— Ну ради чего жить.
— Зачем? — повторила она снова. — Живи, да и все, к чему вот эти нелепые мучения, Раун?
— Ты не понимаешь, — ворон вздохнул, закрыл глаза.
— Это ты не понимаешь. Тут и так полно проблем. О каком смысле ты вообще говоришь, если все время уходит на эту нелепейшую борьбу со всем и вся? — она поднялась в кресле, уперлась локтями в стол и положила подбородок на ладони.
— Я не об этом! — выдохнул Раун и замотал головой. Кирана непонимающе подняла брови. — Ну неужели у тебя никогда не было мечты, Кир?! Неужели ты никогда ни о чем не мечтала? Неужели не жила какой-то мыслью… так, до одури, Кир…
Охотница молча встала из-за стола и отошла к окну. Сцепила руки за спиной, вытянулась по струнке, качнулась с носков на пятки и обратно. А затем уткнулась лбом в стекло и обхватила себя за плечи.
— Была, — вдруг сдавленно просипела она. — Я мечтала о крыльях, Раун.
— Прости, — только и смог он прошептать. — Я не хотел, Кир. Правда, прости, я…
— Не извиняйся, — Кирана сглотнула, покачала головой. — Все в Имагинем Деи о них мечтали. Нам постоянно твердили, чтобы мы мечтали о крыльях. И я действительно о них мечтала. Я и Хильда. Мы мечтали, что будем вместе, крылатые, настоящие ангелы.
— … или о смерти, — пробурчал под нос Раун.
— Что? — Кирана обернулась. Веки оленьих глаз были красными, покусанные губы кровили.
— Я не мечтал о крыльях. Я молил Самсавеила, чтобы мне больше не было больно. Я умолял убить меня, а на крылья мне было совершенно плевать, — Раун повел плечом, и черные, как смоль, крылья, заскользили по полу. Он не хотел это помнить, и сейчас по-особенному оценил прелесть провалов в памяти, но нет, после посещения Имагинем Деи вернувшиеся воспоминания не желали исчезать.
Кирана хлюпнула оленьим носом и вдруг рассмеялась. Оглушающе звонко. Горько. Болезненно.
— Вот поэтому, Раун, у тебя есть крылья, а у меня — нет, — просипела она и утерла рукой щеку.
— Кир…
— Ерунда. Я сегодня излишне сентиментальна, — охотница вернулась за стол и снова перевернула песочные часы. — У Хильды день рождения, и я не могу думать ни о чем, кроме нее.
— Я не вовремя, извини, — Раун торопливо поднялся с жерди. — Наверное, мне лучше уйти.
Кирана проводила его взглядом.
— Я могу для тебя что-то сделать? — осторожно спросил он, уже поняв, что поговорить о том, что его тревожит, он не сможет ни с кем. Но как будто раньше было иначе.
— Нет, Раун, тут ничем не поможешь. А свою боль я переживу сама, ведь это моя ноша. Я должна. Ради Хильды, понимаешь?
Раун не понимал, но все равно кивнул. По опыту знал, из нее и клещами не вытянешь, что думает и чувствует. Как будто все за стеной, и пробиться шансов нет. Ни у кого, кроме Хильды.
— Держись, Кир, — буркнул он и открыл дверь.
— Не мечтай, Раун, слышишь? Никогда не мечтай. Падать больно, особенно когда крылья не вырастают.
#19. Милосердия лживый елей
Молния расколола небо, а гром следом, казалось, перевернул землю. Нойко вскинул голову, взглядом поискал Аньель. Козочка медленно шла под проливным дождем, накрыв голову курткой. Изредка проваливалась по плюсны, вытаскивала копыта по одному. От каждой молнии вздрагивала, прижимала ладонь к шее и, только успокоившись, шла дальше.
Ливень бил нещадно, и если под крыльями было разве что душно от влажного воздуха, то куртка не спасала совершенно. Аньель промокла насквозь и только шмыгала козьим носом, что-то недовольно бурча.
— Ань, — окликнул ее Нойко. — Там дерево справа, остановимся?
— Ага, и чтоб молния в него ударила, да? Все равно еще почки не раскрылись, толку-то? — коза опустила куртку на рожки и обернулась. — Да и суше я не стану. А костер не разведешь при всем желании.
— Да ты погляди сама, — Нойко ткнул пальцем за плечо девушки. — Под ним сухо. Сверху омелы много, ей на твою весну плевать.
Аньель остановилась как вкопанная, оглядела дерево, задержавшись взглядом на зеленых шарах, похожих на гнезда.
— Не-е-ет, цесаревич, это без меня, — попятилась она, то и дело зыркая на небо. — Омела молнии притягивает.
— Не неси ерунды, это просто такое растение! Ничего оно не притягивает. А ты мокнешь, еще заболеешь! — Нойко схватил козу за руку и потащил за собой. Она и не вырывалась, только придерживала мокрую куртку на рожках.
— Вот убьет нас, ты виноват будешь! — шикнула она, втянув шею в плечи.
— Ты все равно не сможешь мне это высказать, — Нойко отпустил ее, плюхнулся под дерево и подобрал под себя ноги. — Садись, укрою, — распахнул одну пару крыльев, встряхнул их, и капли воды полились с оперения в землю.
Коза скептически оглядела, потрогала крылья и, убедившись, что внутренняя сторона и впрямь сухая, не промокает, села рядом.
— Удобно, — хмыкнула она, наблюдая, как крыло становится пологом над головой. — Но только ради укрытия в дождливые дни я бы не захотела становиться крылатой.
— А как так вышло, что тебя не забрали? Ты же, ну, нормальная, — запнулся Нойко и сделал вид, что очень увлечен крыльями. Если одной пары крыльев хватало на Аньель, а второй — на него самого, то все равно затылок оказывался голым, и мерзкие капли дождя так и норовили затечь за ворот.
— Да понятия не имею. Мои старшие братья и сестры подошли, младшие тоже, а на мне что-то не так случилось, я правда не знаю, — Аньель повела плечом, скосила глаза. — Ну в смысле ангелы сказали там что-то вроде «форма не обратима», дали выпить мерзкого коровьего молока с лавандовым медом, и все, — развела руками.
Нойко задумчиво пожевал губами и насупился.
— А ты помнишь призыв Имагинем Деи? — она толкнула его локтем в бок, заметив подозрительное замешательство.
— Не помню, ничего не помню, — Нойко замотал головой. — А ты вот сказала «форма» — это про ноги твои?
Аньель вытянула ноги, постучала копытцами друг о друга.
— Ну да. Ангелы там что-то колют и любые лапы становятся ножками под сапожки, — снова подобрала их под себя, испачкав штаны. — Ну еще нос, глаза, уши, рога, хвост. Все, чего у тебя нет.
— Но было?
— Почем мне знать? Ты всю дорогу талдычишь, что тебя Люцифера родила. Ангелы не рожают, — усмехнулась Аньель.
— Может, это вранье, я же не знаю, — махнул он рукой. — Мне только это от нее досталось.
Он закатал рукав кителя, расстегнул запонки и задрал рукав рубашки повыше. На предплечье симметричным узором вырисовывалось родимое пятно. Аньель едва носом не уткнулась, разглядывая.
— Ты знаешь, Ной, — протянула она, пальцем водя по ломанным прямым и завитушкам. — А я где-то видела что-то подобное.
— Где?!
— У кого-то на руке, там же, где и у тебя, — Аньель пожала плечами, отстранилась.
— Вспоминай, когда и где, — Нойко насупился, опустил рукава.
— На фестивале одном, у кого-то из гостей видела, очевидно же, — Аньель пошкрябала ногтем подбородок, пытаясь вспомнить. — Да не, цесаревич, это было давно. Кажется, тогда округ Медведя фестиваль проводил, не знаю.
Нойко махнул рукой, показывая, что информация не имеет смысла и ему не нужна.
— Кстати, об округе Медведя. Раз уж мы уже середину его прошли. Ты решила, куда дальше?
— Нет еще, — Аньель обняла колени и прижала к груди. — Не решила, — отвернулась, пряча лицо.
— Может, вернешься? Хватит с тебя приключений, егоза.
— Домой? — тихо пробурчала она.
— Ну да, к родным.
Аня резко обернулась и зыркнула на цесаревича.
— Не вернусь я, Ной. Как ты вообще додумался спросить? — бросила она сквозь зубы.
— Но они же твоя родня. Вы одной крови. Ближе них у тебя никого нет, — Нойко, опешив, отстранился. — Там твой дом.
— А вот ты почему из дома ушел, а? — огрызнулась она и дернула крыло поближе к себе, укрываясь. Ливень тарабанил все так же.
Нойко вздохнул.
— Там нет моих родных, понимаешь?
Аньель усмехнулась и закатила глаза.
— Да-да, там всего лишь те, кто тебя воспитал, — фыркнула она. — Кто тебя не унижал, не бил, не заставлял делать то, что не хочешь, быть тем, кем не хочешь, — шипела она, отвернувшись. — Всего лишь те, кому ты был дорог. По-настоящему дорог. Без всякой крови, клана, родства.
— Ты не поймешь, Ань, — Нойко махнул рукой и, откинувшись, поудобнее уселся под деревом. Крыло, накрывавшее Аньель, поднялось, и она вынуждена была тоже подвинуться к дереву от дождя. — Мой дом там, где Люцифера. А Изабель и Лион всего лишь растили меня потому, что я херувим.
Аньель наклонила голову, подперла щеку коленом.
— А может, потому, что родная мать отказалась от тебя? Продала ангелам. Ведь если ты прав, то родила тебя Люцифера. Не просто какая-то женщина, а та самая дикая гарпия. Быть того не может, что она не сумела тебя защитить, — тихо-тихо, опасаясь бурной реакции, прошептала Аньель.
Нойко закусил губу и отвернулся, уставившись в крыло.
— Понимаешь, цесаревич? — выдохнула она. — Прежде, чем срываться в свой дурацкий поход, ты подумал, нужен ли ты ей вообще? Подумал?!
Нойко отвернулся еще сильнее, зажмурился, тяжело выдохнул.
— Люцифера или нет, она отказалась от тебя. Отказалась и забыла. Как многие матери, — она протянула было руку, желая утешить, хоть как-то смягчить свои слова.
— Тебе не понять! — зло процедил он сквозь зубы. — Она была пленницей Изабель тогда, она не могла меня защитить!
— Куда там мне до понимания, — усмехнулась она, убирая и пряча руку. — Меня же «свои» воспитали. Кровные родственники. Для которых я — вещь, товар, который нужно продать подороже. Род тот самый продолжить, кровь эту дальше пустить, — бурчала она, подпирая коленом щеку. Искоса смотрела на цесаревича, грустно пряла ушами. — Они ж меня не продали сразу — не сумели.
— К чему ты клонишь? — Нойко обернулся, скривился.
Аньель придвинулась ближе, подобрала копытца под себя, села наискось на голени.
— Изабель тебя любит? — усмехнулась она и наклонила голову, выжидая ответ. Ее немного качало.