Потомок декабристов
3 марта 1945 года ленинградская газета «Смена» поместила фотографию. Первый заместитель Председателя Президиума Верховного Совета СССР H. М. Шверник вручает орден Отечественной войны II степени добровольцу гвардии красноармейцу Володе Бобрищеву-Пушкину.
Володя Бобрищев-Пушкин — уроженец Ленинграда, учащийся школы № 24.
Почти через четверть века эта старая фотография привела меня в Днепропетровск, где живет сейчас бывший ленинградец. Там я и познакомилась с Владимиром Борисовичем и с историей его жизни.
Альбом
Альбом, который пришлось мне увидеть, не был похож на те, что покупают в магазинах. Склеили его из грубой бумаги и из старого картона. На самодельной обложке две даты — XII–XX век. Может быть, просто ошибка? Подумать только — восемь столетий соединяет маленькая черточка между цифрами. Альбом не похож на старинный. На первой странице дарственная надпись: «Гвардии воспитаннику В. Б. Бобрищеву-Пушкину за героизм, проявленный в боях за советскую Родину, от командования 43-й гвардейской Рижской стрелковой дивизии».
Значит, это подарок. Ну, а почему же XII–XX век? Вот об этом и рассказ.
Не посрами фамилии
Володя Бобрищев-Пушкин жил в Ленинграде на Таврической улице. До тех пор, пока не ходил в школу, он не думал, что у него несколько необычная фамилия. Это и понятно. Его звали только по имени. А когда пришел в класс и учительница начала всех называть по списку, дошла очередь и до него.
— Бобрищев-Пушкин!
Володя вскочил, хлопнув крышкой парты:
— Это я!
В классе кто-то засмеялся. Вот здорово! У одного мальчишки сразу две фамилии да одна еще такая знаменитая!
В тот день он не мог дождаться конца уроков и бежал из школы в нетерпении.
— Бабушка, почему у меня две фамилии?
Бабушка, Елизавета Ивановна, достала из шкафа старую-старую книгу. На обложке было вытеснено потускневшими золотыми буквами: «Российский гербовник». Она долго листала книгу и наконец показала Володе рисунок: щит, разделенный на четыре части.
— Вот теперь смотри и слушай. «Во дни княжения Святого и Благоверного Великого князя Александра Невского из Семинградской земли выехал знатной словенской фамилии муж честен Радша. Потомок Радши Григорий Александрович Пушка имел правнука Ивана Алексеевича Бобрищева-Пушкина». Отсюда и пошла твоя фамилия, из двенадцатого века.
В этот вечер долго не зажигали света, и в сумерках бабушка рассказывала Володе об истории семьи.
— Много всяких — и плохих и хороших — людей носило твою фамилию, но были среди них такие, которыми ты должен гордиться особо.
Древность любой фамилии — еще невелика честь. Главное, люди, которые прославляют ее своими делами. В этот вечер Володя узнал от бабушки о своих знаменитых предках.
Почти сто лет назад жили в Москве два брата Бобрищевы-Пушкины — Николай и Павел. Оба были офицерами и служили в одном полку, хотя разница между ними была восемь лет. Старший брат был участником Отечественной войны 1812 года. Братья Бобрищевы-Пушкины участвовали в восстании декабристов, вспыхнувшем 14 декабря 1825 года.
После подавления восстания оба брата были сосланы в Сибирь на каторгу, а потом на пожизненное поселение. Известно, что Николай Бобрищев-Пушкин от лишений и издевательств, которым он подвергался в тюрьме и на каторге, сошел с ума. Павел же выдержал все испытания и, отбыв каторгу, поселился в Сибири. Он занялся изучением медицины и гомеопатии. Он лечил местных мужиков и не брал с них денег. В 1848 году, когда в России вспыхнула холера, Павел Сергеевич выполнял свой долг врача и ухаживал за больными. Судьба его пощадила, он чудом не заразился. Умер он в Москве, в доме вдовы декабриста Пущина, лицейского друга Пушкина.
Так сложилась судьба братьев-декабристов Бобрищевых-Пушкиных.
Володя жадно слушал бабушку. Так вот, значит, какую славную фамилию он носит. И, словно угадав его мысли, Елизавета Ивановна сказала:
— Ты теперь последний представитель Бобрищевых-Пушкиных в России. Есть, правда, какой-то Бобрищев в Монако, который сбежал от революции. Но этот не в счет. Настоящие люди от своей Родины не убегают, а охраняют и защищают ее. Так что тебе теперь придется беречь честь фамилии. Смотри, не посрами ее.
Эти слова Володя запомнил. Его поразило, что он последний потомок декабристов. Тех, которые вошли в славную книгу русской истории.
А что он сможет сделать полезного для своей Родины?
Эта мысль не оставляла его с того памятного вечера. Может быть, сбежать в Испанию? Там шли бои. Интербригады сражались с фашистами. Радио каждый день передавало сводки. Рядом с Володиным домом, на углу улиц Тверской и Красной конницы, находился интернат для испанских детей.
Как-то, возвращаясь из школы, Володя встретил черноволосого мальчишку, на вид чуть постарше. Стоял теплый, солнечный день, а мальчишка был одет не по погоде. В толстой куртке, в шапке и с мешком. Словно собрался в дорогу. Он подошел к Володе и спросил:
— Где призтан?
— Что, что?
Володя не сразу понял, о чем идет речь. А мальчишка продолжал:
— Море, призтан, домой хочу.
Ах, пристань! Так Володя познакомился с испанцем Хосе. Оказалось, что он разыскивал порт, чтобы уехать домой, в Испанию.
Хосе рассказал новому другу, что он должен в Испании бить фашистов и еще он хотел разыскать мать, которая там сражалась.
— Можно, я с тобой поеду? — спросил Володя.
Но Хосе оглядел его придирчиво и печально покачал головой.
— Нет, тебе еще нельзя — ты маленький.
В то время все мальчишки щеголяли знанием систем самолетов, танков. Бабушка Елизавета Ивановна только головой качала и вздыхала, когда видела, что Володя рисует военные схемы и планы.
— Погоди ты, не торопись, еще навоюешься. — Она гладила Володю по голове и заставляла пить на ночь молоко.
Не думала бабушка, что слова ее окажутся пророческими. Тем летом началась война.
Морячок
На странице альбома — портрет лихого моряка. Бескозырка набекрень, вьются ленты по ветру. Правда, на морячке солдатская гимнастерка, но из расстегнутого ворота выглядывает флотская душа — тельняшка. Это хозяин альбома — Володя Бобрищев-Пушкин, бывший ученик 24-й ленинградской школы.
В блокаду они остались в Ленинграде вдвоем с бабушкой. Володя ходил по утрам за пайком хлеба, выстаивая длинные очереди у булочной. От голода умирали родные, соседи. Бабушка еле держалась на ногах, но старалась отдавать Володе кусочек побольше. Она еще шутила:
— Тебе же продолжать фамилию, а я уже отжила свое.
Володя возмущался и требовал, чтобы хлеб делили поровну.
Ночью, глядя на темные холодные шкафы с книгами, он сочинял героические истории, в которых он побеждал фашистов. Но для этого надо было обязательно попасть на фронт. Володя ходил в военкомат несколько раз и даже написал заявление, где прибавил себе три лишних года. Выходило, что ему уже шестнадцать.
Прислали из военкомата повестку. Бабушка, которая вынула ее из почтового ящика, сама отправилась к военкому:
— С каких это пор в армию стали младенцев брать?
Военком показал Володино заявление, и обман раскрылся. Бабушка долго плакала и стыдила Володю, что он совсем ее не жалеет.
В 1942 году через Ладожское озеро Володю и бабушку эвакуировали из Ленинграда на Кавказ.
В дороге Елизавета Ивановна умерла. Володя остался один. Он твердо решил бежать на фронт.
Но судьбу Володи решили иначе. Его посадили в поезд и отправили в тыл, определив в детский дом, как круглого сироту. «Сирота» для виду покорился, но твердо решил не ехать ни в какой тыл. В дороге он присматривался к воинским эшелонам. На одной из станций отстал от своего поезда и попросился в солдатскую теплушку. Бойцы взяли его к себе. Он рассказал свою историю. Его накормили и устроили на верхних нарах, заботливо укрыли двумя серыми шинелями. Но командир, узнав о мальчишке, рассердился.
— Это еще что? Отправить в тыл! Рано ему воевать, успеет.
Володя молча стоял перед ним. Но упрямо твердил про себя: «Все равно убегу, все равно убегу!» Командир сжалился и разрешил ему доехать до Новороссийска. Прибыв на место, Володя сбежал, боясь, что его снова отправят в тыл. В Новороссийске он пристал к морякам, его взяли юнгой на «морской охотник» СК-046.
В феврале 1943 года на полуострове Мыс-Хако, недалеко от Новороссийска, высадился десант. Горстка отважных моряков отвоевала у фашистов плацдарм, который стали называть «Малой землей». Семь с половиной месяцев удерживали герои-десантники этот клочок земли.
В числе катеров, которые высаживали десантников и потом доставляли им боеприпасы и продовольствие на «Малую землю», был и «морской охотник», на котором служил Володя Бобрищев-Пушкин. Так началась его морская служба.
Командир катера капитан-лейтенант Омельчук был доволен юнгой, но одно его огорчало — идет время, парень растет, а дальше четвертого класса не обучен.
Он достал где-то потрепанный учебник русского языка и заставлял делать скучнейшие упражнения. И еще требовал, чтобы Володя всегда был подтянутым и аккуратным. «Флот нерях не любит», — повторял он часто. Где уж он раздобыл коробку довоенного зубного порошка, одному морскому богу было известно. Торжественно вручил порошок юнге и велел каждый день чистить зубы. Володя даже возмутился. Какие-такие щетки-порошки во время войны! Что он, детсадовец, что ли? Но приказы командиров не обсуждают, и пришлось чистить зубы, как когда-то в мирное время, дома в Ленинграде.
Но в горячке боев командиру, конечно, было не до уроков, да и для занятий не было времени.
Тогда и было решено перевести Володю в Батуми, чтобы он проходил службу и мог ходить в школу. К этому времени относится характеристика, выданная юнге Бобрищеву-Пушкину, что он «с 8 марта 1943 года по 21 ноября 1943 года проходил службу в качестве воспитанника в отделении рулевых эскадренного миноносца „Незаможник“ Черноморского флота и учился в четвертом классе начальной школы г. Батуми. Предан делу партии и Советскому Отечеству.
Капитан 3-го ранга Клубук».
Когда сняли блокаду с Ленинграда, Володю отправили в родной город. На Балтике он служил на эсминце «Вице-адмирал Дрозд».
Сердце Данко
Во время войны трудно угадать, куда забросит солдата судьба. Особенно если ему всего тринадцать лет. Так и Володя Бобрищев-Пушкин с флота попал в 43-ю гвардейскую Рижскую дивизию, в 125-й полк, в четвертую роту.
Командовал ротой младший лейтенант Альфред Гайлиш. Разных командиров успел узнать Володя. Они относились к нему, как к сыну, старались уберечь от опасности, жалели его. А главное, все хотели, чтобы он учился, несмотря на войну, и вырос настоящим человеком.
Альфред Гайлиш был совсем молодой командир, только-только со школьной скамьи. В офицерском планшете он носил маленький томик рассказов М. Горького, своего любимого писателя. Во время коротких привалов лейтенант читал книгу вслух. Бойцы затихали, и Гайлиш рассказывал о горящем сердце Данко. Володя впервые услышал эту замечательную легенду. Все в роте знали ее почти наизусть. И все равно каждый раз просили своего лейтенанта снова прочесть о Данко.
Володя старался быть похожим на своего командира и даже начал тайком сочинять стихи, зная, что лейтенант увлекается поэзией.
Громом пушки грохотали,
Дыбились штыки,
От гвардейцев отступали
Вражьи полки.
Это были его первые стихи. Конечно, он чувствовал, что были они не ахти какие, но зато боевые — так считал сам Володя, и бойцы в роте тоже вполне одобряли их.
Володя мечтал свои сочинения показать лейтенанту. Уж он-то сразу сказал бы, чего они стоят. Но Володя все откладывал разговор. Шли бои, и Гайлишу, конечно, было не до него. Так он и не успел поговорить с лейтенантом о поэзии.
Это случилось 25 декабря 1944 года. Наши войска гнали фашистов из Прибалтики. Шел второй день наступления. Фашисты сопротивлялись отчаянно, цеплялись за каждый клочок земли, за каждый поселок.
Недалеко от Вильнюса, у деревни Бирзе, наступала и рота лейтенанта Гайлиша. Бойцы поднялись в атаку. И вдруг неожиданно среди первой цепи разорвалась мина, потом вторая. Бил вражеский миномет, который подпустил наступавших на близкое расстояние.
Лейтенанту Гайлишу осколком оторвало правую руку. Обливаясь кровью, он упал на землю. Солдаты, оставшись без командира, растерялись и залегли прямо на поле, не имея никакого прикрытия. И тогда, превозмогая боль, почти теряя сознание, поднялся Альфред Гайлиш. Левой рукой он зажал рану, из которой хлестала кровь, и встал во весь рост.
— Вперед, за Родину! — крикнул он из последних сил и, пробежав несколько метров, упал, изрешеченный пулями.
Но солдаты уже поднялись в атаку. Деревня была взята.
После боя бойцы вынесли своего командира с поля боя. Его похоронили на братском кладбище. Над могилой поставили самодельный обелиск. Кто-то предложил написать на нем слова из его любимой легенды. Из планшета бережно достали томик горьковских рассказов, снова перечитали легенду о Данко и начертали на обелиске:
«Кинул взор вперед себя на ширь степи гордый смельчак Данко, — кинул он радостный взор на свободную землю и засмеялся гордо. А потом упал и — умер».
Володя заплакал, когда загремел оружейный залп в честь любимого командира, и только повторял про себя: «А потом упал и — умер». Эти слова врезались в память на всю жизнь.
Крест обер-лейтенанта
На фронте Володя вступил в комсомол, как только ему исполнилось четырнадцать лет. С гордостью прикрепил комсомольский значок на солдатскую гимнастерку. Справа у него был гвардейский. Гибель лейтенанта Гайлиша вызвала еще бо́льшую ненависть к врагу. Володя рвался в бой, хотя чувствовал, что командиры стараются оберегать его и держат подальше от передовой.
Война шла к концу. Был уже январь 1945 года, и красноармеец Бобрищев-Пушкин переживал, что он так и не успеет совершить свой подвиг, о котором мечтал еще в блокадном Ленинграде, лежа без сна в темной, промерзшей комнате. Неужели ему не удастся сквитаться с фашистами за гибель бабушки, за свой Ленинград, за лейтенанта Гайлиша?
И этот день пришел. День, в который юный воин совершил настоящий подвиг.
Это было так. Гитлеровцы укрылись в старой бане, превращенной в огневую точку, мешавшую продвижению нашей пехоты. Володя подполз к дверям, выдернул кольцо из гранаты, рванул дверь и швырнул гранату внутрь. Когда дым от взрыва рассеялся, Володя увидел возле умолкшего пулемета трупы трех гитлеровцев. Один из них был в черном мундире с витыми погонами обер-лейтенанта СС. На груди у него поблескивал фашистский крест. Володя снял его с убитого. Это была офицерская награда — бронзовый крест с мечами II степени.
По документам выяснилось, что убитый — эсэсовец Роберт Экер, родом из Нюрнберга, член нацистской партии с 1933 года. Служил в охране лагеря Майданек. Крест получил «за Россию» весной 1942 года лично от Адольфа Гитлера.
Матерого фашистского палача уничтожил ленинградский школьник, ставший бойцом.
За этот подвиг красноармеец Бобрищев-Пушкин был представлен к награде — ордену Отечественной войны II степени.
Командир отправил Володю в штаб с пакетом. Володя не знал, что в пакете лежит докладная о его подвиге и представление к награде.
У штаба он встретил мальчишку, своего ровесника. Тот, несмотря на мороз, был в лихо распахнутой шинели. Оказывается, расстегнулся он неспроста. На груди у мальчишки поблескивала новенькая боевая медаль. Он с вызовом двинулся к Володе:
— Стой! Куда идешь?
— А ты кто такой? У меня срочный пакет.
— Я вестовой командира. Ну-ка предъяви документы.
Володя оттолкнул нахального парня, хотя в душе, конечно, позавидовал его медали.
Встреча грозила закончиться дракой, но тут, к счастью, на крыльцо вышел офицер. Он сразу оценил обстановку и, подтолкнув мальчишек друг к другу, потребовал примирения. Приказ есть приказ. Недавние «противники», насупившись, пожали друг другу руки, как боксеры на ринге.
Потом Володя мечтал встретить этого парня, чтобы пройтись перед ним с орденом на груди.
Стало известно, что вручать ордена будут в Москве. В числе награжденных в столицу направляли и гвардии красноармейца Владимира Бобрищева-Пушкина.
Для такого случая решено было заново обмундировать его. Срочно сшили в интендантстве новенькую форму. Полковой сапожник, как в сказке, за одну ночь стачал отличные хромовые сапоги. В таких не стыдно и по Кремлю ходить.
И вот, наконец, Москва. Софийская набережная, наградной отдел. Усатый майор при входе потребовал пропуск с фотографией для прохода в Кремль. У Володи фотографии не было.
— Тогда не положено пропускать, — сурово отрезал майор.
И тут геройский красноармеец заревел, как самый обычный школяр.
Майор не ожидал такого оборота:
— Ну, будет, будет сырость тут разводить. Москва слезам не верит. Давай твои бумаги. Идем к нашему фотографу, срочно сделаем все, как полагается.
Расстались они друзьями. Усач долго инструктировал Володю, как вести себя в Кремле, когда будут вручать ордена.
Он даже прорепетировал церемонию:
— Ну вот представь: вручают тебе награду. Что ты должен сказать на это?
Володя, не задумываясь, ответил:
— Скажу: «Большое спасибо!»
— Эх ты! — Майор даже крякнул. — Это же не в столовой за обед благодаришь. Надо отвечать: «Служу Советскому Союзу!» Запомнил? Смотри не опозорься.
И Володя не «опозорился». Правда, когда Николай Михайлович Шверник вручал ему орден Отечественной войны, Володя сначала от волнения не мог вообще ни слова произнести. Потом вдруг словно увидел перед собой лицо усатого майора и сразу же громко воскликнул:
— Служу Советскому Союзу!
Николай Михайлович погладил Володю по голове и улыбнулся. Сразу же после награждения к Володе подошел дежурный офицер, сказал:
— Вас товарищ Шверник приглашает на чай.
За столом Николай Михайлович спросил:
— Ну-ка, по-честному, тебе сколько лет?
— Четырнадцать, — ответил Володя.
Шверник сказал сидящим вокруг:
— Да, вот что сделала война. Такие мальчишки отдали свое детство Родине.
— Ну, а кем бы ты хотел стать?
Володя, не задумываясь, ответил:
— Морским офицером.
По распоряжению адмирала Исакова красноармеец Бобрищев-Пушкин был направлен в Нахимовское училище.
С тех пор прошло много лет.
В дни 20-летия Победы в Москве собрались ветераны войны. Пригласили туда и бывшего сына полка Бобрищева-Пушкина. Теперь его уже называют по имени и отчеству — Владимир Борисович.
В Москве произошла его встреча с Семеном Михайловичем Буденным. Оказывается, он хорошо помнил деда Владимира Борисовича, который работал с ним в штабе 1-й Конной армии.
Сейчас Владимир Борисович Бобрищев живет в Днепропетровске, работает художником-декоратором. У него две дочери. Одна из них — Лиза, названа в честь бабушки Елизаветы Ивановны.
И хотя живет он далеко от невских берегов, он по-прежнему всем сердцем с любимым Ленинградом. Когда приходится бывать в родном городе, Владимир Борисович часами ходит по его улицам и набережным, вспоминая свое далекое военное детство. Он по-прежнему пишет стихи, и многие из них посвящены любимому городу.
Мой Ленинград,
Дворцы седые,
Тебя я помню в дни войны.
Стволы зениток, часовые
И о гранит удар волны.
Теперь в садах резвятся дети.
Смотрю на них — их смеху рад.
Нам нужен мир, чтоб дети эти
Не знали ужаса блокад.