Судя по выражению лица, у мамы не было желания отвечать. Все же она ответила:
– Нона вечно жалуется на проблемы, но она никогда в жизни не бралась их решать. И ей страшно не нравилось, что мы пытались фермерствовать. Похоже, считала, что этим мы ее оскорбляем. Осуждаем за то, как живет она сама.
– А разве вы не осуждали?
– Папу раздражали кое-какие увлечения Ноны. Особенно после того, как родилась ты.
– Например, путешествия на самолетах?
– И на автомобилях. И мясоедение. – Мама тряхнула головой. – Впрочем, это было давно. Все так делали, и хуже от этого стало всем. Не только Ноне.
Спустя время Рю спросила саму Нону о ее увлечениях.
– Мама сказала, что папа на тебя злился: не нравилось ему, как ты живешь.
– Эх, заинька… Уж такой нам достался мир. Надо получить от него хоть капельку радости. – Глаза Ноны увлажнились. – Жизнь коротка, и кто решил, что мы должны провести ее в тоске и унынии? Тебе бы тоже не помешало найти то, чем можно наслаждаться.
Она перекинула деньжат внучке на телефон и сказала: купи, что тебе нравится. Но Рю так и не сумела выбрать. Ее жилище превратилось в руины, предстоял очередной переезд; что толку заново обзаводиться вещами? Разве что москитная сетка пригодилась бы.
Рю размышляла о том, каково это – улететь на край света. Пожить, к примеру, в Италии, пить эспрессо. Или в Японию махнуть, полюбоваться на храмы Киото – Ноне довелось в них помедитировать.
Вот только денег, подаренных Ноной, ни на что такое не хватило бы.
Нона хотела, чтобы семья перебралась к ней в Бостон, но мама предпочла Нью-Йорк, где жил ее брат Армандо.
Люди во Флориде получили по заслугам.
Так сказал дядя Армандо.
– Эти волноотбойные стены! Кто придумывал стандарты, какой-то долбаный политический назначенец? А вот Манхэттену хватило ума применить стандарты европейские. Что хотите говорите про здешние налоги, но по крайней мере мы науку не насилуем. – Он резал стейк на тарелке и негодующе качал головой, размышляя о глупости властей Майами. – Еще бы они не оказались по уши в дерьме, – вещал дядя, жуя и жестикулируя вилкой. – Туда они полезли в тот самый день, когда приняли эти сраные американские стандарты!
– Пожалуйста, не употребляй таких слов, – попросила мама, потирая виски.
К своей порции мяса она даже не притронулась.
– Каких «таких слов»? Дерьмо? Сраные?
– Знаешь же, мне это не нравится.
– Пять городов под водой, а тебя волнует мой хренов лексикон? – Дядя Армандо рассмеялся с таким видом, будто не поверил ушам. – Только лексикон не нравится? – Он хмыкнул и указал на мамину тарелку. – Да ешь же стейк. Мясо из дождевых лесов Кобе.
– Я не голодна.
– Безуглеродное! Безнасильственное! Как раз по вашей части. Нипочем не скажешь, что выращено в баке. Метан – по нулям, вырубка лесов – по нулям. Твой муж был бы в восторге. Поешь!
– Может, попозже…
– Ну как хочешь. – Дядя Армандо отрезал еще кусочек. – Рю, а тебе нравится стейк?
– Ага. Вкусно.
– Лучше и не скажешь. – Дядя проглотил мясо и вернулся к предыдущей теме. – Этот сраный стандарт высосал из пальца какой-то мудак, лоббист какой-то нефтяной компании. Точно так же лоббисты поступили с ртутью, метаном и прочей херней. А потом майамские тупари просто взяли и застандартили колебания уровня моря. Сами же себя отымели.
– Армандо, – сказала мама, – это не одна из твоих таблиц по инвестициям. Беды свалились на голову реальным людям.
– Майами я зашортил, ты в курсе?
Мама сверкнула глазами, и Армандо притих. Но в голове у Рю все еще звучало слово «отымели».
Она была вполне большой, чтобы знать его смысл. Смогла бы выразить этот смысл на шести языках благодаря ребятам, с которыми познакомилась в местах, где ей довелось пожить. В той или иной форме он звучал постоянно: кто-то кого-то трахнул, кто-то пролюбил тест на словарный запас; долбаный ты, долбаный я, долбаный директор Васкес. Но это были обиходные слова, и ребята произносили их не задумываясь. Не чувствуя, не сознавая истинного значения.
Майами отымели. Наконец-то это было сказано по делу.
Отымели.
Жестоко, грязно и подло отымели.
Это слово описывает мир, который Рю изведывала каждый день. Мир, чьего существования взрослые старались не замечать. Старались так рьяно, будто всерьез верили, что благодаря этому жизнь как-нибудь наладится.
Вот так же они внушали себе, что волноотбойные стены в Майами достаточно высоки. Вот так же Нона убеждала себя, что летать на самолетах – это классно.
Все они закрыли глаза и поверили в лучшее.
И всех их в конце концов отымели.
Когда Армандо произнес это слово над тарелками с органической капустой и бурым рисом без мышьяка, у Рю даже полегчало на душе. Слово помогло оформиться тому, что уже некоторое время подспудно зрело в ее уме и чему она не могла подобрать название или описание, потому что всем взрослым, кого она знала, не хватало честности, чтобы называть вещи своими именами.
Как будто дверь распахнулась от сильного пинка.
Едва Армандо произнес это слово, у Рю открылись глаза. Теперь она и сама видела катастрофу – везде, куда бы ни взглянула. В цене хлеба и сыра, овощей и курятины. В малолетних попрошайках на улице. В штормовых предупреждениях – зимой ураганы добирались до побережья, чтобы омывать его ливнями, устилать шугой реки и штурмовать волноотбойные стены Манхэттена.
Мама обещала, что в Нью-Йорке будет хорошо. Она здесь выросла. Но у Старого Нью-Йорка оказалось мало общего с Долбаным Нью-Йорком. Работа была только у Армандо, однако все менялось, даже для него.
Повсеместно гибли дома из-за повышения уровня океана, из-за лесных пожаров, из-за ураганов, наводнений и засух. Люди уезжали, оставляя позади руины зданий и горы долгов. Вслед за ипотечными и страховыми компаниями начали разоряться банки. Работа Армандо, шортившего Майами (шортить, объяснил он Рю, это ставить деньги на тех, кого обязательно трахнут), имела смысл лишь при наличии надежного места для хранения выручки.
Через полгода после того, как Рю с мамой переселились в Нью-Йорк, приказала долго жить ФКСВ[139], и доллар рухнул в пропасть. Банки лопались один за другим, банкротились хедж-фонды, манхэттенские трейдеры разорялись пачками, замораживались счета. Уолл-стрит будто вымерла. Люди теряли свои сбережения, прогорали 401K, 529-е, IRA…[140] Как будто все деньги в мире взяли да испарились.
Мама решила отправить Рю в Бостон.
– Я не хочу жить с Ноной! Я хочу жить с тобой, – молила Рю, обнимая маму на автобусной остановке.
– Как только найду работу, ты ко мне вернешься, – пообещала мама, вытирая глаза.
Опять притворство. Все взрослые играли в эту игру. Все, кроме Армандо, который крепко обнял Рю и сунул ей в ладонь влажный от пота рулончик наличных.
– Удачи тебе, детка. А это на крайний случай. Поняла? На самый крайний.
– Да, поняла. Жаль, что так вышло с твоей работой.
– Угу… И ведь знал же, что юани надо покупать. – Дядя скрипнул зубами. – Я почему вообще ввязался в этот блудняк? Потому что дал себе слово никогда не копать канавы. Теперь мне даже волноотбойную стену класть не дадут – слишком много беглых конкурирует из-за грошовой херни.
Когда дядя лишился своей инвестиционной компании, его будто подменили.
На Масс-Пайке[141] автобус трижды останавливался у КПП. Детей с поддельными «семейными пропусками» отправляли обратно. Каждый раз, когда полиция штата сканировала код Рю, та ждала, что ее тоже завернут.
– Жалко, что ты раньше не приехала, – сказала Нона, встретив Рю на Южном вокзале. – Я для тебя комнату держу уже давно.
Она крепко обняла внучку посреди шумного зала, и та на минуту почувствовала себя в безопасности.
Даже в полдень вокзал был набит людьми под завязку. Миграционный контроль не справлялся с наплывом беженцев.
– Все беглые норовят пролезть в Бостон, – говорила Нона, пока они с Рю обливались потом в очереди. – Я сдаю комнаты через «Эйрбиэнби»[142], цена аренды просто бешеная. Но худо-бедно возмещает расходы на продукты. Даже не знаю, как люди с голоду не перемерли из-за всех этих засух.
Чтобы у Рю была своя комната, Нона выселила семью бывших жителей Алабамы.
– Мне пора в больницу, – сказала она, меняя постельное белье. – Будешь выходить, остерегайся грабителей. Нынче дефицит рабочих мест.
Нона работала психиатром, специализируясь на травмах. Государство платило ей, чтобы она выписывала беженцам антидепрессанты и противотревожные препараты.
– Бензодиазепины дешевы, – весело объяснила бабушка, – чего не скажешь о больничных койках. И жара всех сводит с ума.
Еще она посоветовала не слишком обнадеживаться. Ее односемейный дом вот-вот снесут – участок понадобился для уплотненной застройки. Ноне предстоит переселение в многоэтажку.
– У наших властей мегапланы, – сказала она.
Это не выглядело преувеличением. Бигборды прославляли растущий Бостон, называли его городом будущего. Движение автомобилей было запрещено на территории от Эйлвайфа до океана. По суженным шоссе и проспектам ездили только трамваи и изредка машины экстренных служб. Остальные улицы превратились в дорожки для электровелосипедов и парки. С наступлением лета пешеходные зоны затенялись вьющимися растениями, на зиму между многоэтажными домами протягивались крытые переходы. Ни капли бензина нигде.
По замыслу властей город должен был уподобиться раю, но Рю видела, как тяжко ему приходится под давлением переселенцев из тех мест, которые никто не пытался спасти. «Превосходная школа», куда устроила ее Нона, оказалась переполненной. Детям раздали дешевые планшеты и предложили подключиться к Академии Хана