– Здесь так спокойно, – выдыхает Амари, запахиваясь в плащ, когда мы спрыгиваем с Найлы.
– Ты никогда не была здесь раньше? – спрашивает Тзайн.
Она качает головой:
– Я редко покидала дворец.
Хотя мою грудь наполняет свежий воздух, вид деревни пробуждает воспоминания о пожаре. Я представляю, как на озере медленно дрейфует плавучий рынок, кокосовые лодки лениво покачиваются на волнах, пока я торгуюсь с Каной за гроздь бананов. Затем вдруг рынок исчезает вместе с Илорин, уходит на дно, охваченный пламенем. В воспоминаниях остаются только обугленные бревна, всплывающие на поверхности воды.
Еще один кусочек моей души, отнятый королем.
– Вы двое, продайте платье, – говорит Тзайн, – а я напою Найлу. И найдите пару фляжек.
Я раздражена тем, что торговать придется вместе с Амари, но знаю – она не отстанет, пока не получит новую одежду. Мы расходимся с Тзайном и направляемся мимо палаток к тележкам торговцев.
Амари съеживается всякий раз, как кто-нибудь на нее смотрит.
– Успокойся. – Я поднимаю бровь. – Они не знают, кто ты, и никому не интересен твой плащ.
– Знаю, – тихо отвечает Амари, но немного расслабляется, – просто никогда не видела таких людей.
– Удивительно! Оришане, которые живут не только для того, чтобы тебе прислуживать.
Амари глубоко вздыхает и проглатывает все возражения. Я почти чувствую себя виноватой. Подшучивать над кем-то не так весело, если он не пытается огрызаться.
– О небеса, только взгляни на это! – Амари замедляет шаг, когда мы проходим мимо пары, устанавливающей палатку. Виноградными лозами мужчина связывает длинные, тонкие ветви, а жена покрывает их мхом. – Они действительно будут здесь спать?
Мне не хочется ей отвечать, но она смотрит на простую палатку так, будто та сделана из золота.
– Мы строили такие, когда я была маленькой. Если сделать все правильно, она убережет тебя даже от снега.
– В Илорин бывает снег? – В ее глазах вновь вспыхивает удивление, как будто снег – это что-то из древних легенд о богах. Странно, что она рождена править королевством, которого никогда не видела.
– В Ибадане, – отвечаю я. – Мы жили там до Рейда.
При упоминании об этом Амари замолкает, любопытство гаснет в ее глазах. Она плотнее запахивает плащ и смотрит в землю.
– Рейд унес твою мать?..
Я замираю. Как она осмеливается спрашивать об этом, хотя не может даже попросить еды?
– Прости, если зашла слишком далеко… Просто твой отец вчера говорил о ней.
Вспоминаю лицо мамы. Ее темная кожа, казалось, светилась даже без солнца. Она любила тебя отчаянно. Слова папы звучат в моей голове. Она бы так гордилась тобой теперь.
– Она была магом, – наконец отвечаю я, – сильным магом. Твоему отцу повезло, что сила покинула ее в ночь Рейда.
Я снова воображаю, как мама обретает силу и становится смертоносной колдуньей, а не беспомощной жертвой. Она бы отомстила за павших магов, отправившись к Лагосу во главе армии мертвых. Затянула бы петлю из теней на горле Сарана.
– Знаю, это ничего не изменит, но мне очень жаль, – шепчет Амари так тихо, что я едва ее слышу. – Терять любимых так больно…
Она зажмуривается.
– Знаю, ты ненавидишь моего отца. И у тебя есть право ненавидеть меня.
На лице Амари отражается грусть, и ненависть, о которой она говорит, остывает. Я все еще не могу понять, как горничная могла быть для нее больше, чем просто служанкой, хотя вижу ее неподдельную боль.
Но тут же отмахиваюсь от этих мыслей и чувства вины. Неважно, скорбит она или нет, моей жалости принцесса не получит. Кроме того, не одна она умеет лезть в душу.
– Твой брат всегда был бессердечным убийцей?
Амари поворачивается ко мне, в изумлении подняв брови.
– Не думай, что можешь спросить меня о маме и скрыть правду о том ужасном шраме.
Принцесса делает вид, что ищет взглядом нужные палатки, но я все равно замечаю, как неприятно ей вспоминать об этом.
– Он не виноват, – наконец отвечает она. – Это отец заставил нас биться.
– На настоящих мечах? – От удивления я отступаю. Мама Агба тренировала нас годами, прежде чем дать в руки посох.
– Первая семья отца была слишком избалованной и слабой, – продолжает принцесса, уже успокоившись. – Он говорил, из-за этого они умерли. Папа не мог позволить, чтобы это произошло с нами.
Она говорит так, будто это нормально, когда любящий отец проливает кровь своих детей. Дворец всегда казался мне тихой гаванью, но, боги, если такой была ее жизнь…
– Тзайн никогда бы не сделал мне больно. – Я поджимаю губы. – Никогда бы не навредил.
– У Инана не было выбора. – Ее лицо каменеет. – У него доброе сердце. Просто он запутался.
Я качаю головой. Откуда такая верность семье, проливающей кровь? Все это время я думала, что аристократы вне опасности. Не представляла, какой гнев король может обрушить на своих близких.
– Добрые сердцем не оставляют таких шрамов. Не сжигают деревни дотла.
Не стискивают руки на горле, пытаясь тебя убить.
Амари не отвечает, и я понимаю, что больше она не заговорит о брате. Что ж, отлично. Если она не расскажет мне правду об Инане, я тоже не скажу о его секрете.
Мои мысли возвращаются к жареному мясу антелопентэи, пока мы приближаемся к фургонам. Уже подходя к пожилому торговцу, Амари поворачивается ко мне:
– Я так и не поблагодарила тебя за то, что спасла мою жизнь там, в Лагосе. – Она опускает глаза: – Но ты дважды пыталась убить меня… Так что, возможно, мы в расчете.
Через пару секунд до меня доходит, что она пытается пошутить. Я удивленно ухмыляюсь. Второй раз за день она улыбается, и мне становится ясно, почему Тзайн не мог отвести от нее глаз.
– Прекрасные дамы, – говорит пожилой косидан, подзывая нас ближе, – подходите. Обещаю, у меня вы найдете то, что вам нужно!
Мы подходим к его фургону, запряженному двумя огромными гепанэрами ростом с человека. Я глажу их пятнистый мех, останавливаясь, чтобы коснуться бороздок на мощных рогах, поднимающихся у них надо лбами. Звери мурчат и лижут мою руку шершавыми языками. Мы заходим в полный вещей фургон.
Мускусный запах старой ткани ударяет мне в нос, когда мы проходим между рядами. Амари останавливается в углу и роется в старой одежде, пока я изучаю пару замшевых фляжек.
– Что именно вам нужно? – спрашивает торговец, перебирая блестящие ожерелья. Он демонстрирует их, широко раскрывая глубоко посаженные глаза, характерные для жителей северной части Ориши. – Этот жемчуг с заливов Джиметы, а это – самоцветы из шахт Калабрара. От них у любого парня голова пойдет кругом, впрочем, не думаю, чтобы у вас с этим были проблемы.
– Нам нужны припасы в дорогу, – улыбаюсь я, – фляжки и кое-что для охоты, возможно, огниво.
– Сколько у вас есть?
– Сколько вы дадите за это? – Я протягиваю ему платье Амари, он разворачивает его, держа на свету. Проводит пальцами по швам как человек, знающий дело, и внимательно изучает обгоревший подол.
– Сшито отлично, не отрицаю. Богатая ткань, превосходный крой. Без обгорелой кромки было бы еще лучше, но всегда можно обработать ее по новой.
– Сколько? – повторяю я.
– Восемьдесят серебряных монет.
– Мы не согласны на меньшее, чем…
– Я не торгуюсь, милая. Мои цены честны, как и мои предложения. Восемьдесят и точка.
Стискиваю зубы, но понимаю: спорить нет смысла. Торговца, разъезжающего по всей Орише, не обманешь, как глупого богача.
– Что можно купить на восемьдесят монет? – спрашивает Амари, выбрав пару желтых шаровар и черную дашики без рукавов.
– Одежду… Фляжки… Нож для срезания шкур… Несколько кусочков кремня. – Торговец принимается наполнять плетеную корзину, собирая нам припасы в дорогу.
– Этого хватит? – шепчет Амари.
– На первое время да, – киваю я. – Если он добавит этот лук…
– Вам он не по карману, – отрезает торговец.
– Но что если все не закончится в Шан… в храме? – Амари понижает голос. – Разве нам не потребуется еще еда? Новые припасы?
– Не знаю. – Я пожимаю плечами. – Мы это выясним.
Собираюсь уходить, но Амари хмурится и опускает руку в мою сумку.
– Сколько дадите за это? – Она вытаскивает свой украшенный драгоценностями венец.
Глаза торговца лезут на лоб, когда он видит бесценное украшение.
– О боги, – выдыхает он. – Где вы это нашли?
– Неважно, – говорит Амари. – Сколько?
Он вертит геле в руках, потрясенно вздыхает при виде усыпанного бриллиантами снежного леопанэра и очень медленно поднимает глаза на принцессу. Затем переводит взгляд на меня, но мое лицо остается спокойным.
– Я не могу его взять, – отталкивает он геле.
– Почему? – Амари снова вкладывает головной убор ему в руки. – Вы только что взяли платье с моего плеча, но не можете взять моей короны?
– Не могу, – торговец качает головой, но теперь, когда золото у него в ладонях, он колеблется. – Даже если бы и хотел, здесь нет ничего, что я мог бы предложить взамен. Это стоит дороже.
– Сколько вы можете дать? – спрашиваю я.
Торговец медлит, страх в нем борется с жадностью. Он еще раз оглядывается на Амари, а затем смотрит на сверкающий геле в своих руках. Вынув из кармана кольцо с ключами, он отодвигает от стены ящик, за которым прячется железный сейф. Открыв его, торговец отсчитывает гору блестящих монет.
– Триста золотых.
Я наклоняюсь вперед. На эти деньги моя семья могла бы жить вечность. Или две! Я поворачиваюсь, чтобы поздравить Амари, но, взглянув на нее, останавливаюсь.
Бинта отдала его мне… Это единственная память о ней.
В ее глазах так много боли, той, которую я узнала в детстве, когда моя семья впервые не смогла заплатить королевский налог.
Месяцами папа и Тзайн ловили медуз с рассвета до заката, а ночью подрабатывали для стражников. Они делали все возможное, чтобы меня спасти, но тогда не успели заработать достаточно денег. В тот день я отправилась на плавучий рынок с маминым золотым амулетом в руке – единственной вещью, которую мы смогли сохранить в память о ней. Он упал наземь, когда стражи ее уводили. После смерти мамы я хранила этот амулет как последнюю частичку ее души. Мне пришлось продать его, и по сей день, когда я касаюсь шеи и не нахожу его, сердце сжимается от горя.