Олег Ольховский — ученик 288-й ленинградской школы. В годы войны стал юнгой. Вместе с отцом участвовал в боевой операции под Пинском.
Моряки катера героически оборонялись. Олег взял пулемет из рук убитого отца, отстреливался до последней минуты…
Погиб вместе с другими героями-моряками.
Маркс Кротов учился в школе под Любанью. Когда деревня Смердыня была захвачена фашистами, Маркс вместе с Колей Рыжовым и Альбертом Купшей связались с партизанским отрядом. Ребята, доставлявшие партизанам ценные сведения о вражеском гарнизоне, были схвачены фашистами и казнены.
Ольга Федоровна БерггольцБаллада о младшем брате
В стихотворении рассказывается о лужском пионере Коле Леонтьеве, погибшем от рук гитлеровских палачей
Его ввели в германский штаб, и офицер кричал:
— Где старший брат? Твой старший брат?
Ты знаешь — отвечай!
А он любил ловить щеглят,
свистать и петь любил,
и знал, что пленники молчат, —
так брат его учил.
Сгорел дотла родимый дом,
В лесах с отрядом брат.
— Живи, — сказал, — а мы придем,
мы все вернем назад.
Живи, щегленок, не скучай,
пробьет победный срок…
По этой тропочке таскай
С картошкой котелок.
В свинцовых пальцах палача
безжалостны ножи.
Его терзают и кричат:
— Где старший брат? Скажи!
Молчать — нет сил. Но говорить —
нельзя… И что сказать?
И гнев бессмертный озарил
мальчишечьи глаза.
— Да, я скажу, где старший брат.
Он тут, и там, и здесь.
Везде, где вас, врагов, громят,
мой старший брат — везде.
Да, у него огромный рост, рука его сильна.
Он достает рукой до звезд
и до морского дна.
Он водит в небе самолет,
на крыльях — по звезде,
из корабельных пушек бьет
и вражий танк гранатой рвет…
Мой брат везде, везде.
Его глаза горят во мгле
всевидящим огнем.
Когда идет он по земле,
земля дрожит кругом.
Мой старший брат меня любил.
Он все возьмет назад… —
…И штык фашист в него вонзил.
И умер младший брат.
И старший брат о том узнал.
О, горя тишина!..
— Прощай, щегленок, — он сказал,
Ты постоял за нас!
Но стисни зубы, брат Андрей,
молчи, как он молчал.
И вражьей крови не жалей,
огня и стали не жалей, —
отмщенье палачам!
За брата младшего в упор
рази врага сейчас,
за младших братьев и сестер,
не выдававших нас!
Они сражались за Родину
В Музее истории Ленинграда, в Пионерском зале, хранятся материалы и документы о ленинградских пионерах, награжденных посмертно орденами Отечественной войны I степени.
Среди них Нина Куковерова, ученица 74-й школы, Лариса Михеенко, ученица 106-й школы, Юта Бондаровская, ученица 33-й школы, Галя Комлева, ученица Торковичской школы Лужского района, Коля Подрядчиков, ученик Рождественской школы Гатчинского района.
Они не знали друг друга. Сражались в разных партизанских отрядах и бригадах, но судьба их сроднила. Все были смелые, отважные, мужественные. Все отдали жизнь за Родину!
Здесь собраны воспоминания очевидцев событий и товарищей по оружию — самые красноречивые рассказы об этих отважных ребятах.
Дочь
Партизанская жизнь моей дочери прошла на моих глазах. В 1941 году я с тремя детьми уехала на лето в деревню Нечеперть Тосненского района. Там нас и застала война. Отец Нины, рабочий фабрики «Красное знамя», ушел добровольцем на фронт, а вскоре Нина написала ему: «Хочу тоже на фронт… Хочу защищать Родину!»
Отец ответил:
«На фронт — рано… Тебе еще только 14 лет. Твой папа стоит у пушки и бьет фашистов…»
Папа вскоре погиб, а Нина…
Когда мы оказались в оккупации, долго я не догадывалась, почему она вывешивает сушить белье даже в дождливые дни. Потом поняла.
В нашей деревне гитлеровцы не стояли, но время от времени наведывались, грабили население. Вот Нина и предупреждала партизан: «Осторожно! Немцы в деревне!»
Когда она успела связаться с партизанами? Не знаю. Но только это было довольно скоро после прихода гитлеровцев.
Мимо нашей деревни часто пробирались красноармейцы, выходившие из окружения. Нина потихоньку приводила их к нам, прятала в сарае, перевязывала раны, ухаживала, кормила. А потом провожала в лес.
За нами стали следить. Однажды забрали всех и отправили в лагерь. Тяжкие это были дни. Жили мы в бывших конюшнях. Рано утром нас выгоняли на работу — рыть окопы. В бараке оставалась только моя семилетняя дочь Валя. По дороге на работу нас били, чтобы не отставали. Били дубинками, палками… Особенно доставалось одиннадцатилетнему Олегу.
Нина так ненавидела фашистов, что я боялась, как бы глаза ее не выдали. Голодали мы жестоко. За весь день — похлебка и кружка воды. Одна кружка воды!.. А кто хотел еще — должен был платить 5 рублей.
В лагере вспыхнула эпидемия тифа. Фашисты испугались и отправили нас подальше в тыл — в Идрицу. Повезли нас в телячьих вагонах.
Мы кочевали из деревни в деревню, пока нас не приютила одна бедная женщина, у которой тоже было трое детей. Нине пришлось устроиться нянькой в другой деревне, а там почти все семьи были связаны с партизанами. Вот и Нина очень быстро их нашла. Потом она вступила в подпольную организацию…
Стала я замечать: то газеты принесет, спрячет. То листовки… Не мешала ей. Поняла, что не удержишь. 10 декабря она совсем исчезла… Побежала искать. Сказали, что видели в школе. Нашла, стала умолять, чтобы не уходила в лес (там собрались все члены подпольной группы, готовились уходить). Посмотрела на меня тогда Нина с упреком.
— Мама, — сказала она, — мне уже пятнадцать лет и пятнадцать дней. Папа писал, что четырнадцать мало… А теперь я большая! Я пойду — за мной другие пойдут. Буду мстить за отца.
Поняла я — иначе она не может. С тех пор ее видела урывками. Идет на задание — забежит, возьмет несколько яичек, будто менять идет.
Очень скоро о Нине стали говорить во всех деревнях, даже песню о ней сложили… Однажды прибежала Нина — бледная, расстроенная:
— Уходить вам надо, мама. Немцы лютуют, расправляются с партизанскими семьями.
Увела нас в лес, вырыла землянку, исчезла. Потом я узнала, что гитлеровцы развесили объявление, обещали большую награду тому, кто поймает разведчицу Нину. За нас она испугалась. А сама продолжала ходить на самые ответственные задания.
С тех пор как мы поселились в лесу, Нину больше не видели. Восемь месяцев скрывались, ходили по болотам, прятались в стогах сена, под корнями вывороченных деревьев. Встретим партизан, спрашиваю о Нине — пожимают плечами, ничего не говорят.
Чувствую, что-то не ладно. Увидела однажды знакомого парнишку, Сашу:
— Скажи, ради бога, что случилось?
— Погибла Нина… Замучили звери…
Рассказал, как страшно и мужественно погибла моя девочка.
…Нину похоронили в городе Идрица, в братской могиле.
Пионеры Идрицкого детского дома ухаживают за могилкой, памятник поставили. Часто собираются туда ребята из разных городов, из отрядов, которые носят имя Нины. И песни поют о ней, которые сами сочинили. Есть в одной песне такие слова:
…Сколько опасных дорог за спиной,
Сколько тревожных минут.
Нина, сегодня тебе отдаем
Наш пионерский салют!..
А я ребятам кланяюсь до самой земли. Спасибо, что помнят мою Ниночку. Спасибо!
А. Куковерова.
Лариса Михеенко
(Из письма в редакцию газеты «Ленинские искры»)
…Сообщаю кое-что о Ларисе. Был я в то время заместителем командира бригады по разведке.
В 1943 году наша бригада стояла в Язненских лесах, вернее, в деревнях района Язно. Мы занимали несколько деревень (Язно, Морозово, Кривицы, Старый Двор, Веселки и др.).
В это время в отряд Николаева, где комиссаром была Татьяна Борисовна Киселева, явились три девочки — Лариса Михеенко, Фрося Кондруненкова, Рая Михеева — и заявили, что они пришли в партизаны и никуда не уйдут. Татьяна Борисовна не хотела их брать, но, посоветовавшись с командиром бригады товарищем Рындиным, со мной и комиссаром бригады Макаровым, решила их оставить.
Первое время им давали небольшие задания. Основное — наблюдение за большаком Шалохово — Пустошка, потом за шоссейной дорогой Ленинград — Киев в районе Рудо — Усть-Долыссы.
Убедившись, что девочки очень исполнительные и смелые, стали доверять им ответственные задания.
Я, как заместитель командира бригады по разведке, понял, что Лариса имеет все данные для хорошей разведчицы — умная, хитрая, смелая… Я давал ей все более и более сложные задания.
Лариса переодевалась нищенкой, брала с собой сумку и отправлялась к намеченному пункту. По пути уже начинала побираться. Набрав изрядное количество кусков, шла к своему человеку, брала у него нужные сведения, передавала новое задание.
Лариса никогда ничего не записывала, но сведения передавала точно. Помнится такой случай. В июле или августе 1943 года в сторону Невеля передвигались вражеские военные части. Надо было выяснить, сколько их, узнать нумерацию. Тут-то и пригодились смекалка и хитрость Ларисы. Переодели опять нищенкой и послали в Усть-Долыссы. Я, комиссар и комбриг очень волновались, когда ее провожали. Она это заметила и сказала:
— Все будет хорошо. Не волнуйтесь. Задание выполню.
У нее был простой план. В Усть-Долыссах были свои люди, которые служили в полиции. Она решила через них достать несколько писем и конвертов с номерами полевой почты. Все ей удалось, как задумала. В бригаду доставила несколько таких конвертов…
— Как тебе удалось их пронести? — спросил я.
— Очень просто, — ответила она, — у меня же нищенская сумка. Под кусками хлеба и лежали письма.
…Ларису поймали в Игнатове. Она бросила гранату, которая не взорвалась. Юную партизанку замучили и казнили…
После гибели Ларисы партизаны дали клятву отомстить за нее. Идя в бой и на задание, говорили: «Отомстим за Ларису!»
Вечная слава Ларисе, погибшей за нашу любимую Родину!
П. Котляров.
Галя Комлева
В поселке Торковичи действовала подпольная группа комсомолок-школьниц, которые стали связными между партизанами и партийной организацией. Во главе связных стояла пионервожатая школы Аня Семенова. К ней и пришла пионерка Галя Комлева, упросила взять и ее…
В 1942 году фашисты раскрыли подпольную группу. Девушки были схвачены и казнены. Красные следопыты нашли многих людей, которые знали Галю. Они прислали ребятам письма. Вот одно из них.
«Помню девочку…
В 1942 году я находился в немецком застенке в деревне Горыни, где был штаб гитлеровцев. В середине декабря под утро загремели засовы. К нам в камеру кого-то втолкнули и бросили в угол. Дверь захлопнулась, я приподнялся и смутно, в темноте увидел детскую фигурку.
— Кто ты? — спрашиваю.
— Дядя Коля, это я, Галя Комлева…
Мы с Комлевыми соседи по улице, и я знал, что Галя арестована. Галя подползла ко мне из другого угла, куда ее бросили палачи.
— Что с тобой, бедная девочка?
— Дядя Коля, меня весь день и всю ночь таскали на допросы, избивали, но я им ничего не сказала. Приведут с допроса, не успею уснуть, опять приходят за мной. Меня весь день и всю ночь мучили, били руками и ногами. Пусть убивают, от меня они все равно ничего не узнают. Теперь недолго им властвовать. Скоро наши придут, за все отомстят!
Мы говорили шепотом: за дверью часовые. Мне так захотелось по-отцовски прижать к груди и согреть эту хрупкую, но крепкую духом девочку. В камере было холодно. Каждую минуту могли войти часовые. Галя отползла в другой угол, притихла. Слышал ее тихие стоны и не мог уснуть.
Стало светло. За ней опять пришли часовые. Она едва поднялась с пола, и тут я увидел, как Галя избита…
Прошло много лет. Я уже на пенсии, но и теперь, когда вспоминаю эту хрупкую девочку, невольно к горлу подкатывается комок.
Я, сильный мужчина, был поражен мужеством этого четырнадцатилетнего ребенка.
Галя никого не предала. Умирая, крикнула: „Палачи, вы доживаете последние дни! За нас отомстят!“.
Н. Богатырев.
Торковичи, 1-я Крестьянская улица, дом № 8».
Моя боевая сестренка
Ютик, как ласково звали ее в отряде, была самым близким моим другом. Мы были неразлучны. Многие нас считали сестрами.
Она была смелой девочкой. Ей все время хотелось участвовать в боевых операциях. Но подростков, как правило, не посылали на задания. Достаточно было взрослых, и даже для них не хватало оружия.
Познакомились мы с Ютой в июне 1943 года в Стругах Красных. Мне было семнадцать лет, когда меня в качестве радистки спецгруппы направили в тыл врага к партизанам. Сбросили нас неудачно. Попали мы прямо на костры карателей. Группа наша была разбита. Тяжелораненую, без сознания, гитлеровцы захватили меня в плен. Когда я немного пришла в себя, они дали мне рацию и потребовали связаться со штабом партизанских соединений, чтобы узнать точные координаты бригады, в которую мы летели.
В первой же радиограмме я сумела дать знать командованию, что группа погибла и я нахожусь в плену. В Ленинграде меня поняли. И гитлеровцы тоже… Начались побои, издевательства. Так ничего и не добившись, гитлеровцы отправили меня в Струги Красные, где у них было организовано сельскохозяйственное «имение». Управляла им некая «фрау Тамара».
Там я и познакомилась с Ютой, которая в мае 1941 года приехала из Ленинграда на летний отдых в Сольцы, не успела эвакуироваться в начале войны и оказалась в имении у «фрау Тамары».
Однажды ко мне подвели трех девочек. Одна из них показалась мне знакомой. Она частенько подходила к забору, обнесенному колючей проволокой, поглядывала в мою сторону, стараясь привлечь внимание. Две другие были дочерьми «фрау Тамары».
Девочки уставились на меня с любопытством. Потом стали спрашивать о Ленинграде, о моих родных, о том, как удалось мне стать радисткой…
С первых слов девочек все стало понятным. Фашисты и раньше подсылали ко мне провокаторов, чтобы узнать то, что не удалось им выпытать на допросах. Больно было думать, что и этих, ничего не подозревающих девочек фашисты используют с той же целью.
И все-таки я решила поговорить с ними. Мне захотелось рассказать им о героической обороне города, о блокаде.
Девочки слушали затаив дыхание, почти не прерывая.
Показался переводчик с фельдфебелем. Девочки встали. Юта стала прощаться и на минуту замешкалась. Мне показалось, что она хочет что-то сказать, и я задержала ее. Когда дочери «фрау Тамары» отошли в сторону, Юта быстро, смущенно прошептала:
— Не надо было тебе все это рассказывать. Ведь нам приказано… Ну понимаешь? Мы должны все, что узнали от тебя, передать немцам…
— Спасибо. Я и сама догадалась об этом.
«Смелая девочка! — подумала я, когда Юта ушла. — Настоящая пионерка!..» Позднее я узнала, что Юта и в тылу врага не расставалась с пионерским галстуком.
Очень скоро мы стали друзьями.
Юте жилось у «фрау Тамары» не сладко. Ей приходилось работать в поле вместе со взрослыми рабочими хозяйства. Это был совсем не легкий физический труд с четырех-пяти утра до семи-восьми вечера.
Юта очень привязалась ко мне и относилась с трогательной заботливостью младшей сестренки. Делилась своими нехитрыми пожитками, пыталась достать что-нибудь попитательней из съестного. Дала мне носить свои тапки, курточку.
В поле мы с Ютой работали вместе, спали рядом. Я рассказала ей о том, что давно собираюсь бежать. Она просила ее взять с собой. Но мне не хотелось рисковать жизнью девочки.
22 августа с помощью разведчика партизан В. В. Калинина мне удалось бежать. Попала я в отряд Тимофея Ивановича Егорова. Отряд этот действовал в Струго-Красненском, Лядском и Плюсском районах.
В начале октября мы неожиданно встретились с Ютой в деревне Ульдинка. Она вместе с группой струго-красненской молодежи пришла к партизанам. Собрал группу инженер Василий Васильевич Смирнов, заместитель комбрига по разведке 2-й Ленинградской партизанской бригады. Направляясь во 2-ю бригаду, они шли через деревню Ульдинка, где стоял наш отряд.
В это время мы приводили себя в порядок, мылись в бане, стирали белье, чистили оружие.
Вдруг к одному из наших разведчиков подошла невысокого роста девушка в темно-красном зимнем пальто, берете, в добротных яловых сапогах, в которые были заправлены серые брюки. Она спросила, не встречал ли он парашютистку Лену, которая бежала из Струг Красных к партизанам.
— Встречал, — ответил он с улыбкой. — Она здесь. Моется вот в этой бане.
Услышав знакомый голос, я поспешила одеться. Как только я вышла, Юта бросилась мне на шею:
— Лена!
— Ютик, родная, ты бы знала, как я рада тебя видеть.
Юта счастливо улыбнулась, обхватив меня руками, и не отпускала.
— Но раз уж ты пришла, останься у нас. Я попрошу командира отряда. Он поймет.
— Не могу, — покачала головой она, — я должна вместе со всеми идти во вторую бригаду.
Расстались мы с Ютой ненадолго.
6 ноября, возвращаясь с диверсии — спустили под откос вражеский эшелон, — я встретила Юту в деревне Щербова Гора. С этого дня мы были все время вместе.
Василий Васильевич Калинин, командир взвода разведки четвертого отряда 6-й Ленинградской партизанской бригады, куда мы попали из отряда Тимофея Ивановича Егорова, с большим трудом уговорил командира взять Юту из хозвзвода 2-й бригады в разведку нашего отряда. Так Юта стала бойцом разведки четвертого отряда. Правда, оружие она получила лишь тогда, когда ей исполнилось 16 лет — в январе 1944 года.
Первая большая операция, в которой участвовала Юта, был бой на «большаке» в районе деревни Большое Захонье.
Перед нами поставили задачу: достать пленного во что бы то ни стало.
Мы вышли на шоссе Ляды — Плюсса и расположились недалеко от деревни Терешинка. Руководил операцией начальник штаба отряда П. Т. Евдокимов. Было холодно. Ночной заморозок сковал льдом ручейки и лужи. Земля подмерзла, но снега еще не было. Мы с Ютой лежали прижавшись друг к другу.
— Замерзла? — спрашиваю.
— Нет, — говорит. А у самой даже нос посинел. Терпит.
Лежим. Ждем гитлеровцев. Нам было известно, что ежедневно фашисты провозят здесь кухню. Но их все нет и нет.
Вдруг Евдокимов подал сигнал: «Приготовиться!» Сразу стихли шутки. Все подняли автоматы.
Вижу, идут четверо офицеров. За ними, метрах в пяти, около двухсот солдат в форме СД. А дальше обоз с зарядными ящиками, кухня и колонна человек в пятьсот. Дальше пушки на конной тяге.
Командиры советуются: что делать? Отходить? Нет! Нужно принять бой. Правда, на такую встречу мы не рассчитывали. Нас всего лишь пятьдесят человек и только три пулемета.
Фашисты не чувствуют опасности. Слышны веселые разговоры.
По нашей цепи подается команда: «Пропустить голову колонны, ударить в самую плотную часть ее!»
Подползаю к разведчикам в центр засады. Справа от меня Юта. По сигналу Евдокимова огонь открывают пулеметчики. К ним сразу же присоединяются все партизаны. Бьют врага с дистанции 20–30 метров. Гитлеровцы заметались, бросились назад.
Юта стреляла из карабина вместе со всеми, не торопясь, тщательно целясь перед каждым выстрелом.
Когда гитлеровцы пришли в себя и стали окружать партизан, развернули пушки и ударили картечью, — была подана команда отходить.
В этой операции было убито 170 гитлеровцев. Мы потеряли трех пулеметчиков.
Юта принимала участие и в других диверсиях отряда.
В конце декабря, когда мы уходили с группой на «железку» (железную дорогу), Юта была в нашей группе связной.
После участия в засаде на «большаке» и боя за деревню Любочажье Юту приняли в комсомол. Она была живой, общительной, веселой девочкой. Очень любила петь. Вначале это были отрывки из оперетт Легара и Оффенбаха, потом Ютин репертуар пополнился песнями, которые доходили к нам с Большой земли. Мы пели «Землянку», «Темную ночь», «Вечер на рейде» и многие другие песни.
Любила она и стихи. Заберется на лежанку, прижмется ко мне, поводит губами или своим вздернутым носиком по щеке и просит что-нибудь прочесть.
Чаще всего она просила читать стихотворение о Коле Тиховарове (оно кончалось словами: «Вот как умер Коля Тиховаров — маленький бесстрашный партизан»).
Страстью Юты были лошади. Верхом она ездила великолепно. Лошади отрядной разведки имели в ее лице отличную, заботливую хозяйку. Она их чистила, кормила, поила. Следила, не разбита ли холка, в порядке ли ноги, не надо ли подковать. Умела седлать и запрягать. В разведку Юта ездила не одна, а с двумя-тремя партизанами. Приходилось иной раз делать по 20–30 километров в день. Такие поездки она переносила довольно легко.
В январе 1944 года произошла наконец долгожданная встреча с Советской Армией, освободившей Ленинград. Наш отряд в составе 1-й Эстонской партизанской бригады направился в Эстонию. Юта пошла с нами. Несмотря на уговоры, она отказалась вернуться в Ленинград.
Юту взяли в политотдел 1-й Эстонской партизанской бригады. Она состояла в основном из эстонцев, которые вместе с нами шли бороться за освобождение своей республики.
В ночь на 26 февраля 1944 года 1-я Эстонская партизанская бригада, прорвав береговую оборону гитлеровцев на Чудском озере, вступила на оккупированную территорию Эстонии. Гитлеровцы решили, что у них в тылу действует воинская часть, и бросили против нас регулярные соединения с танкетками.
На рассвете 29 февраля на хуторе Ростойя Юта погибла. Рота, политруком которой я была, вела в это время бой в другом месте.
О гибели Юты мне сообщил комиссар бригады Федор Антипович Цветков.
В то утро мы только что соединились с бригадой. Я стояла, прислонившись к дереву, совсем без сил и пыталась собраться с мыслями. Надо было доложить командиру об итогах боя. В этот момент и подошел ко мне комиссар бригады. Он остановился, помолчал и вместо обычного приветствия сказал:
— Юта погибла. Сегодня. На рассвете.
До меня как-то не сразу дошел страшный смысл его слов. Автоматически спросила:
— Вынесли?
— Нет. Не смогли. Пришлось отойти. Оставили всех.
Летом 1965 года мы с мужем побывали в Эстонии. Встретились с товарищами по партизанской борьбе. Посетили места боев, были на хуторе Ростойя. Беседовали с очевидцами боя.
Точное место гибели Юты не найдено. Могила ее символическая. По инициативе эстонских пионеров здесь установили обелиск.
А. Калинина,
бывший политрук 4-го отряда 6-й Ленинградской партизанской бригады.
Сын
Когда фронт близко подошел к Рождествено, меня вызвал в райком партии наш будущий партизанский комиссар Дмитрий Андрианович Баклагин.
— Ну что, — говорит, — Леонид Иванович, уходим мы с тобой в партизаны?
— Я давно готов, — отвечаю, — только вот как с сыном быть, не знаю. Заладил: «Я с тобой, я с тобой». А парню пятнадцать лет всего. Уж объяснял я ему, что в партизанах воевать — не ребячье дело. Велел в эвакуацию с матерью и сестрой ехать, в Башкирию, а он ни в какую.
Комиссар велел Колю позвать. Позвал (он здесь же был, за дверью, со мной в райком увязался, как чувствовал).
— Ну как, Коля, собираешься в эвакуацию ехать? — спрашивает комиссар.
А тот нахмурился:
— Как же я могу? У меня отец коммунист. Я буду партизанить с ним. В эвакуацию пусть Вера с мамой едут. Они — женщины.
На этом разговор, по существу, и закончился. Сын твердо стоял на своем. Потом, когда Коля уже ушел, Дмитрий Андрианович сказал мне:
— Не знаем мы еще, Иваныч, своих сыновей, того, какие они герои.
Так и ушли мы с Колей в партизаны. Лагерь наш в Мещанском лесу расположился. Это километрах в восьми — десяти отсюда. Сын сначала при мне был. А потом взяли его в разведчики. Мальчик-то он ловкий, смышленый.
Стали Коле самостоятельные задания давать. Однажды ушел куда-то сын; смотрю, день его нет, второй, третий. Мне-то ведь ни слова не сказал. Не положено. Дисциплина у нас в отряде строгая была.
Я к командиру.
— Пропал, наверное, — говорю, — Коля?
А он мне:
— Николай выполняет боевое задание. И вернется он обязательно. Что ты, Колю своего не знаешь?
Коля вернулся на пятый день.
— Куда же ты ходил? — спрашиваю.
Он смеется:
— Что говорить? Теперь меня там уже нет.
Потом вечером, когда спать ложились, рассказал все-таки. Оказывается, пробирался он с донесением в Ленинград, в Штаб партизанских соединений. Связи-то другой у нас пока не было. Взрослого, конечно, не пошлешь. А мальчишка и для врагов ведь мальчишка. Где линия фронта проходила, никто точно не знал, надо было идти наугад, надеяться только на свою сообразительность и выдержку. Коля все лесом шел, хоронился. Но все-таки гитлеровцы в какой-то деревне его схватили. Отвели к коменданту. Он спрашивает:
— Партизан? Где партизаны?
Коля ему:
— Да что вы, дяденька, какой я партизан, я мальчишка…
Тот закричал что-то по-своему, по-немецки, ударил Колю. Коля упал и нарочно заревел в голос. Офицер поморщился, рукой махнул своим солдатам — уберите, мол. Бросили Колю в сарай. А там еще один мальчик оказался, юркий такой, черноглазый, таджик Азис Ишанкуль. Азис от мачехи убежал и в Ленинград пробирался. Гитлеровцы его много раз ловили, он уже и в этом сарае побывал.
— Ничего, — говорит, — убежим, здесь и охраны-то никакой нет, замок только висит. Надо подкоп сделать. Помнишь, как наши в гражданскую войну убегали?
Сделали они подкоп и — сразу в лес. А там сплошные болота, не пройти. Пришлось где пешком, где прямо по трясине, где бегом. У Коли даже ботинок не было, так и хлюпал по воде в физкультурных тапочках. Потом Азис ногу стер, Коля его на себе тащил. Стреляли по ним с двух сторон — и фашисты, и наши. Как ребята уцелели, не знаю. Добрались все-таки до Ленинграда. Коля передал командованию пакет с донесением. Там его похвалили, обмундирование новое выдали: сапоги и фуфайку…
Выслушал я Колин рассказ.
— Молодец, — говорю, — сынок.
А Коля помолчал, и вдруг признался:
— Знаешь, папа, я так устал…
У меня сердце сжалось, но отвечаю:
— Что ж, Коля, я предупреждал тебя, что партизаном быть трудно. Теперь уже ты боец, а бойцу уставать нельзя.
С тех пор Коля никогда ни мне, ни другому кому-нибудь ни на что не жаловался. Как бы трудно ни было — виду не подавал. Всегда был жизнерадостным, веселым, любил пошутить. Так, с шутками, он и на свое последнее задание уходил — добывать взрывчатку. И не вернулся — подорвался на мине.
Л. Подрядчиков.
Литературная запись Т. Кудрявцевой.