— Да тут лучшее вино Беара, из кладовых самого Илли! А этот толстяк отменно делает вино, уж мне ли не знать! Надо взять с собой бутылку и отметить победу над… с кем вы там воюете?…
На непроницаемом обычно лице Триэра дрогнул краешек рта, и я была уверена, что он усмехается, глядя внимательными глазами на Эда. Я уже стала привыкать к тому, что Рик скрывает плохое настроение, открыто подшучивая над собравшимися даройо, — похоже, ему действительно, как сказала Кристия, следовало быть шутом.
— С любителями пить вино из запасов Чарующих, — Черный Лучник встретился взглядом с заросшим бродягой, которому не худо было бы соскрести щетину.
Голос лучника был доброжелателен. В глазах Рика снова засветились искорки, он разыскал какой-то мешок и положил вино туда, постепенно прекращая сердиться.
— Не вижу смысла оставлять врагам отличный напиток, — заметил он.
Мне нравилось наблюдать за тем, как его настроение изменяется. Каждый раз по-своему, с оттенками и новыми призвуками, а теперь он потешался над Эдом и серьезной Кристией и поглядывал на Триэра, который на удивление легко воспринимал шутки человека. Эд же готов был вскипеть. Странно, что сила воли не помогала даройо справиться с собой.
— Это мерзкое зелье для тех, кто никогда не приблизится к величию клана. Люди должны держаться подальше от Детей Лезвия, — процедил молодой даройо, не выдержав. — Я не могу на это смотреть.
— Закрой глаза, — усмехнулся Рик, не переставая заполнять мешок бутылками, откладывая те, что казались недостойными, и замещая их место другими.
— Ра, неужели ты не видишь, что ты делаешь? Ты попираешь Заповеди, приводя с собой этого… — губы юноши скривились, подбирая самое сильное бранное слово, которое он знал, но вовремя остановившись. — Никто не поймет твоих действий, все тебя осудят. Я не знаю, почему на нас напал М'Сад, но вполне возможно, что он хотел предотвратить дальнейшее осквернение земли Ущелья!
— Чарующие табунами проводят этих, как ты выражаешься, и земля Ущелья остается прежней, — возразила Кристия, но Эд не слушал ее, впившись в мои глаза своими.
— Чарующие не сажают их за свой стол, они не разговаривают с ними как с равными! Даже эти шлюхи знают, что люди — лишь развлечение, им не приходит в голову распространять на них законы или уважать их! — бушевал Эд, поддавшись гневу и не умея замолчать в самом начале опасной речи. — Из-за этого придурка погибла зэн! И как ты теперь будешь принимать наказание, Ра? От него одни только беды.
Рик перестал складывать бутылки, заинтересовавшись таким сильным проявлением чувств у ранее хладнокровных даройо. Кстати, вопрос наказания меня действительно волновал, но теперь я, как мне кажется, смогу сама отмерять размер кары и воздаяния. Триэр молчал, не вступая в разговор и ожидая, что я отвечу, но мне хотелось пожать все плоды несдержанности Эда, поэтому я только уклончиво качнула головой.
— Я же сказала, что защищать его — мой долг. И это ответ.
— Ответ? — вскочил он. — У меня нет сомнений в том, что ты лучшая из воинов, Ра. Но это проклятье вашего рода — тяга к людям… Тагот тоже перед смертью увлекся женщиной с побережья, и я уверен, что именно она и привела его к гибели. Путь Детей Лезвия не совместим с дорогой этих червей! Может, в тебе тоже есть часть их крови, раз ты так снисходительна к людям, Ра? — выкрикнул он, и тут же понял, что его ждет.
Оскорбление всегда должно караться незамедлительно, пока тень от грязных слов не успела упасть на честь рода. Я отвела руку назад и воткнула окаменевшие пальцы в темный обвиняющий глаз, подкрепляя удар магией. Раз. И обратно — два. Я вытерла руку о его одежду. Три. Тело Эда упало у моих ног.
— Мы есть орудие и рука… — прошептала я фамильную молитву сама, не призывая братьев.
Серая Леди снова приняла жертву, и Триэр заговорил:
— Ни у кого из нас нет сомнений, что ты — чистокровное Дитя Лезвия, Ра. А этот глупец получил по заслугам. Он хорошо владел оружием, но его сознание еще не развилось до той степени, чтобы понимать Заповеди.
— Его слова — прах, — подтвердила Кристия, допивая куаву и доказывая свою верность.
Только Рик смотрел на труп даройо и темную лужу крови, растекающуюся под телом, отложив мешок. Мне кажется, он не одобрял моего решения, хотя какое мне было дело до мыслей бродяги.
— Тарен… — позвала я и указала на Рика. — Оставайся здесь.
Брат кивнул и встал рядом с мужчиной, задумчиво рассматривающим труп Эда. Я могла не сомневаться, что в случае опасности он меня позовет, но вокруг трактира и далее, в близлежащих землях Чарующих не чувствовалось ничего, что могло бы насторожить сильнее обычного. Мне хотелось остаться одной — я заслужила это право.
Никто не спрашивал, почему я так решила. Иногда нужно уединиться и обдумать все свои поступки. Все, совершенное мной, было правильным, потому что я поступала в соответствии с законами, не поддаваясь слепым эмоциям, симпатиям или ненависти. Обвинения Эда не задели ничего в моей душе, разве что всколыхнули воспоминания об истории с Таготом, легенды, не отличимые от вымысла. Я закрыла дверь на засов, села на кровать и прошептала имя Эйлоса, звучащее, как переливчатое пение горного ручья.
— Будь со мной…
Он кивнул, не снимая капюшона, и я достала лэр.
Шарик лэра немного жжет язык, а потом полость рта немеет, прихватывая гортань, и кажется, что вскоре не сможешь дышать. Иголки холода пробегают по телу, а потом оно перестает существовать, оставляя лишь разум в свободном полете, звучащий мелодией одиночества посреди огромного пространства. Брат говорил, что я никогда не закрываю глаза, и зрачки заполняют весь глаз, пульсируя в быстром ритме. Постепенно в тишину онемения начинают врываться самые разные звуки — осколки разбитых мелодий, которые складываются в красивое пение. Потом на тебя наваливается целый шквал звуков, который может раздавить, но я привычно отслеживаю какой-то один, и вскоре они начинают расплетаться, светясь перед глазами, представая друг за другом и ведя за собой. Я лечу в изменчивом мире мелодий, и каждая травинка, каждый шаг даройо где-то вдалеке добавляет свое звучание к общей картине. Я слышу, как звучит Траэрн, как поет каждая струя, даже каждая капля — перезвон непревзойденных инструментов, которым нет места вне картины, которую показывает лэр.
Музыка захватывает и вовлекает в себя, пока ты падаешь вниз с оглушающей скоростью. Или это все-таки вверх? Серебристые листья, алый грохот и сочное звучание неземных ситаров, голоса, такие сладкие и прекрасные, а потом угрожающие и злые. Звуки пронизывают тело, заставляя откликаться, словно на эротическую ласку, поцелуи громких гитар и прикосновения тонких трелей флейт… Полет сэйфера над Ущельем — огненная симфония, в которой я плыву, не боясь исчезнуть. Больше одного шарика принимать нельзя, иначе невыносимый экстаз убьет. Я ненавидела менестрелей, которые делали жалкие пародии на настоящую Музыку мира, звучащую, как идеально отлаженный звон сталкивающихся лезвий. Все, что я слышала сама по себе, не шло ни в какое сравнение с мелодиями Вселенной, с хрустальным перезвоном звезд и надсадным гудением тумана, в котором исчезали даройо. Скрипка, которая вонзалась внутрь сладострастным и жестоким острием. Мощь замков, каждый из которых звал громким хором удивительных голосов, — боевая песнь, взлетающая вверх, прочь из чаши Ущелья, и поднимающая мой истерзанный наслаждением дух с собой.
Лэр не был обычным наркотиком, и каждый раз шансы вернуться обратно уменьшались. Это словно неоднократные вылазки на земли, принадлежащие врагу, где приходится применять все большую изобретательность, чтобы уйти живым. Слишком много ходов и приливов музыки, которые уносили дух. Его мелодии никогда не были одинаково сладкими: они били, они заставляли переживать несколько жизней и много порций боли, но эти перекрещивающиеся аккорды так глубоки, так красивы, что покинуть мир лэра очень тяжело. То же единение и величие я чувствую, лишь когда исполняю ритуал убийства. Смерть поет вместе со мной.
Самое главное — точно поймать момент, когда ты погрузился слишком глубоко, и повернуть назад, отделив из пучка сплетающихся мелодий одну, ведущую к выходу. Эйлос. В мире лэра были свои ограничители, своя музыка у всего, что окружает, и мелодии братьев-теней помогали мне вернуться назад.
— Тагот, — выдохнула я, вернувшись в комнату.
Брат все так же стоял рядом, не изменив позы. Жалкий вид покоев с их роскошью, достойной убранства гроба какого-нибудь вельможи из Беара, лишенный гармоничности и безупречности мелодий лэра, ударил по глазам несовершенством. В момент возвращения все выглядит столь убогим, что нет сил смотреть на окружающую обстановку без презрения, но ужаснее всего — ощущение, что ты больше не слышишь музыки мира, что ты глух, как глухи все вокруг. Я закрыла глаза и свернулась на кровати, погружаясь в сон, обессиленная, усталая. Это плата, которую нужно отдать за путешествие, она привычна для меня, но каждый раз все столь же безнадежно и пусто, как в первый раз. К этому невозможно привыкнуть. Нельзя привыкнуть к ограниченности своих возможностей, и, быть может, поэтому я всегда стремлюсь преодолеть преграды, преступить через черту, оказаться сильнее и могущественнее.
Лэр обессиливает и выпивает надежды и иллюзии. Разумный выбор включает в себя полную ответственность за свои действия, и я была готова ответить за то, что сделала.
— Ра, человек пытается пить вина Чарующих, — сообщил Эйлос.
— Следите, чтобы он был на ногах, — вздохнула я, засыпая. Меньше всего мне сейчас хотелось видеть лохматого бродягу, присосавшегося к бутылке.
В конце концов, он тоже слышит музыку… Проклятый человек, который тоже может улавливать отголоски звуков мира. Я помнила, как он звучит — попеременно вверху, словно трагичная песня умирающего, и внизу, как бархатные волны, лижущие песок. Через миг я заснула.
Разбудил меня подозрительный шорох и, вскочив, я увидела Рика. Он побрился, оставив на лице усы и небольшую бородку. Дух, ворвавшийся в комнату с его приходом, указывал на то, что мужчина пьян.