ми окнами.
– Упаковку активированного угля, пожалуйста, – говорю я в «телевизор», из которого на меня взирает строгая провизорша в очках.
– Что, простите? – не понимает она.
– Угля, активированного, пожалуйста, – чуть громче повторяю я, – упаковку.
Лицо провизорши заметно добреет. Видимо, в сравнении с двумя предыдущими покупателями я для неё – просто ангел.
– Девятнадцать рублей с вас, молодой человек, – грудным голосом произносит она, – и пусть ваше утро будет добрым.
– Искренне на это надеюсь, – отвечаю я, отсчитывая мелочь, – и большое вам человеческое спасибо.
Захожу в тёмный подъезд. Привычно бросив взгляд на почтовый ящик (пусто), поднимаюсь к себе на этаж и рядом со своей дверью обнаруживаю сидящую на трёхногой табуретке, которую за каким-то лядом выставил сосед, Светку.
– Хорош… – говорит она, поднимаясь и оправляя ладонями юбку.
Подхожу ближе. Потом ещё. Правда, Светка. Живая, настоящая. Осторожно протягиваю ей ключи:
– Если ты не алкогольная галлюцинация, открой, пожалуйста, дверь.
Светка со смешком берёт у меня из рук связку ключей:
– Даже не знаю, что в тебе мне нравилось больше – чувство юмора или… Какой ключ?
– Ж-жёлтый…
Знакомо щёлкает замок, скрипучая дверь медленно открывается в темноту. Сетка делает уверенный шаг внутрь. Включает свет, оборачивается.
– Чего замер, заходи.
Осторожно вхожу. Закрываю за собой дверь. В тесной прихожей мы оказываемся совсем близко. Глаза в глаза. Пьяный мозг фиксирует то, что она почти совсем не изменилась: такая же, как тогда. Даже причёска прежняя – «каре на ножке», как я люблю. От внезапно нахлынувших чувств делаю неуклюжую попытку её обнять.
– Не здесь, – Светка снимает мою пятерню со своей распрекрасной задницы, – и не дыши на меня…
3
У нас перемены. Игорь номер один и Эдуард похотливый теперь друзья. Их сблизили деньги. Эдуард познакомил моих шефьёв со своими людьми из Столешникова, и те пообещали выделить у себя в бутике угол под наши японские оправы, которые привели их в неописуемый восторг. Особенно бурно, со слов Востокова, на них реагировала местная директриса, которая при просмотре каталога по-колхозному охала, употребляла модное нынче выражение «чума-пылесос» и непристойное слово из шести букв.
Эдуарду за посреднические услуги обещан процент с продажи. Какой именно, мне не сказали.
Воодушевлённые произошедшим, Игори сделали неприлично большой заказ, в который вложили все свободные деньги (то есть те, что не на вкладах) и даже немного заняли. Японцы отреагировали мгновенно: прислали копию подписанного иероглифами договора и письмо с заверениями вечной дружбы.
– В данном случае риск оправдан, – сказал Востоков, когда дело было сделано, и деньги ушли, – такого ни в Москве, ни в стране вообще, ни у кого нет. Отобьётся по-любому.
– Дай-то бог, – отозвался осторожный Климов.
Короче говоря, теперь мы существуем в режиме жесточайшей экономии. Ни о каких новых закупках речь уже не идёт, отдавать на реализацию товар без предоплаты мы тоже не можем. Вся надежда на то, что в оптиках быстро продастся что-нибудь из недавно прибывшего, а если этого не случится, то за аренду офиса, телефон и бензин служебной машины в следующем месяце нам придётся платить из своего кармана. И о предстоящей зарплате можно забыть.
Но всё это мелочи. Самое большое потрясение – позавчерашний секс со Светкой. Сначала, то есть сразу после, я не мог до конца поверить в случившееся и спокойно обо всём этом думать. Потом, то есть через день, я думал только об этом и не о чём более, за что (в смысле, за то, что не мог ни на чём другом нормально сосредоточиться) был несколько раз обруган начальством. Сегодня ситуация изменилась к лучшему, но мне по-прежнему трудно, а присутствие рядом Татьяны возводит моё положение в ранг идиотского.
Мы сидим с ней в набитой дачниками и членами их семей электричке и делаем вид, что любуемся видами. В вагоне открыты все окна и одно даже, кажется, выбито, но всё равно душновато – жара таки добралась до столицы.
– Скоро ещё? – спрашивает обмахивающаяся голубым томиком Ницше слегка раскрасневшаяся Татьяна.
– Через одну, – отвечаю я, – потерпи.
Электричка отчаливает от платформы «Заветы Ильича», оставив на ней небольшой десант разновеликих дачников. За окном снова начинает мелькать успевшая поднадоесть листва, а в отсутствие таковой – убогие строения с крохотными участками земли вокруг, на которые и стремятся попасть все эти люди с рюкзаками и завёрнутым в мешковину садовым инструментом.
– Так вот что такое «Раб с хижиной», – в очередной раз ловит выпущенную в эфир мою мысль Татьяна.
– Именно это, – киваю я, а сам мыслями опять возвращаюсь в позапрошлую ночь.
А было всё вот как.
После разговора в прихожей Светка по-хозяйски прошла на кухню и стала варить мне кофе. С трудом протиснувшись в показавшийся спьяну невероятно узким дверной проём, я приземлился на табуретку и начал за ней наблюдать. А наблюдать было за чем.
Выставив на моё обозрение грушевидный, обтянутый узкой юбкой зад, Светка уверенно и грациозно перемещалась вдоль нехитрых моих пищеобразующих приспособлений. Её движения были точны и бесшумны, как у хорошо смазанного киношного робота. Смотреть на неё – одно сплошное удовольствие. Но более всего восхищало то, что она прекрасно знала, где и что лежит. Она без труда нашла кофе, турку, чашки, и всё остальное. Короче говоря, Светка настолько органично вписывалась в мой шестиметровый пищеблок, что в какой-то момент мне стало казаться, будто она здесь уже давно, и я попал в параллельную реальность, где мы с ней женаты. Когда в турке закипело, она, наконец, повернулась ко мне лицом.
– Пей, – сказала Светка, поставив передо мной чашку с дымящим, как пароходная труба, кофе.
Я выпил.
– Ешь, – сказала она, протягивая мне невесть откуда взявшийся бутерброд с сыром.
Я съел.
– Теперь в душ, – и Светка, мягко взяв меня под локоток, словно ребёнка проводила до ванной.
– Горячей воды ещё неделю не будет, – робко попытался откосить я от этого дела.
– Это даже лучше, – сказала она голосом моей первой учительницы и втолкнула меня внутрь.
Когда я, мокрый и практически трезвый, вышел из ванной, Светка была уже готова. Она возлежала на моей кровати голая в позе Энгровской одалиски, в очередной раз представив пред мои очи свой беспроигрышный зад. Несмотря на это, я успел про себя отметить, что, пока я честно плескался под ледяной водой (что на общажной фене цинично называется «Карбышевкой»), моя бывшая успела похозяйничать и в комнате: расстелила постель, предварительно куда-то убрав лежавшие на ней вещи, распахнула окно и накинула газовый шарфик, в котором пришла, на торшер, создав уместный в этих случаях интим. Сказав заветное: «Эни-бени-раба» и мысленно щёлкнув хвостом, я пошёл в наступление.
Годы супружества, несомненно, пошли Светке на пользу. Она стала раскованнее (хотя она и раньше-то не отличалась особой зажатостью) но, главное, горячее. Она приняла меня в свои объятья так, словно провела восемь лет в женской колонии и избегала там лесбийской любви. Я был удивлён, даже шокирован, и при этом растроган. Можете надо мной смеяться, но по ощущениям это было, как возвращение домой. После восьми лет колонии.
Когда первый голод был утолён, я стал замечать, что её тело, знакомое мне от пяток до макушки, увы, претерпело-таки некоторые изменения. Её груди стали полнее, на боках и животе появились лишние складки, а на ягодицах – растяжки. Но запах, запах её кожи, в которую я впивался губами, остался прежним. Так что, закрыв глаза, можно было представить, что мы с ней там, в нашем счастливом прошлом. Что я и делал.
– У тебя есть резинка? – спросила Светка, когда пришло время.
– Боюсь, что нет, – честно признался я, целуя её за ухом, – не люблю я это дело, ты же знаешь…
– Эх ты, Казанова, хренов… – и Светка достала из сумочки, которая, оказывается, лежала рядом с кроватью, хрустящий квадратный пакетик, напомнивший мне давешнюю гетеру.
Дальше был секс.
– Сержику предложили место начальника филиала его банка в Питере, – сказала Светка, после того как застегнула-таки чёрный ажурный бюстгальтер, который был ей, мягко говоря, маловат. Её белые груди тестом поднялись при этом над чашками и чуть не выпрыгнули наружу.
– Успехов в труде, – ответил я, с трудом оторвав взгляд от.
Светка продела руки в рукава блузки и запахнулась.
– Ты не понял: я не хочу с ним ехать. Короче, мы пока будем жить раздельно.
Я уселся на кровати по-турецки и закурил.
– И чего теперь? – глядя на дым, уходящий в темноту за окном, спросил я.
Светка начала сосредоточенно застёгивать маленькие пуговки на блузке:
– А ничего теперь. Мы с тобой теперь любовники, вот чего.
Сказав это, она встала и устало потянулась. Потом подошла к журнальному столику, на котором стоял допотопный хозяйский телефон, и сняла трубку. Её длинный палец семь раз крутанул жужжащий диск номеронабирателя. В таком виде и при том освещении она была похожа на героиню из фильмов стиля «Нуар». Ещё бы ей сигарету. Без фильтра.
– Пожалуйста, такси по городу, – сказала она в трубку, качнув локоном. – Адрес?
Светка закрыла ладонью микрофон и повернулась ко мне.
– Какой здесь адрес?
– Кооперативная семь, – ответил я и, не знаю, зачем, добавил: – Останься.
Ответом мне был полный недоумения взгляд.
Когда за женщиной из моей прошлой жизни захлопнулась дверь ржавой «шестёрки», ведомой уроженцем одной из закавказских республик, я поднялся к себе, сел за письменный стол, схватил ручку и на оборотной стороне листов с собственным романом написал:
«Тридцать седьмой апрель или Владимир и Вероника»
Идея, дремавшая где-то внутри и поднятая на поверхность водоворотом произошедшего, просилась на бумагу. Мне вдруг стало кристально ясно, как должен был чувствовать себя кит, из спины которого торчало миллион гарпунов и миллион миллионов маленьких гарпунчиков.