ть.
Промасленные доски настила были испещрены каплями воды, она вовсю испарялась – взошедшее солнце согревало и бухту Безмятежности, и окаймлявшие ее белые утесы. Вот тогда-то и услышала девушка пение. А еще она услышала треск дерева, и содрогнулась, когда зазубренная сталь пронзила ей кожу, и ощутила во рту вкус крови.
Элани стояла на пристани, омываемая солнечным светом, и дрожала, внемля восторженному пению пирующих кракенов.
В тот вечер она сказала матери, что отец умер, что он не вернется. А мать поколотила ее. За лживые слова. За то, что этак можно сглазить ушедших за волноломы моряков. За неверие.
И Элани убежала из дома.
Бродя по улицам, она постоянно слышала, как поют кракены, как шарят щупальцами внутри раздавленного «Воробья», вылавливая утонувших моряков из отцовской команды.
Возвратясь наконец домой, Элани застала мать сидящей в темноте; лишь отсветы единственной свечи играли на ее лице, придавая костям непривычно острые углы. Синолиза не подняла глаз на вошедшую дочь, и та поняла, что матери очень страшно.
Казавшаяся такой важной и властной прежде, когда управляла хозяйством в доме на Средней улице и командовала слугами, Синолиза нежданно-негаданно лишилась опоры. Обломок кораблекрушения, швыряемый волнами в океане неизвестности.
С ужасом Элани осознала, что ее мать слаба. Синолиза никогда не зарабатывала на жизнь торговлей рыбой на площади Хариуса. Она выбрала в мужья человека, владевшего судном, – чтобы иметь слуг и жить вдали от белых утесов, от рыбьих потрохов, среди которых выросла. Синолиза для того и вышла замуж за моряка, чтобы порвать с морем.
Элани улеглась в постель, чувствуя себя затерянной в море, которое обширней всех морей, где довелось побывать ее отцу. Как же плыть через рифы и мели, не имея самомалейших знаний и навыков?
Через неделю пришла весть о гибели «Воробья», и Элани застала мать в кухне: стоя на коленях, Синолиза жгла в очаге мужнину одежду. Вдова была в ярости и страхе – оттого что Элани узнала о смерти отца задолго до прибытия этой вести в гавань.
Через месяц ушли обе служанки, не получив своего заработка, а вскоре, аккурат перед Летним поворотом, мать заявила, что они с Элани переселяются за город.
У Элани будет новый отец, вернее, отчим. Он вдовец и далеко не бедный – владеет пастбищами и отарами. Этот человек не станет корить женщину, которую примет в свой дом, тем, что у нее есть ребенок от другого мужчины.
Элани никогда не видела кракенов, но помнила, как они впервые произнесли ее имя.
Человек, которому предстояло заменить ей отца, звался Элиамом. Его богатство было у всех на слуху, как и его щедрость. Элиам имел каштановую бороду, шевелюру заплетал в длинную косу. Он был таким же рослым и сильным, как отец Элани, вот только в его глазах она видела то, чего никогда не замечала в отцовских. Нечто такое, чего пока не могла понять.
Элиам улыбался, когда новая жена представляла ему падчерицу. Он взял Элани за руку, и заахал от восхищения, и осыпал похвалами ее наряд и прическу.
– Да ты уже почти женщина, – сказал он.
– Да ты ровесница моему Эльбу, – сказал он.
– Да ты красавица, дочь моя, – сказал он.
Синолиза сочла эти комплименты добрым знаком, а вот Элани оцепенела от страха.
Потому что услышала шепот кракенов.
А знаешь ли ты, Элани, как мы охотимся на синеспинника? Он самый громадный и могучий из китов, но мы сильнее, потому что нас много. Не нападаем сразу на большую мать, а ловим детеныша. Если удастся схватить детеныша, большая мать непременно обезумеет.
Когда детеныш попал в беду, большая мать должна броситься на выручку, таков уж родительский долг. Забыв всякую осторожность, она мчится вдогонку за нами, и на глубине мы хватаем ее, и цепляемся щупальцами за кораллы на дне, и держим добычу крепко-крепко.
На подмогу спешат все наши родичи, и большой матери уже не вырваться. Мы клюем ее плоть, и соленая вода мутнеет, чернеет от крови из ее огромного сердца. Наконец она лишается сил, судорожно глотает Морайбе – и все, теперь она корм для нас.
А после мы съедим и ее детей, если захотим. Когда убита мать, с детьми справиться легче легкого.
Вот так мы охотимся на синеспинников. Заманиваем мать на глубину, хватаем и пожираем.
Мы дети Морайбе, а синеспинники, хоть и плавают в ее объятиях, не родня морю. Мы дышим водой, а синеспинникам приходится плавать наверху, чтобы дышать воздухом. И если не отпускать большую мать с глубины, если держать ее крепко-крепко, она будет биться, извиваться и молить о пощаде, но рано или поздно начнет дышать нашей матерью. И стоит ей наглотаться Морайбе – все, она корм для нас.
Видишь, как глотает, как тонет твоя мать?
Ее уже нет, а ты слаба, ты беспомощна.
Что под водой, что над волнами – нет никакой разницы.
Охота везде одинакова.
Вот что шептали кракены, и Элани понимала: они не лгут. Ее мать пресмыкается перед мужчиной, не жалеет для него ласки и лести, а он все липнет взглядом к падчерице. Нетрудно догадаться: это не муж и не отец. Это волк, пестующий ягненка.
Элани метнулась в свою комнату, и захлопнула дверь, и распласталась на ее филенках, и взмолилась о том, чтобы все оказалось неправдой: ее отец не остался навсегда в объятиях Морайбе и она не ощущала во рту родную кровь в миг его гибели.
Рыдая, Элани молилась о невозможном, а кракены шептали, что отца уже не вернуть. «Воробей» лежит на морском дне, и они теперь гнездятся в его трюме.
Синолиза колотила в дверь, упрашивала впустить ее. Элани слышала, как она оправдывается перед хищным зверем.
– Элани не такая, – снова и снова повторяла мать. – Она хорошая девочка. Она будет тебя слушаться. Я ее заставлю слушаться!
Она захлебывалась криком и срывалась на визг, обезумев от ужасной мысли, что ее могут выставить за порог. А Элани, слушая ее клятвенные заверения и снисходительные смешки Элиама, осознала, что осталась без матери. Синолиза чем угодно пожертвует, чтобы угодить новому мужу. Чтобы не вернуться к проклятому морю и рыбьим потрохам.
А кракены хихикали и томно ворочались в пучине Морайбе.
Юный синеспинник самый вкусный. Ни костей, ни хрящей. Когда мать убита, его совсем легко поймать. Обовьем детеныша щупальцами, утянем на дно – и все, он наш корм.
Элани никогда не видела кракенов, но плавала среди них.
Она кувыркалась в быстрых черных токах Морайбе, находила приют у сородичей, в грудах сплетенных тел, под гигантскими раковинами убитых в незапамятные времена храмовых крабов. Она ощущала трение песка о кожу, зарываясь в него по глаза, и набрасывалась из засады на добычу, и терзала ее, и пировала вместе с кракенами, и во рту был вкус крови.
Порой песни кракенов звучали так громко, что Элани тонула в их сытой радости. Когда Синолиза перечисляла, что из своих вещей дочь может перевезти в новый дом, та могла лишь угадывать слова по губам, потому что голоса кракенов гремели в ее голове, будто бьющиеся в мол волны.
В другое время голоса были слабы, как пальцы спящей Элани на одеяле, – это означало, что кракены преследуют стаю нарвалов за льдистым северным горизонтом. Но снова и снова они взывали к девушке то издали, то изблизи, как приливы и отливы, но никогда не пропадали совсем.
Элани катила тачку с вещами, и ее сопровождали кракены – дивились колесной штуковине, груженной дорогими девушке и ее матери вещами. А завидев крытый гонтом, с массивной деревянной дверью и ставнями дом из колотого камня, азартно зашептались между собой: как бы проникнуть внутрь да изъять съестное.
Но сильнее всего их впечатлили стада овец на пышных лугах Элиама. Слыханное ли дело, чтобы добыча смиренно дожидалась, когда ее сожрут?
Кракены смотрели и слушали, как Элани вселяется в дом приемного отца. Но стоило появиться сыну Элиама, и они в панике отпрянули, замутив ей взор своими чернилами.
Эльб был ровесником Элани, но имел глаза грейбанского воина, вернувшегося из кровавого набега на чужие берега; в этих глазах девушке грезились и доброе веселье, и злая ирония. Тихим призраком юноша крался по сумрачным залам и коридорам отцовского дома вслед за сводной сестрой, не отрывая от нее своих древних всепонимающих очей.
Синеспинник рождает синеспинника, мурена рождает мурену, – говорили кракены. – Остерегайся его!
Коридор за коридором, комната за комнатой… Эльб маячил у Элани за спиной, когда она изучала библиотеку, кухню и отведенную ей спаленку без засова на двери. И нигде ей было не укрыться от этих старческих глаз.
И вот Элани в главном зале, рассматривает охотничьи трофеи. Сивый олень с зубчатыми рогами цвета слоновой кости, рычащие серые волки, головы горных обезьян на стене, расположенные не абы как, а строгой шеренгой, по племенному ранжиру. Расстеленные на гранитных плитах пола шкуры снежных львов, каждая длиной в три роста Элани. Пышный белый мех скрадывал ее шаги, пока она переходила от жертвы к жертве.
– Зимой он ходит к Гряде, – зашептал Эльб на ухо Элани.
Девушка, не заметившая, как он подкрался, вздрогнула и отшатнулась.
– Охотится с ножом и луком, – продолжал Эльб. – Обожает гнаться за добычей. Нравится ему смотреть, как кровь из раны пятнает снег. Однажды я был с отцом на охоте; он дожидался, когда олень истечет кровью. Не один час простоял над ним, любуясь.
Элани еще дальше отступила от юного призрака, но тот будто не замечал ее страха. Он указывал на разные трофеи и повествовал об их судьбах.
Элиам рыщет по лесам среди высоченных ветровых сосен и пробивается через сугробы глубиной по пояс в тех местах, где ютятся только снежные львы. Он без устали идет по кровавому следу, презрев слепящие ледяные бури Ванема и лавины Гряды. Он гонит зверя, пока тот не падает в изнеможении среди снегов. И тогда, торжествуя, Элиам подходит к жертве и с наслаждением глядит, как вздымаются ее ребра в предсмертных вздохах, как в глазах воля к жизни, мечта о спасении сменяется желанием сдаться и обрести покой.