Ветки изредка цепляли крылья цесаревича, и он их подбирал поближе к спине, на некоторое время даже контролировал, но потом снова отвлекался на мысли. Крылья немного распахивались, как по уставу императорских ангелов, и снова и снова цеплялись за ветки маховыми перьями.
Аньель обнимала себя за шею, водила пальцами по коже. Кружево стало гладким на ощупь, словно заживший ожог. Воротником расползлось от челюсти до плеч и по ключицам. Оно не тревожило, но Аньель постоянно к нему возвращалась, боясь, что оно исчезнет, будто и не было никогда.
Они брели по тропе, изредка сталкивались и снова расходились, не обращая внимания ни на что, кроме своих мыслей. Изредка невидящим взором поглядывали друг на друга, мотали головами и больше ничего.
Козочка споткнулась о вымерзший за зиму куст, запуталась в копытцах и едва не рухнула. Нойко вовремя очнулся и ухватил ее за локоть, не давая упасть. Аньель так и не отняла руки от шеи. Встрепенулась, обернулась.
— Что тебе сказала Евы? — одновременно спросили они.
— Ты первая, — удостоверившись, что егоза не собирается падать, Нойко убрал руку. — Хотя я догадываюсь.
— Мы о ерунде говорили, — Аньель повела плечом и зашагала впереди цесаревича. — Но она подарила мне кружево, которое избавляет от страхов. Правда, я не знаю, насколько оно работает.
— Ты спала ночью, значит, работает, — Нойко побрел за ней, сложив крылья поплотнее.
— Это она берегла мой сон, может, дело вовсе не в кружеве, — козочка насилу убрала пальцы с шеи, застегнула ворот куртки и поправила спутавшиеся кудри. — Правда, теперь я не знаю, куда мне идти и что делать. Я ничего не знаю.
— У тебя же были какие-то планы, ты говорила, — Нойко попытался было припомнить хоть что-то из давних разговоров, но мысли ускользали.
— Были. Уйти из дома. Ушла! — козочка загнула мизинец указательным другой руки. — Покинуть округ Быка. Покинула, вон Олений заканчивается, до Медвежьего рукой подать, — безымянный. — Еву найти, чтобы избавить себя от страхов. Нашла, — средний. — Больше планов никаких и не было, — Аньель подняла над головой руку и покачала оставшимися двумя пальцами.
— Изабель меня учила делать то, что получается лучше всего, — Нойко поморщился при воспоминаниях о приемной матери. Как ни крути, что ни извлекай из памяти — везде была она. Ничего, будут новые воспоминания, без нее, совсем без нее. — Вот что у тебя получается?
— Сбегать из дома? — рассмеялась Аньель, но смех ее быстро сошел на нет. — Не бери в голову, мой дорогой император, я что-нибудь придумаю в округе Медведя.
— Я никогда не буду императором.
Аньель остановилась как вкопанная и медленно обернулась.
— Это как так? Ты же этот, херувим, ты не можешь не быть императором. Это же бог тебе крылья дал, ты обязан, — козочка непонимающе водила глазами с одного крыла на другое, словно проверяя, а точно ли цесаревич херувим, может за ночь изменилось что.
— Я не хочу, — Нойко отмахнулся. — Я заберу Люциферу, она будет моим регентом. А я в этом не участвую.
— Но почему? — Аньель провела его глазами и, спохватившись, поспешила следом.
— Ева рассказала мне о своем путешествии, — Нойко потеснился на тропе, козочка оказалась рядом, бесцеремонно отодвинула мешающиеся крылья и, обогнав, запрыгала спиной вперед.
— Что? Что она тебе рассказала? — от любопытства горизонтальные зрачки сузились в щелки.
Нойко пошел медленнее, опасаясь, что Аньель снова споткнется.
— Она сказала, что там целый мир. Там много островов, много земли, гораздо больше, чем вся наша империя, — он запнулся, пытаясь решить, как лучше объяснить то, что рассказала Ева. — Она говорит, там потрясающе красиво. Там много удивительных мест, там, — Нойко принялся жестикулировать, подбирая слова, описания, выхватывая из памяти воспоминания о разговоре. Когда Ева говорила, все было так понятно, просто, восхитительно, он только благодаря императорской дрессировке не сидел с открытым ртом. А теперь в голове будто и не было подходящих слов, способных хоть на долю, хоть на толику передать то, что он почувствовал от рассказа Евы, чем вдохновился до безумия, одержимости.
— Что там? — Аньель остановилась, поводила рукой перед лицом цесаревича, возвращая его к разговору.
— Я не знаю, — взвыл он от бессилия. — Там лучше, чем здесь. Там много всего и всех. Животные, звери, я таких тут не видел даже на фестивалях.
Козочка встала на кончики копытцев, вытянулась и положила холодную руку Нойко на лоб.
— Ты с ума сошел, Ной, — обеспокоенно прошептала она. — Ну какой мир, глупенький? Какие животные? Там нет ничего. Если бы было, Самсавеил не стал бы запрещать покидать остров. Там море.
— А за морем… за океаном…
— За чем? Ты бы поспал, цесаревич, — Аньель покачала головой. — Даже дети знают, что за морем ничего нет. Там мир кончается.
— Ничего там не кончается, — Нойко смахнул ее руку, отстранился и, перешагнув через выставленное копытце, пошел дальше.
— Даже меня учили, что туда нельзя. Ангелы-отступники улетали, и никто не вернулся! А тела некоторых потом море приносило, — козочка фыркнула и принялась обходить Нойко. Прохода он не давал, закрывая крыльями дорогу. — Даже меня этому учили, бестолковый ты сизарь! А ты император будущий, тебе точно об этом говорили. Ну?! — улучив момент, она ударила копытцем Нойко по голени.
Он тут же остановился.
— Да. Ева сказала, что ее пегас не выдержал дороги и умер посреди моря, дальше ее Самсавеил нес.
Аньель удалось, наконец, пробраться через крылья, и она снова встала перед его лицом.
— Это такая чушь, Ной, что у меня просто слов нет, — она разочарованно покачивала головой и даже не знала, что делать. Понятия не имела, а стоит ли вообще хоть что-то объяснять. Ну сумасшедший он, совсем лишенный логики и адекватного мышления, ну что тут поделать?
— Это не чушь! Ева не станет мне врать! — рявкнул Нойко и сжал кулаки.
— У-у… как там… «Тише, гром»? — усмехнулась Аньель и постукала копытцем об другое. — Ну ладно-ладно. Пегас сдох, Самсавеил донес. А тебя что, тоже Самсавеил на ручках понесет? — фыркнула она. — Или что?
— А вот этого я не знаю.
— Ты не только безумный, но еще и глупенький. Ладно, мечтатель-фантазер, пошли Люциферу твою искать, — Аньель махнула рукой и, развернувшись, зашагала по грязи в сторону границы с округом Медведя.
#17. Все мы можем не всё
— … Повинуюсь воле твоей, Самсавеил, — просипел Райга и, когда священные воды схлынули с рук и высеченного символа яблока, осел на пол сам. Тело трясло, внутренний холод пробирал до костей, растрескавшиеся губы сочились кровью, высохшее горло ныло от каждой бесполезной попытки сглотнуть.
Желудок сводило от голода, ноги отказывались повиноваться после пяти суток без движения. Как вообще простоял — немыслимо.
Рухнула Тора, рукоять ритуального ножа царапнула мраморный пол. Кумо! Спиной упала, наверняка и головой ударилась. Еще бы, нити, удерживающие ее за руки, оборвались с завершением ритуала. Вообще чудо, что она выдержала пять суток вместо трех. Лишь бы и седьмую жизнь не потеряла от такой перегрузки. С нее станется…
— Тора-а, — тихо позвал Райга. Но и сам не услышал свой голос. Откашлялся, еще сильнее сорвав горло. Но повторять не рискнул, поняв абсолютную бесполезность таких попыток.
Растянулся на полу вдоль ванны. Помогая себе вмиг ослабшими руками, попытался подползти к сестре. Из-за стенки была видна одна лишь лапа, изредка подрагивающая в судорогах.
На это у него ушло несколько часов. По паре сантиметров за раз. Иногда сознание просто покидало его. А когда Райга просыпался, то даже не пытался понять, сколько прошло.
Наконец, пальцы схватили щиколотку Торы, Райга попытался подтянуться за лапу сестры, но сил не хватило. Хрипло рассмеявшись, он прижался щекой к ледяному полу, закрыл глаза. Надо бы отдохнуть хоть немного. Набраться сил. Благо, в самом храме даже с одним источником ее хоть отбавляй. Жаль, тело уже не могло впитывать столько, сколько нужно для восстановления. Надо было просто немного больше времени. Торе явно не станет хуже. Ведь хуже уже просто некуда.
Через несколько часов он проснулся снова. Руки слушались лучше — Райга за четверть часа смог доползти до Торы и, вытянувшись в струнку, дотянуться до горла. Упер пальцы под челюсть и задержал дыхание, вслушиваясь. Сперва почувствовал сердце — оно билось медленно, но ровно, размеренно. А после смог услышать и жизни. Ровно три удара. Ни больше, ни меньше. Райга положил пальцы и себе под челюсть, вслушиваясь в поток отмеренных жизней. Одна. Две. Три. Четыре. Пять. Шесть. Как и до ритуала.
— Ты победила, ушастая, — усмехнулся Райга, подтягиваясь повыше. Хотя порванные связки все равно отказывались выдавать звуки.
Он перевернул Тору на бок и, поморщившись, принялся вытаскивать ритуальные ножи по одному. От падения они еще глубже вошли в плоть, некоторые даже сбились и ранили окружающие ткани. Но ничего, священные воды заживляют быстро, это не пустыня.
Все шесть ритуальных ножей Райга закинул подальше к стене, осторожно прощупал раны, скривился, ощутив под пальцами бугры гематом. Лечить и лечить, и то не факт, что удастся сделать это быстро. А быстро точно будет нужно, вот просто жизненно необходимо — это же Тора. Ей все нужно еще вчера.
Райга ногой поддел аккуратно сложенный у стены хаори, кинул в руки и укрыл им сестру. Подоткнул под тело, пряча от холодного пола. Распустил пучок волос, свернул их под головой, чтобы хоть как-то смягчить.
Развернулся спиной, устроившись под боком, положил голову на плечо, ухом прильнул, чтобы слышать биение сердца — так он сразу проснется, когда проснется и она. Поежился, борясь с внутренним холодом, закрыл глаза. Отдых, отдых и еще раз отдых. И заменить его нечем, только дожидаться, пока вымотанное ритуалом тело придет хотя бы в подобие нормы. Энергия храма заменит и еду, и сон, но на все это нужно время. И пока Тора не бежит, сломя голову, за своим ненавистным Самсавеилом, можно позволить себе такую роскошь, как покой. Ведь он заслужил. Кто, как не он? Ритуал по обмену жизней решался проводить не каждый шисаи, и не у каждой троицы таких смельчаков это получалось. А им удалось всего лишь вдвоем. Да еще и на одних только Ториных резервах жизни и почти всех ее резервах сил.