— Батюшки! — невольно встрепенулся я. — Теперь ты даже и прогресс признал! Хотя бы эдак…
— Ну, а что прогресс?! — развел руками Левер. — Просто-напросто — удобный термин. Не совсем корректный, правда, даже обольстительно коварный: всяк его мусолит, когда нечего сказать по существу…
И тут я наконец не выдержал:
— Выходит, все-таки Армада кое-что дала прогрессу? Даже если ее не было на самом деле? Значит, миф необходим, чтоб мы почувствовали в полной мере собственную принадлежность к этому кошмару, о котором говорят: текущая эпоха, неизбежный плод прогресса?! Ты согласен с этим или нет?
— В какой-то степени — согласен, — подтвердил с довольным видом Левер. — Кто сказал, что прогрессивное — приятно? Оно вечно ломится в открытую дверь, когда мы этого не ждем. Прогресс идет от противного. Худшее — вот признак близкого скачка прогресса. Потому что это худшее необходимо преодолевать, ломать себя при этом, заставлять. Истинные выразители своих эпох — это бездари, которые вполне удовлетворяются тем, что уже есть, и не желают никаких изменений. Свой устойчивый, ухоженный, понятный пятачок — уступчик на стене бездонного колодца времени — они провозглашают пиком, достижением прогресса, поскольку здесь конкретно и сию минуту их ничто, по сути, не тревожит, им — приятно и комфортно…
Я нетерпеливо оборвал его:
— Естественно. Устойчивое положение всегда рождает прилив радости и гордости за то, чего ты вопреки всему сумел достичь. Если угодно, прогресс — это все, что пройдено тобою к данному моменту. Все, что ныне, — так или иначе позади. Что можно оценить, детально разобрать, осмыслить и учесть на будущее. Думаю, прогресс — не есть самодвижение. Прогресс — как раз те точки, где ты можешь временно остановиться, успокоиться и поглядеть назад.
— Передышка, понимаю, — усмехнулся Левер. — Штука, очень нужная в дороге… Но движение по дороге — это ведь не то же самое, что движение по пути. По дороге идут просто так, ибо она — есть. А путь — совсем другое. Тут никакой дороги может и не быть. Поскольку путь — это целеполагание прежде всего. И потому движение по пути — не обычное перемещение в пространстве и во времени, но именно — движение к цели, какой бы далекой и даже абсурдной она ни казалась. Путь — это дорога с назначенной целью. А уж как по нему идти — дело другое… Хотя, может статься, прогресс — ни дорога, ни путь. Так только, нечто придуманное нами — дабы задним числом оправдать наши дурные метания из крайности в крайность…
— Однако ж налицо и объективные истины… — попробовал я возразить.
— Что было истинно, а что на самом деле — нет, становится понятным лишь потом, — пренебрежительно ответил Левер. — Не-истинное мы, естественно, хулим, все остальное — превозносим, забывая, что не-истинное и опредёляет, углубляет, закрепляет наше понимание того, что было. К примеру, я не знаю, какую роль сыграют сами по себе биксы. Возможно, именно они-то — и предвестники очередного фантастического взлета, о котором так мечтают… Нелюдей как таковых, но в целом — разума. Не знаю. Или, может, они только повод, передаточный какой-то механизм между звеньями людскойИстории. И, видимо, иначе, как в итоге сокрушив всех биксов, мы в действительности не сумеем встать ступенькой выше… Это наше наказание — и наш же путь к спасению. Похоже, мы обязаны их отрицать, бороться с ними, если уж они такую силу представляют. Кабы не было такой борьбы, а было бы простое сосуществованье, тихое, тягучее, то это означало бы одно: прогресс по данному участку не проходит. В нашем понимании прогресс… И мы бы скоро вымерли, как крысы в наводненье, — чинно и благопристойно. Тоже в некотором роде путь… Но нет ведь: раз мы биксов все же сотворили — вот таких, разумных, — стало быть, все это неспроста, не все спокойно в Датском королевстве! — он победоносно глянул на меня: мол, книжки тоже иногда читаю, не дешевку, а старинные, основу!.. — Так что нынешняя свара меня только радует. Бороться надо до конца. А кто кого — посмотрим. Вот и весь прогресс.
— Знакомая позиция. Ты знаешь, из тебя бы получился превосходный боевик! — заметил я.
— Ну что ты, — скромно улыбнулся Левер, — я не боевик совсем. Я — теоретик. Интуитивист.
— И что же эта интуиция, а вкупе с ней теория нам говорят о беженцах с Земли?
Ужасно мне хотелось как-нибудь его поддеть, не осрамить, нет, но чтоб он почувствовал, что эти откровения его я, право же, ни в грош не ставлю. Чуточку сбить спесь… Полезно. Но он не почувствовал. Беглец на Землю,он упорно видел предначертанное оправданье там, где всякий бы другой лишь возмутился.
— Но, мне кажется, мы эту тему обсудили! — удивился он. — Опять?!
— Отнюдь, — парировал я нарочито равнодушным тоном. И подумал: «Разумеется, опять! Давай, крутись!..» — Вот ты считаешь, что Армада — миф…
— Предполагаю. Сомневаюсь в справедливости свидетельств. Ну и что? Не я один…
— Но большинствоубеждено в другом! И получается: бежали, убоявшись трудностей, предав прогресс, который так лелеяли… А?
— Хочешь, чтоб я высказался по стандарту? Оценил в пределах догмы?
— Х-м… — тут мне и вправду стало интересно. — Догма… Вон как ты изволил повернуть… Что ж, может быть, и так — в какой-то степени… Только… не догма, а — реальное Событие!
— Событие! — невольно фыркнул Левер. — Скажешь тоже!.. Ладно, разберем и с этой стороны. Возьмем за аксиому: всякая борьба — это прекрасно! — сообщил с надрывом он. — Надежный, твердый путь к прогрессу. Так, по крайней мере, принято считать. Сейчас — особо. Но они, — он выдержал ораторскую паузу и вдруг понизил голос, — в том-то ведь и прелесть, что они нашли другой, такой же верный путь. Они — бежали. Вроде — уклонение от праведной борьбы, признание в определенном роде слабости своей. Ан нет! Бе-жа-ли'.Разорвали связи. Стресс — в космическом масштабе. Все — по-новому, сначала. Неизведанные дали. Ломка всех традиций и устоев. Новый этнос. Грандиозный шаг вперед. В иной борьбе — в борьбе за выживание — они нашли себя… Какая красота!
— А я-то, грешный, думал: просто массовый психоз, — немедля отозвался я. — Такое прежде на Земле не раз случалось. И подобные движения всегда захватывали, увлекали исключительно толковых и талантливых людей, которым было чтоповедать остальным… Потом от их деяний подолгу бежали круги по человеческой Истории…
— Да какой уж там психоз! Просто наш, земной, прогресс им был не по нутру. И, ежели угодно, их в какой-то мере вынудили к бегству. Присутствие под боком честных, твердых, бескорыстных соплеменников невыносимо для людей потерянных и разуверившихся, одержимых страхом.
— Ну, а вдруг совсем иначе было? Ты прикинь… Не твердые, бескорыстные соплеменники, а секта там какая-то, единоверцы, ослепленные идеей. Вот, к примеру, я читал, в былые времена валили толпами в Тибет, на Гималаи, мистику Востока постигали, сами в ней не смысля совершенно. Именно психоз! И чувство стада. Когда все, как одно целое. Один за всех и все за одного. Вожак позвал — и побежали.
— Пожалуй, одного-то вожака не будут нынче слушать, не такое время, — усомнился Левер. — Нужно, чтобы каждый чувствовал в себе вожаческую силу. Вот тогда он станет подчиняться. Понимая, на какие гадости способен тот, кто рядом и хоть чуточку сейчас сильней…
Я постоянно поражался способности Левера вот так, без видимых усилий, принимать чужую, даже неприятную ему, позицию как искони родную и отстаивать ее с великим рвением, одновременно привнося в аргументацию и что-то исключительно свое, казалось бы, совсем противное тому, что подлежало в данный миг защите. И все это преподносилось искренне, игриво и при том — бесцеремонно. Дескать, нате вам… Он словно этим жил, отменный лицедей! Конечно, мнение других его ничуть не волновало — оттого и удавалось ему с легкостью, достойной лучшего употребления, брать под защиту чуждое ему и, как бы воодушевляясь этим, исподволь навязывать свои воззрения. Занятный метод спора… Хоть и раздражавший меня донельзя. Поскольку я считал: желаешь непременно быть оригинальным — не подлаживайся под других, не делай вид, что уважаешь их позицию, их убеждения, которые тебе неинтересны. Либо просто смени тему разговора. Чтоб поддерживать толковый диалог, есть масса разных, необидных способов… Но, черт возьми, мне было страшно любопытно, как там Левер дальше завернет!.. Ведь сам-то я был свято убежден: то, что известно каждому — и мне, само собой, — большая, подлинная правда. От которой никуда не деться.
— Просто так не улетели бы, — заметил я негромко. — Был какой-то массовый психоз…
— Неверно, милый Питирим! Ты повторяешь вбитое в тебя со школы! Это на Земле сейчас психоз: едва услышат про каких-то биксов — сразу же в истерику. Всеобщая безмозглая боязнь, устойчивая ненависть. И неуверенность в своем грядущем. Бей поганых биксов! — превосходный лозунг, но когда ты каждого готов воспринимать как бикса и когда все радостно шпионят друг за другом — это, я так полагаю, уже крайность. А они, все те, кто улетели, ничего, нисколько не боялись! Ни-че-го! — Левер сложил руки на груди и с мечтательным выраженьем на лице откинулся на спинку кресла. — Да, отчаянные люди… Уж они-то свое будущее знали точно, верили в него. Вот потому и полетели. Не как мученики — как герои. Вознеслись…
— Опять ты за свое! — невольно возмутился я. — Нет, просто улетели! Сели в корабли — и с глаз долой. А что там думают… Нигде не сказано.
— Нигде, согласен. — Левер с укоризной глянул на меня, как будто я был в чем-то виноват. — Трактовки — и полнейшее отсутствие оригинальных документов. Словно все подстроено нарочно. Непонятным заговор… Все приводимые подробности одна другой противоречат. За какой источник ни возьмись. Но можно ведь и между строк читать! И видеть — вглубь. И постигать духовное начало. Проникаться!..
— Так и поступают — многие, — кивнул я. — Правда, толку — нуль. Но, может, это были просто-напросто прожженные авантюристы, эдакие убежденные перекати-поле, не способные прижиться там, где трудно, не готовые к борьбе за счастье?