-ка становитесь все позади меня. Вот так…
Техника оказалась не такой уж сложной. Поняв, как вставлять и вынимать магазин, как прикладывать автомат к плечу, устанавливать его на предохранитель, на одиночный выстрел и на очередь, попробовали чуточку пострелять — патронов было еще слишком мало. Получилось. Тогда Чапай, повесив себе автомат на шею, объявил занятие оконченным и сказал, что надо сжечь документы убитого немца.
— Завтра будем снова добывать оружие, — заключил он. — И убивать фашистов… А тебе, — обратился командир к интенданту, — надо подумать, как пополнить запасы шамовки. Хорошо бы в какой-нибудь деревне выпросить картошки. И соли. Без соли — хана…
На другой день мальчишки выследили в лесу двух гитлеровцев, у которых испортился мотоцикл. Они возились возле него, пытаясь завести. Хотя нападение на двух вооруженных фашистов было связано с большим риском, ничего другого не оставалось.
На помощь ребятам вновь пришли неожиданность и дерзость. Атака, в которой приняло участие сразу четыре десятка взъерошенных мальчишек, была столь стремительна, что всего несколько секунд понадобилось на то, чтобы решить ее исход.
На этот раз трофеи оказались более существенными: два автомата (один лежал в коляске с несколькими пачками патронов к нему), пистолет, несколько гранат, большой саперный нож, два планшета с какими-то бумагами (их потом сожгли), ремни с бляхами, еще один компас, наручные часы (очень кстати — без них было довольно трудно).
…Мальчишки выслеживали отставших гитлеровских обозников и связных, нападали на связистов и небольшие группы солдат, а потом уходили далеко в лес, в сторону от места нападения. Прошло лишь несколько дней, и все «чапаевцы» уже были вооружены до зубов.
Хуже было с продуктами. Заходить в деревни Чапай все еще не решался, а запасы кончались. Поэтому нажимали на ягоды и грибы, хотя ими не очень-то насытишься. Приходилось подтягивать ремни потуже — до того дня, пока не захватили две телеги с продовольствием.
Чапай и Фурман разработали план дальнейших активных действий по всем правилам партизанской тактики. Они взяли за правило нападать первыми лишь в том случае, если противник слабее и преимущество явно на их стороне. Если же противник был сильнее, «чапаевцы» уклонялись от встречи.
Действовали они смело, но осмотрительно, причиняя немало хлопот гитлеровцам, особенно их мелким тыловым подразделениям.
Однако обойтись без потерь не удалось. Первым погиб Борька Бублик. Гитлеровский солдат, сопровождавший обоз, на который напали «чапаевцы», успел выстрелить из винтовки, и пуля пробила Борьке Бублику горло. Он захлебнулся собственной кровью. Смерть эта поразила, но не обескуражила мальчишек.
Чапай и Фурман не раз видели в кино, читали в книгах, как хоронят бойцов. И они решили похоронить погибшего товарища со всеми воинскими почестями. Так, как положено. Был митинг у могилы, были слезы, которых никто не стыдился, и ружейный салют над выросшим у березы небольшим холмиком.
Потом погибло еще четверо ребят. Каждая новая смерть уже не производила такого острого впечатления, как самая первая. Бой учит солдата прятать свои чувства и переживания, чтобы они не мешали главному — уничтожать врага.
Как-то утром разведка «чапаевцев» обнаружила подразделение фашистов, двигавшееся по дороге. Два взвода, а может быть, и рота. Наконец-то можно дать настоящий бой. И мальчишки решили немедленно напасть на немцев, считая окружающий дорогу лес достаточным прикрытием для себя и гарантией неожиданности, а следовательно — успеха. Но это было, конечно, их серьезным просчетом. Одно дело — какой-нибудь тыловой хозвзвод, а другое дело — кадровое подразделение вышколенных головорезов.
Попав под ожесточенный огонь, сразу уложивший не одного фашиста, гитлеровцы, однако, не растерялись, не обратились в бегство. Быстро рассыпавшись цепью, они тут же перешли в контратаку, и мальчишкам пришлось туго. Неся большие потери и отчаянно отстреливаясь, пуская в ход гранаты, «чапаевцы» вынуждены были отступать. А фашисты медленно, но верно теснили их к болоту, одновременно обходя с трех сторон. Бой шел не на жизнь, а на смерть: гитлеровцы тоже несли потери, но продолжали разъяренно наступать на мальчишек, ведя шквальный огонь и не жалея патронов.
Если бы не чистая случайность, в результате которой вблизи пути отступления «чапаевцев» оказался партизанский отряд ленинградских студентов-горняков, который и пришел мальчишкам на выручку, — они бы все, безусловно, полегли в болоте. Да и без того потери их были велики. Из сорока семи своих товарищей в этом роковом для них неравном бою они потеряли тридцать! Только семнадцать пришло в отряд Усманова. Семнадцать отважных и умных, храбрых и наивных, измотанных боем мальчишек.
4
— Ну, так что будем делать дальше, Чапай?
Усманов с восхищением смотрел на угловатого подростка в изодранных брюках и клочьями висящем на нем пиджаке, с автоматом на груди и парабеллумом на ремне: каких ребят, каких замечательных парней воспитала наша советская Отчизна!..
Чапай молчал: рассказав все как на духу, ничего не утаив, он уже не был уверен, что партизанский командир согласится взять их в свой отряд. Он понимал: сегодня они допустили непростительную ошибку, стоившую больших и неоправданных жертв. Но в конце концов, разве война — прогулка? Все они давали себе ясный отчет в том, на что шли, создавая партизанский отряд. К тому же, они ведь не генералы, а обыкновенные пятнадцатилетние мальчишки, которым и винтовку-то в руках держать не приходилось (разве что духовое ружье в тире), а тем более стрелять из нее по настоящим фашистам…
И Чапай еще раз повторил свою просьбу:
— Разрешите отряду влиться в ваш, товарищ командир…
— Нет, друже. Замечательные вы ребята, но придется переправить вас на «ту сторону». Вы свое отвоевали. Там вы нужнее и полезнее будете, чем здесь.
— Товарищ командир, — взмолился Чапай, — пусть остальные, я не возражаю, но меня и Фурмана оставьте у себя. Я вас очень прошу, очень. Поверьте, мы все, все будем делать. Вы не пожалеете…
Усманов оставил Чапая и Фурмана у себя в отряде, а остальных «чапаевцев» переправил через линию фронта в расположение армии генерала Федюнинского.
Оба парнишки стали великолепными, просто незаменимыми в отряде Усманова разведчиками. Много боевых дел и успешно выполненных заданий на их счету — все и перечислить невозможно. Это были замечательные ребята, находчивые и храбрые. Их горячо полюбили все в отряде горняков.
Ну, а что же стало с ними потом?
Фурман погиб во время одной из стычек с фашистами — погиб, как герой, крепко сжимая в руках оружие, то самое оружие, которое принесло смерть не одному гитлеровцу. А Чапай — Миша Зеленков — уже после войны окончил пехотное училище в Ленинграде и стал кадровым офицером, служил в Группе советских войск в Германии, несколько раз приезжал в город на Неве и бывал у A. Ш. Усманова. Вместе вспоминали они годы войны, такие уже далекие, но неизменно близкие сердцу каждого из них.
Следы остальных оставшихся в живых «чапаевцев» затерялись.
Ахат Шагеевич Усманов несколько лет назад вышел на пенсию, но продолжает вести большую общественную работу в Горном институте, возглавляет там совет ветеранов войны.