Где же тогда справедливость?
В начале учебного года учительница установила, какой у кого голос, проверяя каждого ученика отдельно. Каждый мальчик и девочка должны были спеть песенку, а учительница после этого что-то в свою записную книжку записывала.
Лацо спеть не захотел, так что она и записать его не могла. Она пригрозила пожаловаться родителям. Пожаловаться не пожаловалась, но и в хор его не взяла. А хор-то выступает почти на всех деревенских праздниках.
Я тоже в хор не попал, хотя учительница меня дольше всех проверяла.
— Скажи «а»! — говорила учительница.
— А…
— Пропой!
— А-а-а!
И готово: все уже смеялись.
Учительница пела на все лады и всё добивалась, чтобы я ей подражал. Но откуда же у меня возьмется такой тонкий голос? А она не умеет петь низким. Только ее никто не заставляет петь низко, а от нас она требует. И напоследок она сказала, что я — музыкальный антиталант.
Сперва мне это понравилось. Но когда учительница почти на каждом уроке музыкального воспитания подчеркивала это, мне стало противно.
Почему же я антиталант, если во всем классе антиталантов больше нет?
Хуже всего меня злило, что я не знаю значения этого слова. А мама мне сказала, что просто у меня нет музыкального слуха.
Я немного успокоился: ведь то же самое сказали обо мне, когда еще мои родители собирались записать меня в городе в музыкальную школу.
Так я этому и поверил!
Как можно сказать о человеке, что у него нет музыкального слуха? Разве лучше меня слышит Марьена Рачкова или Анча Фиалова? Не верю! Кроме того, когда какой-нибудь ученик очень фальшиво поет, я знаю об этом так же хорошо, как и всякий. По-моему, ошибка из-за того получилась, что у меня такой низкий голос.
На уроках музыкального воспитания весь класс всегда выходит к доске, и только мы двое — Лацо и я — сидим на своих местах. Остальные ребята смеются над нами, и мы сначала им завидовали, но потом быстро поняли, что мы выгадали. Они-то должны целый урок простоять, а мы сидим!
Наконец-то восторжествовала справедливость.
ЮГОСЛАВИЯ
СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ ФЕДЕРАТИВНАЯ РЕСПУБЛИКА ЮГОСЛАВИЯ (СФРЮ).
Государство на юго-востоке Европы, в северо-западной части Балканского полуострова.
Территория — 256 тыс. кв. км.
Население — 20 млн. жителей.
Столица — Белград (703 тыс. жит.).
Крупнейшие города: Загреб, Сараево, Скопле, Любляна.
Воя ЦаричПОЕЗД В СНЕГУ
Перевела с сербскохорватского И. Макаровская.
Рис. Г. Епишина.
торожка стояла посреди снежной равнины. У Милована, сына путевого обходчика, не было друзей ни зимой, ни летом. И он играл с самим собой.
Дни тянулись за днями, и только проходившие мимо поезда вносили в жизнь мальчика хоть какое-то разнообразие и радость. Обычно он стоял возле сторожки и махал рукой всем, начиная от кочегара и кончая пассажирами последнего вагона. Служащие поездов уже знали Милована и, завидев сторожку, всегда выглядывали из окон.
— Здравствуй, малыш! Привет отцу! — крикнул ему однажды машинист и бросил коробку конфет.
Милован был большим сластеной, но все же часть конфет он оставил в память о таком замечательном дне. Каждое утро он проверял, на своем ли месте его конфеты, пересчитывал их и потом старательно завертывал в бумагу.
Когда наступало лето, Милован пас корову и загонял ее в хлев — это были все его дела. Отцовские книги он давно пересмотрел и разрисовал, а старый пес уже так одряхлел, что не мог принимать участия в его играх и все время ходил за мальчиком по пятам, да и то без всякой охоты — просто выполнял свой собачий долг.
— Папа, куда идут поезда? — спрашивал Милован отца.
— Одни — на восток, в Белград, другие — в Загреб.
— А кто в них едет?
— Пассажиры.
«Кто они такие, эти пассажиры?» — размышлял Милован. И в воображении мальчика вырастали веселые, суетливые люди, нагруженные чемоданами и сумками, которые мчатся из Загреба в Белград, чтобы там сразу же пересесть на автомашины или припуститься бегом. Пассажиры… Миловану казалось, что это профессия некоторых людей, каких-то странных взрослых людей, которые вечно куда-то спешат и к которым все относятся с почтением. Он еще не видел вблизи ни одного пассажира — поезда перед сторожкой никогда не останавливались, и Милован никуда не ездил. Но он знал о пассажирах и поезде со слов отца все до мельчайших подробностей. Ведь отец несколько лет был кондуктором.
Часто играл он в поезд: поставленные в ряд стулья служили вагонами, а печь — паровозом.
— Поживей, граждане, поезд уже отправляется, — говорил Милован, потом подбрасывал в печь угля, давал свистком сигнал к отправлению и, превращаясь из кондуктора в пассажиров, садился по очереди на все стулья, то есть в вагоны.
После этого он становился контролером и проверял билеты.
— Граждане пассажиры, соблюдайте в вагонах чистоту и порядок! Чья это собака? Гражданин, разве вы не знаете, что возить в поездах собак запрещено? Не знаете? — удивлялся Милован. — Извините, но я вынужден вас оштрафовать.
Пес, не имевший ни малейшего желания выслушивать какие бы то ни было поучения, тут же соскакивал со стула, забивался в угол и оттуда с опаской поглядывал на мальчика.
— Прошу приготовить билеты!
— Граждане пассажиры, приготовьтесь к выходу! Подъезжаем к Белграду.
— Товарищ кондуктор, не знаете ли вы, где можно остановиться в Белграде? — спрашивал Милована задумчивый пассажир.
— Уважаемый пассажир, в Белграде много гостиниц, можете выбрать любую.
— Товарищ кондуктор, вы хорошо знаете Белград?
— Как свои пять пальцев.
— Приятно, когда люди знают Белград.
— Граждане пассажиры, Белград, прибыли в Белград! — объявлял Милован и тут же превращался в машиниста — надо было срочно остановить паровоз.
Впрочем, машинистом он бывал не только в Белграде, но и в дороге.
— Здравствуй, малыш! Привет отцу! — кричал он и бросал на пол те самые конфеты, которые получил когда-то от настоящего машиниста.
Старая отцовская форма, знаки различия и еще кое-какие вещи были незаменимы в игре.
…Снег шел день и ночь. Дом оказался окруженным белым пологом, а воздух стал таким прозрачным, что видно было далеко вокруг. Снежная равнина сливалась с небом.
Как-то раз вечерний поезд не прошел в положенное время, и отец сказал Миловану:
— Поезд не может пройти из-за снежных заносов. Не иначе, как где-нибудь застрял.
«Как это поезд не может пройти из-за снежных заносов? — размышлял Милован, сидя возле печи. — Разве может мягкий и легкий снег остановить такой сильный и тяжелый паровоз, который тащит по сто вагонов? Что же паровоз не расшвыряет его, не растопит и не проедет по нему как ни в чем не бывало?»
— А может поезд замерзнуть в снегу? — спросил он отца.
— Еще как! Если помощь не подоспеет — беда.
Обеспокоенный судьбой вечернего поезда, Милован обдумывал, что же с ним могло случиться, и в конце концов устал и заснул у печи. Отец отправился на ночное дежурство.
Ночью подул порывистый ветер. Он со свистом забирался во все щели, голые ветви стонали и больно стегали друг друга. Казалось, ветер наказывает за какие-то провинности и всю округу, и все, что на ней растет.
Долгий и печальный гудок паровоза не разбудил Милована.
Во сне мальчик ясно видел занесенный снегом вечерний поезд. Все вагоны уже заледенели, и только паровоз еще сохранял тепло, но кочегар бросил в топку последнюю лопату угля.
Машинист, тот самый, который подарил Миловану коробку конфет, сидел на подножке и тер лицо снегом.
«Где ты, Милован? Мы можем замерзнуть», — сказал машинист.
Милован повернулся на другой бок. Но во сне казалось ему, что он вскочил на ноги, взял свой старый инструмент, кликнул собаку и выбежал из дому, чтобы помочь попавшим в беду железнодорожникам.
«Я иду! Я помогу!» — шептал он, ежась от холода и наматывая на шею шарф.
Свист паровоза слышался теперь отчетливее и все усиливался по мере того, как Милован приближался к нему.
«Я иду, сейчас приду», — шептал мальчик, с трудом шагая по глубокому снегу.
«Держись, Милован, уже близко!» — услышал он голос машиниста.
«Сейчас», — ответил он машинисту шепотом.
…В это самое время промчался шедший с большим опозданием вечерний поезд, но Милован крепко спал и не слышал его настоящего гудка и не видел настоящего машиниста.
Глигор ПоповскиМАТЬ МИЛЕ
Перевела с македонского И. Макаровская.
Рис. Г. Епишина.
н был самым странным, самым тихим и самым таинственным учеником в классе. Трудно было понять, отчего он такой — то ли он чем-то подавлен, то ли просто очень робкий и необщительный. С товарищами он разговаривал лишь в тех редких случаях, когда ему надо было что-нибудь у них попросить. Сидел он на последней парте, в самом углу, и, казалось, был очень доволен тем, что может быть наедине с собой. Ребята на переменах кричали, шумели, носились по классу, бегали по партам, кидались губкой для доски, словом, ходили на головах, а он тихо сидел в своем углу, не обращая ни малейшего внимания на то, что творилось вокруг.
О чем он думал, что таилось за его равнодушно-печальным взглядом?
Этого никто не знал. Даже учительница. Миле был в классе новеньким. Учительница с беспокойством вглядывалась в его вечно грустное лицо, пытаясь понять, что так гнетет мальчика. Как-то раз она спросила Миле:
— Тебя дома ругают?
— Нет, — ответил он.
— Ты здоров?
— Да.
— Может быть, ты нуждаешься в помощи?
— Нет.
— Может быть, тебе нужен какой-нибудь совет?
— Нет.
И так всегда. О чем бы его ни спросили, Миле отвечал только «да» или «нет». Учительница была в замешательстве — ей никак не удавалось завоевать его доверие. Тогда она решила время от времени наводить о нем справки у ребят — ведь когда-нибудь он подружится со своими одноклассниками и расскажет им что-нибудь о себе.