Не мятежная девочка со светлым даром, которая смогла вырваться из-под власти Леса и сбежать. Своя.
Шельда готовит ужин на кухне. Скоро вечер, Тьяден вернется.
Режет что-то… Она взволнована, напряжена, Хёнрир чувствует это.
Он встает.
Подходит ближе. Подбитый железом сапог стучит по полу.
— Кто он тебе? — спрашивает тихо. — Ильгар. Брат?
Слышит, как Шельда вздрагивает, дергается, нож падает в ее руках.
— Что? — словно не веря, спрашивает она.
— Это ведь была ты, правда? — Хёнрир подходит ближе. — Последнее, что я видел: женщина с черными волосами, вся в слезах. Она ненавидела меня и желала смерти. Это ведь ты? Сразу после Фесгарда.
«Ты сделала это со мной?»
Шельда молчит. Но, вместе с тем, Хёнрир отчетливо чувствует магию, которая вспыхивает между ними. Барьер? Она боится его, пытается защищаться.
Значит, он прав?
Хёнрир вытаскивает из-за пояса топор, неуклюже наклоняется, стараясь не упасть, кладет на пол, выпрямляется, показывает руки. Он безоружен и не собирается нападать. Это смешно, на самом деле, даже с оружием против Шельды у него нет шансов. Против ее магии. Это так — показательный жест.
Но все, что он хочет — узнать правду.
— Я только хочу понять, Шельда, — говорит он. — Что мне делать?
Она молчит. Хёнрир слышит только ее напряженное дыхание, чувствует силу, которая клубком сворачивается в ней. Ударит сейчас?
— Я не спрашиваю — за что, — говорит он. — Это я отлично понимаю. Я тварь. Но только хочу понять: ты можешь говорить с Лесом?
— Ты хочешь, чтобы я попросила Лес вернуть тебе все назад? Хочешь вернуться?
— Нет, — Хёнрир фыркает. — Я как-нибудь обойдусь и сам. Дело не во мне, — он чуть сдвигает швабру, и один, небольшой шаг вперед, осторожно. — Но если ты действительно что-то знаешь, то, может быть есть способ остановить его? Бессмысленно убивать тварей, на место одной — придут сотни. Бессмысленно убивать меня. Ты отомстишь, но это ничего не изменит. Лес все так же будет желать крови, день за днем. И все так же захватывать новые земли. Но может быть, есть другой путь?
— Нет… — говорит Шельда почти испуганно.
— Почему? Кто он тебе?
Шельда всхлипывает.
— Тьют? — говорит Хёнрир.
Слышит, как она отступает на шаг, к столу, задевая… и что-то падает, катится по полу. Она всхлипывает снова.
— Он твой брат, — тихо говорит Хёнрир.
— Семьдесят, — говорит она. — Я прожила с Норагом без малого семьдесят лет.
Шельда сидит на табуретке и, кажется, плачет. Голос чуть дрожит.
Хёнрир стоит, прислонившись плечом к стене. Можно бы сесть, но стула он сейчас не найдет. А Шельда…
Она плачет.
Семьдесят лет назад она вылечила раненного йорлингского солдата… да так и осталась с ним. Бросила службу в храме, уехала из жаркой Барсы в Йорлинг, а потом и вовсе на самую границу с Лесом.
— Я не хотела, — говорит она. — Я думала забыть об этом навсегда. Весь ужас… Думала, можно сбежать от этого. Там, за морем, другая жизнь… но так вышло. Он солдат, и он должен был возвращаться, должен был ехать туда, куда его посылают. Долг слишком много значил для него, больше, чем личное счастье. Но я не могла отпустить его одного. Не могла потерять.
Столько лет…
Шельда знала, что это закончится, люди не живут вечно… так долго они не живут. Она давно уже выглядела как дочь рядом с ним, едва ли не внучка. Последнее время ему было неловко обнимать ее на людях, косо смотрели. Впрочем, в свои девяноста три — он оставался все еще высоким, крепким мужчиной, который все так же уверенно держал оружие в руках, который сражался на стенах наравне с молодыми. Он был рядом с ней. Но он человек, а люди не вечны…
За эти годы она так привыкла к нему, и теперь совсем не представляет, как жить без него.
— Я так ненавидела тебя, — говорит Шельда. — Ты убил человека, который был мне так дорог, которого я любила. Часть меня умерла вместе с ним. Сердце разорвалось на части. Я хотела твоей смерти. Хотела справедливости.
— Почему не убила?
Шельда долго молчит. Тихий шорох платья… мнет пальцами? Не может решиться?
— Сначала я была уверена, что ты умрешь, — говорит она. — Когда я оставила тебя там, в Красной Пади, ты едва дышал, истекал кровью, все кости переломаны едва ли не в кашу. Хёнрир, я была уверена, что выжить невозможно. У тебя больше не осталось силы, ты не мог… А добить тебя, значило бы дать быструю смерть…
Хёнрир улыбается.
— Добрая девочка, — говорит он.
— Ты убил моего мужа! Лучшего из всех людей, которого я знала… Я…
— Шельда, подожди, — он морщится, поднимает ладонь, останавливая ее. — Я вовсе не осуждаю тебя. Я отлично понимаю, как тяжело терять близких и как сильно можно ненавидеть убийцу. Это нормально — желать мучительной смерти своему врагу. Не выжить, если оставлять зло безнаказанным. Но дело не в том… Прости, но когда такие, как ты, говорите о мире, любви, справедливости, о том, как ужасны твари, как недопустимо проливать кровь, как насилие категорически неприемлемо… о том, какие вы светлые и ранимые люди… Но все это ровно до тех пор, пока насилие не касается вас самих. И тогда сразу: «добить, значит подарить легкую смерть». Слушая тебя, я слышу Свельга, он поет об этом всю свою жизнь.
— Теперь ты будешь ненавидеть меня?
— Я? Зачем? — Хёнрир удивляется. — Я сделал то, что сделал и поплатился за это, вполне закономерно. Кровь за кровь. Я не собираюсь оправдываться и, вернись все назад, поступил бы так же. И ты все сделала так, как должна. Но… ты меня бросила. И как же я выжил?
Шельда, кажется, утирает слезы.
— У Оддни овца убежала, они пошли искать овцу и нашли тебя. Спустя неделю. И ты был еще жив. Притащили тебя в деревню. Что мне было делать?
— Одно движение руки, и я бы тихо умер у тебя на руках. Ну, либо не тихо, а в страшных муках, если бы это тебя больше порадовало. Почему нет?
— Прекрати! Хёнрир… я не знаю. Я много думала об этом. Когда Ильгар выдирал все свои нити из тебя, когда я увидела… Их было столько! Даже мертвую тварь такая плотная сеть разорвет, ничего не останется. Я не могла понять, как все это могло держаться в живом человеке. Как можно было оставаться живым, когда все это внутри…
— Такая сеть выросла не за один день. Почти двадцать восемь лет. Я сам удивляюсь, как смог продержаться столько, был уверен, что и до двадцати-то не доживу.
Он улыбается.
— Сила, которая в тебе, просто чудовищна, — говорит Шельда. — Ты же ведь понимаешь, что сила Ильгара, это не сила одного человека, это сила всей сети Леса, всех, кого он держит, из кого тянет магию, сила земли, в которую проросли его корни. Бесчисленные источники питают его. Ты, все эти годы, сопротивлялся ему в одиночку. Когда Ильгар начал рвать и выдергивать из тебя свои нити, он, неизбежно, начал рвать и твои, там все было переплетено настолько, что почти срослось… Там, где не мог выдернуть, Иль рвал свои нити, и, сворачиваясь, умирая, они ломали твои кости… Ты пытался сопротивляться, но боль оглушала тебя. И только так мы, вместе с Ильгаром, смогли справиться. Мы с ним — против тебя. Твою силу мы запечатали остатками твоей же сети. Рано или поздно эту печать сорвет. Я уже сейчас вижу, как магия просачивается, ты можешь восстанавливаться быстрее. Пусть пока еще не можешь тянуться к другим, но твоя защита уже развернулась и горит. И я никак не могу помешать. Потому что любое мое действие, любое касание — лишь усилит внутреннее сопротивление в тебе. Ты слишком привык сражаться с внешним давлением, это происходит само, неосознанно. И когда печать сорвет, мне даже представить страшно, что будет.
— И что ты собираешься делать? — говорит Хёнрир.
Шельда вздыхает.
— Я должна либо убить тебя сейчас, — говорит она, — либо позволить твоей силе вернуться. Но я еще не решила. Мне нужно понять, что ты за человек, Хёнрир, и каким станешь, если получишь свободу. Понять, что движет тобой.
— У тебя есть какой-то план?
— Да, — говорит она, на этот раз без слез, почти твердо. — Тварей нужно остановить. Это зашло слишком далеко.
Глава 9. Тьяден
— Хёд! — радостно кричит Тьяден с порога. — Я тебе костыль принес! Мы с Эваном сделали костыль!
Шельда сидит на стульчике на кухне, глаза красные… Но увидев Тьядена — встает.
— Надо закончить с ужином, — тихо говорит она. И еще что-то Хёду говорит, совсем тихо.
У Тьядена сердце болеть начинает, когда он видит ее такой.
— Что случилось, Шельда?
— Ничего, — говорит она, вытирает глаза, отворачивается. — Мы просто разговаривали. Я вспоминала прошлое.
— Отца, да?
— Да, — говорит Шельда. — Все хорошо. Иди, принеси сыр из погреба, потом умойся и порежь хлеб.
Тьяден бросает на Хёда быстрый взгляд. Все же, слезы Шельды он никому не готов простить. О чем?
Но Хёд сам стоит хмурый, задумчивый.
— Мы сделали костыль, — говорит Тьяден, подходит ближе. — Эван делал, но я помогал. Он мастер! Попробуй. Это должно быть удобнее, чем со шваброй.
— Спасибо, — говорит Хёд, протягивает руку.
Тьяден отдает ему.
Хёд отставляет швабру к стене, берет костыль, примериваясь, крутит его. Потом пытается опереться и сделать шаг. И еще один.
— Хм, — говорит он, — отлично! Не соскальзывает и крепче стоит. Так действительно удобнее.
— Вот видишь! Он мастер, я же говорю. Шельда, а я Эвана к нам на ужин позвал, ты же не против? — Тьяден вдруг слегка смущается. — Он меня сражаться обещал научить. Знаешь, как он дерется? Почти как отец.
Шельда улыбается. Правда, чуть снисходительно, как она умеет, и под ее взглядом Тьяден чувствует себя бестолковым мальчишкой. Отец учил его, а в деревне совсем не с кем…
— Конечно, пусть приходит, — говорит она.
И Тьяден бежит за сыром.
Потом режет хлеб, помогает Шельде накрыть на стол.
— О! — замечает вдруг, — а ты Хёду сапоги нашла!
— Да, — говорит Шельда, — не стоит ходить по улице босиком, там снег еще.