— Да мы совсем про другое. Ты не так поняла, Катя. — Алеша смешался, но вспоминать про обыск ему не хотелось. — Уже служишь? — Он кивнул на матросскую звездочку на ее берете.
— Служу. Санинструктор веэмге. — И свысока, как непосвященному, пояснила: — Военно-морского госпиталя. А ты?
— Пока на мирном положении. — Алеша постыдился сказать «вольнонаемный». Вспомнив, он достал из кармана осколок: — Хочешь на память? Тепленький был…
— Подумаешь! Возле госпиталя их полно. От фугасных, от бомб.
— Это от гранаты. («Эх, рассказать бы ей про бой!..»)
— Можешь отдать своей невесте, вояка! — насмешливо сказала Катя. — Тебя на военную службу не берут?
Шофер уже завел мотор, из кабины звала старшая медсестра:
— Белоус, в машину!
— Сейчас! — отмахнулась Катя. — Ты хоть написал матери?
— Там немцы. — Алеша опустил голову. — Уже в сводке было…
— Белоус! — Старшая высунулась из кабины. — Сколько можно!..
— Добивайся, Горденко, настаивай! — Катя вскочила в кузов. — Может, к нам в санитары возьмут…
Машина тронулась. Алеша стоял, пока она не скрылась за бугром.
На земле валялся кусочек рваного металла.
Среди многих рапортов, поданных командиру базы торпедных катеров о назначении в десант, была решительная просьба Ивана Щербаковского. На Ханко он только прибыл, никто его еще не знал, взяли шофером полуторки. В прошлом торговый моряк, он облазил весь свет, прошел все — от палубного матроса до механика. Был он черен как цыган, быстр и резок в движениях и разговоре, роста среднего, но жилистость и худоба делали его высоким. Он уверял, и в это нетрудно было поверить, что именно в котельной он навеки почернел, а палящее солнце тропиков так выдубило его кожу, что ни одна пуля ее не пробьет. На этом основании он требовал зачислить его к Гранину немедленно и включить в список добровольцев обязательно под номером один — так и написал в рапорте. Командир береговой базы, выслушав его доводы, сказал, что список составят по алфавиту:
— Ваше место в нем на «Щ». Понятно? Можете идти.
Щербаковский выбежал из штаба, что-то вспомнил, вернулся, нашел нужного писаря, узнал, что все матросы на «А» в море, а список открывает фамилия Бархатов. Он пошептался с писарем и ушел. В назначенный час добровольцы построились у штаба в полном вооружении. Начальник строевой части развернул список и выкликнул:
— Щербаковский Иван Петрович!.. — Осекся, пожал плечами и закончил: Главный старшина.
— Есть! — радостно крикнул Щербаковский, благодарно зыркнул на писаря и тут же под сердитым взглядом командира береговой базы вытянулся так, словно в него вогнали жердь.
— Бархатов Борис… Макатахин Михаил… Никитушкин Николай…
Перекличка кончилась, начальник политотдела сказал напутственное слово, и катерники строем двинулись в Рыбачью слободку, где их поджидал «Кормилец». Там опять выкликали по списку, и Щербаковский первым прыгнул на буксир.
Увидев Алешу без дела возле рубки, он протянул ему автомат:
— Подержи, сынок, машинку. Приготовимся нырять с вашей шаланды в залив. Щербаковский стал заправлять флотские брюки в скрытые под ними сапоги.
Алеша простил ему даже «шаланду», приняв на хранение автомат.
Совладав с обмундированием, Щербаковский взял оружие.
— Нравится? — спросил он покровительственно.
— Нравится, — подтвердил Алеша.
— Ты какого года?
— Тысяча девятьсот двадцать третьего.
— Сосунок еще. В твоем возрасте Иван Петрович весь свет обошел, исключая Албанию и Китай, побывал даже в таком государстве — Таи, где императором его величество Пу И.
Матросы хохотали, но Алеша не удержался, поправил:
— Император Пу И в Маньчжурии. Мы это в седьмом проходили…
— Ты, сынку, с Иваном Петровичем не спорь, — настаивал главстаршина, поглядывая на десантников. — Я, возможно, лично разговаривал с императором.
— О чем же вы беседовали, главстаршина? — поддел Бархатов.
— Подарил краткую биографию Николая Второго с надписью: «И ты там будешь!», — отрезал Щербаковский под смех матросов.
— Берегись! — крикнул из рубки Шустров.
Буксир круто вильнул от очередного снаряда; все присели, кроме Щербаковского, его обдало волной, но он стоял, как влитый в палубу.
Довольный собой, он протянул Алеше автомат:
— Хочешь такой иметь?
— Очень.
— Так в чем же дело? Плюнь на эту шаланду, иди со мной. Возьму к себе в адъютанты. Завтра же раздобудем автомат, гранаты…
— Зачем, главстаршина, дисциплину подрываешь? — вскипел Бархатов. Паренек на должности, а ты его сбиваешь с пути…
— Подумаешь, должность — болтаться на старой калоше. Ты, сынку, айда за мной. Приму под свое командование.
На пристани Хорсена Пивоваров распределял пополнение — кого в оборону, кого на Старкерн, кого в резерв. Щербаковский предстал перед ним во всей красе. Где-то он уже разжился пулеметной лентой, опоясался ею, заткнул за пояс гранаты и заломил мичманку. Пивоваров оглядел его с головы до ног, покачал головой и сказал:
— Ленту сдать в боепитание для пулеметчиков. Привести себя в порядок — и в резерв.
— Как в резерв?! — опешил Щербаковский. — Я воевать пришел, а вы меня в резерв!
— Прекратить разговоры! — одернул его Пивоваров. — Принимайте отделение первого взвода и быстро в распоряжение лейтенанта Фетисова. Кру-у-гом!
Резервную роту только формировали, ей отвели пещеру возле Кротовой норы. Соседство с Граниным, хотя Щербаковский его еще не видел, утешало. Но впереди было новое огорчение: ротный писарь, ничего не подозревая, внес главстаршину в список по алфавиту на «Щ». Щербаковский обиделся, шумел: «Все равно буду первый после комроты! В бою добьюсь!» Но пока его фамилия стояла первой лишь в отделении, еще не нюхавшем пороха.
А «Кормилец» тем временем привез еще одну группу добровольцев из разных частей. Гранин ко всем приглядывался, ходил по землянкам, советовал, как устроиться на этой главной базе будущих десантов. Из командиров рот ему очень понравился Анатолий Фетисов, судьба которого сложилась необычно: лейтенант, выпускник морского училища, в финскую войну попал на сушу и с тех пор не мог вырваться на корабль. Приглянулся ему и Щербаковский. «Этот для дерзких ударов в тыл. Если не врет!» Гранин решил при случае проверить его удаль. Богданыча он определил в разведку, он сам отбирал туда людей ловких и отчаянных, и все уже знали, что в разведку попасть не легко.
…У Кротовой норы Гранин как-то встретил странно одетого бойца: на ногах ботинки и обмотки, брюки армейские, бушлат флотский, мысиком торчит тельняшка, а на голове фуражка с оторванным козырьком, повязанная ленточкой — «Торпедные катера».
— Кто такой? — резко спросил Гранин.
— Василий Камолов, бывший боец железнодорожного батальона, ныне моряк отряда капитана товарища Гранина! — отбарабанил солдат, но под его белесыми ресницами не было и доли лихости, он смотрел на Гранина с мольбой.
— Моряк, — передразнил Гранин. — Что за гардероб на тебе, моряк!
— Товарищ капитан, это катерники ссудили. Один дал бушлат, другой тельняшку, а под ленточку пришлось оторвать у фуражки козырек…
— Что ж ты делал на железной дороге? Через Финляндию катал?
— Ездил. Только я — по хозяйственной части. — Белесый сник.
— Эге! Интендант, значит? На камбуз тебя поставить?
— Что вы, товарищ капитан! Я ж по специальности пулеметчик!
— Пулеметчик, говоришь? — Гранин что-то прикинул в уме. — На Старкерне и пулеметчик и кок нужны. Пойдешь на остров.
— Мне б форму, я бы как все, моряком, — взмолился белесый.
— Флотскую форму за так не дают. — Гранин и виду не подал, что белесый ему по душе. — Вари борщи, а там посмотрим.
На Старкерне белесый кормил семерых, чистил пулеметы, рубил дзоты и ждал часа доказать Гранину, что он не меньше Богданыча достоин служить в разведке.
В ночь, когда противник надумал отбить Старкерн, белесый с товарищем рубил сосны на берегу. Рядом грохнули мины, словно брошенные на стук топора. От Гунхольма в пропив перед безымянным бугром шли шлюпки с солдатами. Был бой, белесый с товарищем тоже покидали весь запас гранат. Но десант, перебив охранение, занял остров. Остались двое — белесый и его друг, раненный осколками мин. Пришлось разорвать на полосы тельняшку, перевязать восемь ран, оттащить друга под скалу, укрыть ветками и залечь рядом.
Гранин сам пошел отбивать Старкерн, с отделением Щербаковского. Тот лез вперед, Гранин его осаживал, но одобрял. А противник почему-то ушел с острова. Щербаковский все обшарил, подобрал на отмели финский пулемет, белесого и его напарника не нашел и остался временно в боевом охранении.
Ничего этого белесый не знал. Ночь и день он провел под скалой возле раненого. Слышал беготню, плеск весел, потом все стихло, но на скале застучал пулемет. По звуку чужой. Значит, кругом чужие. Горел лес, стлался едкий дым. Раненый терял сознание, стонал, просил пить. Белесый сам хотел есть и пить. На вторую ночь выполз, набрал в болотце немного воды, напоил раненого. А под утро выглянул и увидел на скале пулеметчика — на нем чужая шинель внакидку. Белесый затаился возле раненого на весь день. На третью ночь он собрал мох, укрыл друга, обложил камнями, поцеловал и пополз к переправе на Хорсен.
Его задержали только на Хорсене, да там он и не таился. Богданыч, еле узнав воскресшего кока, подтрунивал:
— Гляди-ка, брови появились! Ты что, Вася, сажей их навел?
Белесый сурово потребовал, чтобы его вели скорее к Гранину. Гранин от удивления даже привстал, когда этот солдатик, в копоти, шатаясь, явился и доложил, будто на Старкерне враг, на скале их пулемет, сам видел шинель не нашу, надо спасать спрятанного под скалой раненого.
— Так это ж трофейный пулемет, — объяснил Гранин. — И шинель трофейная. Ею ночью главстаршина укрывается от холода…
Зря, выходит, промучился белесый двое суток. Гранин смотрел на него ласково:
— Как же тебя наши-то не нашли? А? Ловко ты укрылся. Разведчик! Не горюй. Обогрейся и говори, где лежит раненый…