– Думаю, в данном случае, риск будет оправданным, – уверенно говорит Востоков, – я это чувствую.
Ничего на это не ответив, Климов удаляется в глубину шоу-рума. Какое-то время он молча слоняется от стены к стене, видимо, размышляя над услышанным, пока его внимание ни привлекают оправы из коллекции «Pertegas», рассчитанные исключительно на «сорок за сорок», как удачно выразился наш обожаемый генеральный директор. Сняв одну с демонстрационной стойки, Климов сначала её сосредоточенно разглядывает, а затем усердно протирает линзы галстуком, предварительно на них подышав. Я понимаю, что он делает всё это только для того, чтобы хоть чем-то себя занять.
– Гарри, нам нужен независимый эксперт! – неожиданно заявляет он.
Востоков поворачивается к нему на стуле:
– Женщина?
– Да, молодая женщина, которую мы оба знаем. Покажем ей каталог и увидим, что она по этому поводу думает.
– Согласен.
Востоков встаёт и одёргивает пиджак.
– Валера, будь добр, позови, пожалуйста, Зою.
Пойти к нам в офис Зою долго уговаривать не приходится. Она собирается мгновенно, будто знала о том, что она нам понадобится, заранее. Вопросов, зачем именно она нам нужна, Зоя не задаёт, видимо, это для неё не столь важно. По дороге от своего рабочего места до двери она успевает, заглянув в зеркало, поправить причёску, вильнуть в мою сторону задом и поставить факс на «автомат».
– Ну, очкарики, что у вас? – спрашивает она с порога. – Без тёти Зои никак?
– Никак, солнце, – Востоков приветствует её элегантным поклоном, – только ты можешь нам помочь, – будь добра, присядь.
Зоя плюхается на стул, где пять минут назад сидел Климов:
– Ну?
Егоров садится напротив и пристально всматривается ей в глаза:
– Зоя, я тебе сейчас покажу фотографии оправ одной жутко дорогой фирмы, посмотри на них внимательно, и скажи, какие из них ты бы смогла носить.
– Ну, я не знаю, Игорь, – начинает мяться гостья, – я же очков не ношу…
– А ты представь, что это украшение. Я же сказал: оправы очень дорогие.
Перед Зоей раскрывается злополучный каталог.
– Так, вот эта неплохая, – Зоя с ходу тычет пальцем в одну из оправ.
– Не спеши, – останавливает её Игорь. – Дело серьёзное. Посиди, подумай, а мы пока пойдём, покурим.
Он делает нам знак пальцами, и мы с Климовым покидаем помещение.
Перекур даётся нам нелегко. Оба Игоря молчат, изредка поглядывая друг на друга. Я также молча наблюдаю за обоими. Если честно, мне до одури интересно, чем всё это закончится.
Когда мы возвращаемся, рядом с Зоей сидит Эдуард, сосредоточенно вглядывающийся в каталог. При нашем появлении он вздрагивает:
– А что это за каталог такой? Где вы его взяли? Зоя сказала, вы какой-то опрос проводите.
Востоков молча берёт у него из-под носа каталог и убирает себе за спину.
– Тебя кто сюда звал? – спрашивает он.
– Я к Зое проходил, – глупо хлопая глазами, отвечает Эдуард, – её не было, решил у вас поискать…
Игорь переводит вопросительный взгляд на Зою.
– Я всё сделала, – быстро отвечает она, – там галочками отмечено.
– Спасибо тебе, солнце, – улыбается в её сторону Востоков, – я к тебе попозже зайду.
Зоя встаёт, кивает Игорю и удаляется восвояси, не забыв на прощание вильнуть задом. И вроде бы в её поведении нет ничего необычного, только я вдруг замечаю, что перед тем, как нас покинуть, она обменивается с Игорем взглядами, характерными для людей близких, а точнее… любовников. В моей голове происходит небольшая, но довольно яркая вспышка, схожая по воздействию с приходом в иступлённый долгими раздумьями мозг решения непростой задачи.
«Так вот где собака-то порылась! – сдержавшись от высказывания только что понятого, думаю я. – А жизнь-то становится всё интереснее и интересней!»
– Эдуард, тебе тоже пора, – говорит Востоков.
Эдуард медленно поднимается со стула.
– Зря ты так, Игорь, – говорит он, накидывая на плечо сумку, – я могу быть вам полезен.
– Это чем же?
– Вам с такими цацками прямая дорога в Столешников переулок[11], а у меня там знакомые есть в одном бутике, могу познакомить…
Игорь напряжённо смотрит на Эдуарда. Эдуард – на Игоря.
– А тебе с какого края радость? – вмешивается Климов.
– Процент, – мягко улыбается Эдуард, – за посреднические услуги.
Телефонный звонок прерывает повисшее в шоу-руме молчание. Востоков, не отрываясь от каталога, делает мне знак рукой, что его нет. Готовый услышать и тут же отшить кого-нибудь из клиентов, поднимаю трубу:
– Фирма «Регейн», добрый день!
– Алло, привет, – говорит бодрый Татьянин голос, – как дела?
– Отлично! – шепчу я в трубку. – У меня хорошие новости: мне премию дали!
– У меня тоже, – шепчет в ответ Татьяна, – я придумала, как спасти твоего друга! Пораньше смыться можешь?
Закрыв рукой трубку, кошусь в сторону начальства:
– Игорь Борисович, а можно мне…
– Иди уже, иди, – отмахивается он от меня. – Только завтра не опаздывай – работы много.
– Я вас люблю, господин генеральный директор! – кричу я и убегаю в свой угол переобуваться.
Последнее, что я вижу, покидая офис – треугольник из нависших над Востоковским столом макушек.
То, что рассказывает мне Татьяна, пока мы с ней, никуда не торопясь, идём от места её работы до станции метро «Ленинский проспект», меня в прямом смысле шокирует. Мне предлагается – ни много ни мало – написать пьесу, причём не просто так, а на определённую тему и, что самое поганое, к определённому сроку. Я пытаюсь делать вид, что мне это интересно, и что я совершенно спокоен, но у меня плохо получается.
– Это короткая одноактная пьеса, – успокаивает меня Татьяна, поглаживая рукой по плечу, – чего ты боишься-то, не понимаю. Тебя же не роман трёхсотстраничный заставляют родить к понедельнику!
– Тебе легко говорить, – отвечаю я, – я же никогда не писал на заказ. По большому счёту, я ещё вообще ничего не написал, кроме десятка рассказов, которых лучше никому не показывать, и недописанного романа…
– Когда-то же надо начинать! – напирает Татьяна. – Если ты решил стать писателем, то, будь добр, пиши! Или ты думаешь, что оно само собой напишется?
– Разумеется, я так не думаю. Просто мне казалось, что моё увлечение литературой не выходит за рамки безобидного хобби…
Услышав это, Татьяна рывком останавливает меня и берёт за грудки:
– Нет уж, дудки! Опять эта мужская боязнь ответственности! На правах твоей музы я требую, чтобы ты за это взялся!
– Ты понимаешь, сроки… – начинаю мямлить я, но Татьяна не даёт мне закончить. Она прижимается ко мне, сомкнув за моей спиной свои сильные для девушки руки.
– Я не буду ревновать тебя к успеху, и не отвернусь, если вас всех освистают, – говорит она тихо, как обычно говорят в постели самые интимные вещи. – Поверь, я приму и то и другое. Просто возьмись за пьесу, хорошо? Я думаю, это будет очень хороший опыт.
«Если хотите научиться плавать – полезайте в воду… надо непременно поставить себя в неудобную позу, чтобы работать по-настоящему… у художника не должно быть свободного времени…» – вот о чём я думаю во время поцелуя, которым Татьяна заканчивает свою речугу.
– Ну? – спрашивает она после, впившись в меня глазами.
– На правах твой музы, говоришь, – бурчу я, – хорошо сказано…
В качестве благодарности Татьяна ещё раз целует меня, тихонько-тихонько, по-домашнему.
– Пойдём, погуляем в «Нескушный»? Погода-то какая…
И правда, погода – загляденье. Тепло, но не жарко, шумит молодая листва, даже воздух кажется чище обычного. Ужасы московского лета – нудные, начинающиеся сразу после окончания рабочего дня дожди, и нестерпимая влажная жара – ещё впереди.
– А я и не заметил, что вокруг так хорошо, – говорю я, вдыхая – ты открыла мне глаза.
– Это, Валера, возраст! – смеётся Татьяна.
Медленно, как женатые, идём мы под ручку в сторону реки. Воды ещё не видно, но её уже выдаёт едва различимый запах. Деревья, закрывшие собой небо, шумят над нами о чём-то своём, никому из людей неведомом.
В парке достаточно людно. Навстречу нам то и дело попадаются такие же, как и мы – влюблённые парочки.
– По вечерам здесь съезд московских влюблённых, – говорит Татьяна после того, как мимо нас проходят очередные – патлатый парень с огромным тубусом и стеснительная с виду девушка в очень сильных очках.
– Да, пары сегодня нет только у той чугунной девушки, которая с тридцатых годов готовится к прыжку в воду, – говорю я. – Пойдём, кстати, навестим её.
Татьяна странно усмехается:
– Пойдём.
Кривенькими дорожками доходим до живописного, давненько не чищеного пруда, перед которым попой к Ленинскому проспекту замерла знаменитая московская Наяда.
– Мне всегда было её жалко, – говорит Татьяна, глядя на сверкающий на солнце пловчихин зад, – стоит тут одна, в неудобной позе. Зимой, небось, холодно, летом – жарко. Каждый второй норовит по заднице шлёпнуть. Поставили бы ей, что ли, рядом физкультурника в трусах…
– А меня больше всего раздражает то, что даже если она прыгнет, то до воды ей всё равно не долететь, – поддакиваю я.
Татьяна кивает:
– И это тоже. Не понимаю я создателей памятников. Неужели непонятно, что любая скульптура – живая, и живёт своей собственной жизнью, и автор за неё в ответе, как за собственного ребёнка…
– Это надо будет нашему многодетному отцу сказать, когда тот начнёт ваять очередную Беатриче.
Татьяна улыбается:
– Вот ты смеёшься, а я совершенно серьёзно. Кстати, как у него дела?
– У Панка Петрова? Нормально. Он закончил-таки свой божественный заказ и звал всех на торжественное открытие.
– Ты хотел сказать, на освящение, – поправляет меня Татьяна. – И когда?
– Не помню, если честно. Кажется, в следующие выходные. А ты что, хочешь сходить?
В моих словах ясно слышится сарказм, и Татьяна поднимает на меня непонимающие глаза: