— Изабель не подпишет, — коротко бросил Лион и скептически посмотрел на фактотума.
— Я понимаю, — протянул Раун. Нет, не понимал. Совершенно не понимал, почему императрица отпустила тех, кто помогал Люцифере убить ее. Почему она просто отослала их, даже не наказав.
— И шисаи никому не рассказывают своих секретов. Эти двое и подавно. Ни добровольно, ни под страхом смерти. А уж смерти они не боятся, — император мотнул головой и, облокотившись на перекладину спинки жерди, блаженно втянул носом пар от пряного кофе.
Раун закусил губу и опустил глаза.
— Но почему ты пришел именно ко мне? — Лион пригубил кофе и обхватил чашку двумя руками.
— Потому что в этой империи есть всего один человек, посвятивший много времени изучению религии кошек и их культа Самсавеила. Ведь наша вера отличается от их, хоть и имеет одни корни, — Раун выжидающе смотрел на императора, боясь услышать отказ.
— И этот человек — я, — усмехнулся ястреб и разом осушил чашку горячего напитка. Глянул исподлобья и покачал головой. — Ты звал меня предателем, помнишь? Ты обвинял меня в бездействии. Ты говорил, что это я виноват во всем, что произошло семнадцать лет назад. Помнишь?
Он говорил спокойно и вроде даже равнодушно, вот только в черных глазах невозможно было разглядеть эмоции, залегшие морщины как будто тоже не выражали ничего. Ничего, кроме горечи.
Раун смог только склонить голову и поджать губы.
— А теперь ты просишь моей помощи?
Ворон кивнул, не поднимая головы.
— А ты поверишь моим словам? Поверишь? Лучше всех зная, как я проводил часы у клетки Химари, преступницы, убийцы, шисаи. Поверишь? Прекрасно помня, что это от ее яда ты чуть не умер, а поспособствовал этому именно я, воткнув ее иглы тебе в горло. Поверишь? — его голос был ровным, но Рауну казалось, что он кричал, до того больно и невыносимо слова били по ушам. — Зная, что я все архивы кошек перерыл в войну, почти каждого шисаи допросил, как мог. Поверишь?
— Только вам и поверю, — Раун провел рукой по шее, но от того ранения не осталось даже шрамов. — Я уже давно решил, что если вы поступили неправильно, а Изабель вас не казнила, это значит всего лишь, что что-то неправильно понял я. Так проще, — и спокойно взглянул императору в глаза.
Лион хмыкнул, аккуратно налил кофе в черную чашку, повторил специи, а затем полез в ящик стола.
— Тогда спрашивай о шисаи, — достал старую флягу и разбавил кофе. Терпкий запах коньяка тут же разлился по кабинету, навевая воспоминания.
— Не о шисаи. Я хотел спросить о Самсавеиле. Верховный Жрец по-своему трактовал мне фрески на стенах храма, но я не уверен, что то же самое подразумевали сами кошки, — Раун пошевелил рукой, подыскивая нужные слова. Так сразу. Он поверить не мог, что император согласится. Что он просто согласится! Даже после этих слов. Даже после всего, что было.
— Чем тебя смутила трактовка? — Лион неторопливо положил флягу на стол и поднял чашку с кофе.
— Тем, что она не вяжется с фресками. А фрески не вяжутся с тем, чему меня учили со скамьи Имагинем Деи, вот в чем проблема, — Раун развел руками.
— Что знаешь ты? — император пригубил напиток и, подумав, добавил еще специй.
— Меня учили, что мир и людей создал бог. Но люди были глупы и беспомощны. Они не могли даже общаться с богом. Тогда он послал серафима — Самсавеила. Он подарил самым достойным из людей крылья, он рассказал им, как устроен мир и как в нем быть счастливыми. Эти ангелы разошлись по всей империи и действительно пытались учить, передавать волю бога. Но им не поверили, — Раун поднял глаза на императора, пытаясь уловить хоть взглядом, где же кроется ложь. Но тот не выдал этого ничем, молча вертел кофейную чашку в пальцах, изредка делая маленький глоток. Раун продолжал. — И тогда бог наказал невежд, обратив их в зверей. Люди испугались и поняли, что ангелы им не соврали, и тогда они снова стали собой. Почти все. Некоторые так и живут зверьми из поколения в поколение. Остальные же так и не остались наполовину людьми, наполовину животными.
Лион, казалось, даже улыбался. Как будто насмешливо и вместе с тем грустно.
— А тебе, стало быть, чрезвычайно важно узнать, откуда на самом деле взялись мы? Все мы? — Лион отхлебнул горячий кофе и довольный самим собой, кивнул.
— Не совсем. Я хочу знать, чем живет Самсавеил. Он бессмертный — это очень долго. Не может же он вечность висеть в своем Райском саду, — Раун прикусил язык, боясь сказать лишнего. Он прекрасно помнил со времен учебы, что Самсавеил всегда был прикован в Райском саду. Всегда. И понимал, что никто не должен знать, что теперь все иначе.
Лион прищурился, будто заметив толику фальши в его словах.
— На этот вопрос Верховный Жрец должен был тебе ответить.
— И он ответил, — Раун поднял на императора глаза. Сейчас особенно было важно понять, в чем кроется секрет и как много знает Лион. — Самсавеил-де занят заботой о нас. Бережет нас, опекает, всячески поддерживает.
— Думаешь, не способен? — напрямую спросил Лион. И в голосе снова послышалась грусть.
— Думаю, что либо я не могу понять такой самоотверженности — висеть закованным в цепи столетиями и неизменно заботиться о потомках тех, кто тебя распял; либо это не то, чем кажется.
— У кошек есть много легенд о Самсавеиле. Много фресок, на которых он изображен без цепей, разгуливающим по Райскому саду и храмам. Много записей о том, как он учил их. Много книг с его изречениями и заветами.
Раун кивал, боясь, что император замолчит.
— Но не у нас. У ангелов нет ничего, написанного его рукой. Нет знаний, переданных из уст в уста, поведанных им лично. Ничего. Поэтому все мы верим в то, что утверждают в Имагинем Деи, — Лион повел рукой, едва не расплескав кофе.
— Во что верите вы, Ваше Императорское Величество? — осторожно спросил Раун.
Лион вмиг помрачнел, цокнул языком.
— Мы так не договаривались. Я отвечу, во что верят шисаи. И только шисаи. Во что верю я сам — сугубо мое личное дело, — он глянул исподлобья, и Раун невольно поежился, а после кивнул. — Кошки бережно хранят легенды о Еве. Это их священный долг, их предназначение и, пожалуй, вся их жизнь, какой бы длинной она ни казалась.
— Ева? — Раун непонимающе поднял левую бровь, в уме перебирая все священные писания, что ему довелось держать в руках. О Евы не было сказано ничего.
— Это возлюбленная Самсавеила. Он возрождает ее душу снова и снова. Она умирает и воскресает по его воле. Кошки же служат ему, находят Еву и воссоединяют их. Эта любовь длится и будет длиться вечность, — Лион искоса наблюдал за Вороном, и даже вздрогнул, когда тот беззвучно рассмеялся.
— То есть, он не всемогущ, да? Он не может найти ее сам и забрать к себе? — Раун непонимающе смотрел на императора и сам не мог понять, отчего смеется, но и перестать смеяться не мог. А потом вдруг эмоции просто-напросто исчезли, и он едва слышно произнес. — Только ли шисаи помогают ему в поисках этой Евы?
Губы Лиона растянулись в ухмылке, он едва заметно кивнул.
— Я вижу, ты догадался. Ответь мне вот что, Раун, — император поставил на стол пустую чашку и сложил руки в замок перед собой. — Почему вдруг тебя это стало волновать? Как ты пришел к этому вопросу?
Раун с ужасом ощутил, что император слишком спокоен. Как будто все знал с самого начала. Предвидел. Предполагал.
— Райский сад пуст, — ворон сжал и разжал кулак, боясь, что от этих слов рана вновь появится, ощерится лиловыми осколками и закровоточит. — И я, кажется, был ему нужен в поисках этой Евы.
— Хотим мы того или нет, но каждый в этой империи живет лишь затем, чтобы он был счастлив со своей возлюбленной, — император с горечью вздохнул и покачал головой.
Раун подскочил и попятился к двери. Но вовсе не от его слов. От молчания. Почему он не отреагировал на то, что сад пуст. Почему?!
Дверь кабинета распахнулась, и невыносимую тишину нарушил слишком резкий голос Изабель:
— Раун, оставьте нас, — она медленно, словно едва могла контролировать себя, вошла и так же медленно приблизилась к столу. Лион тут же вышел из-за него и, обойдя, подал руку.
Ворон молча выскочил за дверь, все еще не веря своим ушам. Осторожно закрыл за собой дверь дрожащей рукой. Последним, что он увидел, была Изабель, рухнувшая в объятья Лиона. Последним, что услышал, был ее шепот с надрывом «Ты — моя гавань, ты — моя пристань».
Руку невыносимо обожгло, Раун отдернул ее и с силой сжал зубы. Вдоль ладони снова сочилась кровью старая рана. Пульсировала. Горела. Скалилась лиловыми осколками. Словно говорила, что ему ничего не удастся изменить. Ничего и никогда.
Аньель перестала скакать по тропинке, размахивая мешком с провизией, и медленно, будто с опаской, подошла к цесаревичу. Нойко задумчиво и как будто даже тоскливо смотрел на небо, изредка о чем-то вздыхал и бормотал под нос.
— Эй, цесаревич, — окликнула его козочка и, не дождавшись мгновенной реакции, потянула за перья.
— Чего тебе? — Нойко встрепенулся, сложил крылья и обернулся. — Опять охотницы?
— Нет, мы прошли пост три часа назад. И полигон их прошли уже. Чисто все, — Аньель замотала головой и, попятившись, едва не запуталась ногами.
— Тогда что? — он остановился и непонимающе глянул на нее.
— Ты о Еве говорил, помнишь? — Аньель опустила глаза и неловко постучала кончиком копытца об другое.
— Говорил, — Нойко огляделся, понимая, что разговор в любом случае будет долгим. В нескольких метрах от тропы лежало рухнувшее дерево, вполне годившееся на роль лавки. Нойко направился к нему, махнув рукой козочке следовать за ним.
— Я не знаю такую. Но раз уж мы потом разойдемся по своим дорогам, я хочу найти ее, — Аньель осторожно подошла и, запрыгнув на дерево, свесила ноги. — Как ее искать? И где? Кто это вообще?
От обилия вопросов Нойко только развел руками, даже не зная, с чего начать. О Еве он никогда ничего не узнавал, она была с ним с самого начала. И пока она не покинула империю, казалась ему обыкновенной. На ум тут же пришли совсем крохотные воспоминания, вскользь брошенные фразы, обрывки историй, которые она иногда рассказывала. Картина не цельная, но отчего-то самая яркая в жизни.