— Тора, мы — я, твой отец и твои братья — последние шисаи, и мы должны воспитать новых шисаи, мы должны помочь Люцифере. Это ты понимаешь? — Химари отступила к отцу и за спиной крепко сжала его ладонь, ища поддержки.
— Да вы с ума сошли, — она вытерла с губ сочившуюся кровь. Слишком резко. Только схватившиеся раны треснули по спекшимся коркам. — Кем я должна стать, чтобы вы меня услышали? Кем?! Вот я шисаи, вот я стою перед вами, и что? Вы даже не пытаетесь понять меня, даже не стараетесь понять то, что я вам говорю, что уже много лет талдычу как говорящий ворон! Что я должна сделать, чтобы заслужить ваше понимание? Как я могу снять эти кумовы шоры с ваших глаз? Лепрозорий умирает, вы разве не видите?! Без Самсавеила, без его силы мы просто сдохнем здесь. Все его подземные священные реки скоро обмелеют, а вместе с ними нас уничтожит лепра. Мы уничтожим сами себя, понимаете вы это или нет?
— Мы шисаи, Тора, — отец приобнял мать за плечи. — И наш долг служить…
— Вы меня совсем не понимаете, — она увереннее оперлась о бо, выпрямилась. Перевела взгляд с отца на мать. Старые глупые кошки. — Я говорю вам — улетел Самсавеил. Мы… вы больше не нужны лепрозорию. Понимаете? Вы учите ритуалы, но без его силы, без его рек они не будут работать. Понимаете? Вы служите в храмах богу, который нас бросил, которого с нами нет. И на самом деле никогда не было, он использовал нас ради своей Евы, не надо было строить иллюзий о том, что он нас любит. Понимаете?! Никого он не любит. А вы тут копошитесь, тренировками себя мучаете, будто вам еще выпадет шанс послужить ему.
— Тора, ты хотя бы дослушай.
— Что дослушать? Что?! Нотации ваши? Мудрые советы? Да ни кумо они не мудрые! Вся империя по швам трещит. С лепрой стало хуже — люди мучаются, вы ночью мимо госпиталя Осьминогов походите, послушайте, как они орут. Или вы слишком праведные для этих криков? Дети стали слабее, они все чаще умирают в Имагинем Деи, а тех, кто послабее, кого и на призыве не берут, умирают от болезней. Самсавеил нас хоть немного поддерживал ради своей выгоды, но без него мы ни на что не способны. А вы даже не пытаетесь это решить. Вы только, — запнулась она, — вы только деретесь и архивы перебираете, медитируете и на закаты любуетесь. Ненавижу вас.
— Ненавидишь? — родители переглянулись.
— Ненавижу. И ухожу, — она развернулась вокруг посоха и захромала в сторону тренировочных ванн. Смыть с себя всю кровь и перевязать раны. Судя по тому, что болело все, работы предстояло много. И это отец ее щадил. Кумо, что он сделает, если рассвирепеет? Надо побыстрее уносить лапы.
— И что ты будешь делать, пятая шисаи? — донеслось вслед.
— Бороться с тем, что губит этот мир. Ведь у вас на это не хватает смелости!
#4. Диадема из детских душ
В предрассветной мгле море казалось спящим диким зверем. Его шкура вздымалась от каждого вдоха. Тихий рык доносился с ощерившихся скал. Умиротворяюще.
Тора сидела на краю древней каменной ступени и болтала лапами в воде. Соль обжигала кожу, растравливала раны, но почему-то этот акт мазохизма казался необходимым. Это было как будто лучше, чем погрузиться в священные воды Самсавеила с головой и позволить им залечить тело. Это было как будто честнее.
Еще холодный весенний ветер швырнул ледяные капли в лицо, лигрица поежилась, укуталась в хаори и закрыла глаза. Немного покоя, под покалывающую боль в лапах и ноющие мышцы. Немного отдыха перед дорогой. К кумо море, она никогда его не любила — слишком много воспоминаний, слишком много трагедий и сгоревших лет. Что ценного было в этом море, в этом Осьминожьем краю? Все с самого начала шло наперекосяк. Когда начиналась война тридцать с лишним лет назад, она даже радовалась этому совсем незнакомому миру — безбрежные воды, совсем иное солнце, совсем иные жители. За это было стыдно, ведь Химари осталась одна воевать за свою правду, которая была не более, чем ложью. Стыдно, и в то же время никак. Им пришлось учиться самим — среди бесконечных архивов кошек, в опустевшем храме. Втроем.
И вроде бы все изменилось с тринадцать лет назад, когда Химари вернулась. Как Тора скучала! Как была счастлива первые несколько лет. Но пропасть все росла. Ни конца, ни края. И выхода из нее не было никакого. Понимания — никакого! Принятия — никакого!
Сердце хотело любви, и тоже проиграло все, что можно было. Его растоптали, просто в клочки изодрали, оставив ни с чем. Даже больше, чем «ни с чем»! Оставили с пустотой, незаживающей раной.
Казалось, что стоит только преодолеть жалкую помеху, перепрыгнуть, забраться повыше, стать шисаи — и все снова наладится. И будет хорошо, просто хорошо, как было дома, в старом саду до войны.
Бо холодом обжигал щеку, но Тора все равно упрямо обнимала посох, повиснув на нем. Водила пальцами с вырванными ногтями по бороздам камней, лиловым письменам и едва справлялась с желанием рассмеяться. Смех неизбежно бы превратился в слезы. Шисаи! Пятая шисаи. Вот только ни кумо же не изменилось. Ни кумо! Она думала, если станет равной Химари и Хайме, они выслушают ее, поймут, пойдут за ней. А оно ничего не значило на самом деле. И ничего не изменилось.
Она провела через бо накопленную силу Самсавеила — все камни вспыхнули лиловым, загорелись письмена. Провернула кольца под рукоятью, но механизм не щелкнул, и руку ободрало до крови. Бо не открывался, сколько она ни пыталась. И хозяйку в ней не признавал. Кумо! Бесполезная палка, принадлежавшая покойной бабке.
И зачем только ей всю жизнь говорили, что она будет потрясающе талантлива?! Такая кровь, такие предки, такой потенциал! Ясинэ, мать Хайме, едва ли не обросла легендами по самые небеса, и если верить отцу, половина приукрашена донельзя. Но чего не отнять — она была лучшей. Лучший контроль силы Самсавеила. Тора цыкнула — ей, видимо, не достался, весь ушел к братьям, особенно старшему, Райге. Способность к практически мгновенному переходу от человеческого тела к звериному — не досталась никому, кроме Хайме. Талант в управлении священными водами — достался Тайгону. Ум и феноменальную память опять же разделили братья и почти поровну. А вот упрямство, дурной характер и непредсказуемые вспышки гнева — тут без споров, все дорогой внучке, до капли.
Чего стоит кровь Химари, из поколения в поколение — императоры, правители. Гении. Все, до единого. Безумцы. Хотя иначе, как безумием, ее собственные планы не назовешь. Как знать, может, и на императорском троне выдастся шанс посидеть. Жизней в запасе еще шесть, если не бросаться в омут с головой, это примерно века на четыре. Но если не бросаться в омут, не получится совершенно ничего.
— Жалуйся, ушастая! — рядом плюхнулся Райга, добродушно толкнул локтем в раненый бок и тут же, извиняясь, принялся чесать за ушами. — Мы тебя еле отыскали.
С другого боку мягко присел Тайгон, стянул с себя верхнее теплое кимоно и укрыл сестру.
— Если б не бо Ясинэ, возились бы дольше.
Тора заклокотала и мотнула головой, скидывая руку Райги.
— Сами вы ушастые! Пошли прочь, я знаю, зачем вы пришли, — зашипела она, стягивая кимоно, но одной рукой это было явно неудобно делать.
— Ты опять знаешь неправильный ответ, — кимоно обвернули вокруг, подоткнули, оставив снаружи только руку с посохом. — Отец и мать нас не посылали тебя искать, мы сами за тобой пошли.
— Мои поздравления, шисаи! — легкий укус за ухо заставил передернуться. — Пятая! Ты счастлива, ушастая? — Райга потянул за щеки, отчего свело и скулы, и больные зубы заодно.
— Не то слово, — прошептала она, высвобождаясь. — Еще немного, и разрыдаюсь от счастья.
На колени прилетел небольшой сверток, Тора наклонила голову, недоверчиво нюхнула. Сладко и нежно пахло любимым миндалем.
— Не отравлен, можешь даже лигриным носом понюхать. Твой любимый марципан, — Тайгон развернул обертку, чтобы было видно лучше. Бежевое лакомство запахло еще сильнее. — Кстати, насчет рыданий. Ты делиться будешь, или мы зря за тобой шли?
— Да нечем делиться, — не устояв, Тора отдала бо брату и забрала марципан. Блаженно обнюхала и надкусила. В меру сладко, в меру нежно, в меру пахнет миндалем. Ничего вкуснее не сыскать!
— Мама сказала, ты не вернешься. Ей показалось? — за ушами снова зачесали. Еще бы слезли с хвоста — вообще счастье.
— Химари не ошиблась, — с набитым ртом отозвалась лигрица. — Жаль, что она смогла понять, что я всерьез с уходом, но не смогла понять все, о чем я ей рассказала. Как об стену горох. А ведь я шисаи, что еще ей нужно, чтобы слушать меня?
— Перестать быть твоей матерью, например.
— Очень смешно. Да я бы с радостью! — фыркнула Тора и от злости принялась грызть марципановую колбаску усерднее. — К кумо Самсавеиловым это ее материнство. К кумо Самсавеиловым ранг. К кумо этот кумов бо. Все к кумо! Ничего не стоит.
— А что стоит? — Тайгон примиряюще отряхнул посыпавшиеся крошки миндаля с кимоно.
Тора запнулась, глубоко вздохнула, разглядывая марципан, прожевала лакомство.
— Люди, — тихо прошептала и боязливо перевела взгляд с одного брата на другого.
Близнецы все трое, но не спутаешь ни за что на свете. Райга самый старший, умение владеть священным огнем и талант к врачеванию — от Химари. Странно, что не рядится в кимоно, как она, и прически не плетет часами. Всегда просто в форме шоколадного цвета. Вместо маминых игл — скальпели. Казалось, обними его хоть где — неизбежно на них наткнешься. Кумов идиот и показушник. Вечно умничает и считает себя лучше других. Заткнуть практически невозможно. Вот только…
Тора насилу вытащила руку из-под кимоно и ткнула ему запястьем под нос. Райга, поняв ее без слов, стянул наручи, развязал ленты обвязок и, задрав рукав, принялся возиться над раненым предплечьем.
Вот только лечить лучше него не мог никто.
Тайгон всегда был на порядок спокойнее, невозмутимее. Хоть разом схлопнись весь Лепрозорий к кумо Самсавеиловым прямиком в ад — и бровью не поведет. Чутье феноменальное, талант к управлению священными водами еще лучше, чем у отца. Да он сам как море в штиль, Тора бы не удивилась, если бы вся вода в мире ему покорилась. И голос успокаивал. Даже одно его присутствие дарило умиротворение, дышать становилось легче, и больше ничего не тревожило.