Тьяден смотрит… долго не может понять, что же смущает его. Не простые сапоги… высокие, черные, из мягкой, хорошо выделанной кожи… подошва крепкая, с небольшим каблуком для верховой езды… Всадник. Благородный господин?
— Хёд, это ведь твои сапоги? — говорит Тьяден.
— Да, — говорит он. — Шельда сказала, что нашли меня в них.
— А у тебя левый — веревкой привязан, — говорит Тьяден. — Он тебе велик? Сваливается с ноги?
Хёд весело фыркает.
— Ты внимательный парень! Но, боюсь, мне нечего ответить тебе. Думаешь, меня нашли в чужих сапогах?
— Или раньше нога у тебя больше была. Ты мог ходить?
— Кто знает, — говорит Хёд.
— Садись за стол, — говорит Шельда. И вдруг громко, — Эван! Не стой за порогом, заходи!
Раньше, чем тот успел постучать. Но Шельда может услышать.
Эван открывает дверь.
— Шельда… — говорит он.
— Ты громко топаешь, — говорит она. Хотя Тьяден не слышал ни звука. — Проходи.
— Тьяден позвал меня, — говорит Эван, слегка неуверенно, словно Тьяден еще совсем ребенок и не имеет права приглашать гостей.
— Да, — говорит Шельда. — Поужинаешь с нами?
Эван кивает, заходит, садится за стол, на край лавки, так, словно ему все равно чуть-чуть неудобно.
— Ну как костыль? — говорит он Хёду. — Лучше швабры?
— Лучше, — соглашается Хёд.
— Я подумал, может пригодится, — говорит Эван. — У меня отец плотник, и братья, я в детстве помогал им. Пока в армию не подался. Я самый непутевый в семье, отец говорил, что может хоть военная дисциплина меня чему-то научит… Не научила. Но руки-то еще помнят.
Эван неуверенно улыбается.
Хёд кивает.
Шельда приносит кровяные колбаски на стол и тушеную капусту, пирог с луком.
Эван почти не ест, сидит задумчиво ковыряет в тарелке, хмурится. Шельда тоже не ест. И только Хёд, и глазом не успел моргнуть, как расправиться со своей тарелкой.
— А ты герой, — говорит Хёду Эван. — О тебе только все и говорят.
— Потому, что сломал одному придурку руку?
— Потому, что защитил девушку, — говорит Эван.
— Еще немного, и встану на путь истинный?
Эван фыркает, качает головой. Потом вздыхает, ерошит волосы на затылке, смотрит на Тьядена.
— А парень у тебя способный, Шельда. Все на лету схватывает. Ты бы его в город куда-нибудь, подмастерьем отдала, из него толк выйдет.
Тьядену и приятно, что его хвалят, и все же…
— Я буду воином, как мой отец! — твердо говорит он.
— А стоит ли? — говорит Эван. — Йорлинг ведет много войн, солдаты всегда нужны. Был бы жив твой отец, он пристроил бы тебя в хорошее место, сыну коменданта бы нашлось. А так… — он кривится. — Благородная война для благородных господ, все эти подвиги и слава… А таким, как мы достается кровь, грязь и гнилье… Ты не представляешь, что это такое, парень. Если руки из правильного места растут, не лучше ли заняться делом? Твой отец гордился бы тобой.
— Нет, — упрямо говорит Тьяден. — Ты обещал позаниматься со мной.
— Позанимаюсь, — соглашается Эван. — Разве я отказываюсь? Что знаю, и сколько успею. А ты, Тьяден, ведь не останешься здесь, в деревне, если воином хочешь стать? На юг уйдешь? Что думаешь дальше делать?
— Я… — Тьяден бросает взгляд на Шельду. — Не знаю пока.
Он ведь не может уйти один, без Шельды. А Шельда пока не говорит.
— Если пойдете на юг, — говорит Эван, но смотрит больше на Шельду, чем на Тьядена, — Тирр — хороший город, там всегда устроиться можно, руки нужны. Если пойдете, найдите в Старом районе мебельную мастерскую, мастера Вальдена. Пусть посмотрит парня. Возьмет. Скажите, от Эвана О’Миллана. Он мне кое-что должен. Не в мастерскую, так просто хоть подскажет что.
— Спасибо, — говорит Шельда. — Я запомню.
— А если солдатом? — говорит Тьяден.
— Если солдатом, — говорит Эван, — ты и сам найдешь. Не торопись.
— Я буду сражаться с тварями! — говорит Тьяден горячо.
Эван бросает на него взгляд… и на Шельду. На Шельду так долго и пристально смотрит. Шельда задумчиво крутит ложку в руках, деревянную, крепкую, и вдруг, без всякого усилия ломает пальцами. Вздрагивает.
— Прости… — говорит она, то ли Эвану, то ли кому-то еще. Ложка падает на стол. — Мне нужно подумать. Нужно побыть одной.
Вскакивает на ноги.
И во двор.
Глава 10. Шельда
Во двор и дальше, в поле, так далеко, как только хватит сил убежать. Ближе к лесу.
— Иль! Как мне быть? Я не знаю, не понимаю больше ничего! Не понимаю, как правильно!
Плачет, кусая губы.
Ильгар не ответит ей, он больше не говорит с ней, как человек. Она так долго не хотела признавать это, но теперь бежать уже некуда. То, что они сделали много веков назад — было необходимо, иначе мир бы разорвало… но теперь… Справившись с одной бедой, они сами создали другую, пусть отодвинув на много лет… Но так больше нельзя.
И нет брата, который может найти ответ, решить это за нее.
Никто не скажет, как поступать. Если не она — то кто? Но так страшно…
— Иль! Я не хочу! Я боюсь!
Не за себя. Боится снова сделать только хуже.
Все так сложно, что правильных решений нет.
— Иль!
Поле, и снега уже по колено, так что невозможно бежать. Шельда спотыкается, падает… Так и остается сидеть. Слезы застилают глаза.
— Что мне делать… — всхлипывает. — Иль, скажи мне…
Долго сидит, закрыв руками лицо, пытаясь справиться… но сил нет. Плачет.
Никто не скажет ей.
Если тварей не остановить, они заполнят весь мир, границы Леса слишком быстро расширяются в последнее время, поглощая все больше и больше новых земель. И дальше будет только быстрее. Это не остановить. Твари дойдут до самого Альтана, до моря. Погибнут тысячи, растерзанные Лесом… невинные люди. А потом…
Но если пытаться остановить — надо убить всех тварей Леса. Всех до единой. Всех лордов Леса, обладающих силой. Потому, что если эта сила получит свободу — мир обречен. Она уже видела это. И теперь они снова начнут делить мир, подчиняя своей воле. Тысячи людей с пустыми глазами… Сила слишком кружит голову, если ничего не сдерживает ее. Соблазн слишком велик.
Какое меньшее из двух зол?
Лес был благом, спасшим мир. Временным благом. Чудовищной жертвой… но иначе было нельзя. Тогда Ильгар все решил сам. Но теперь…
И разве может Шельда принимать такие решения?
— Иль…
Тонкая нить Леса тянется к ней, совсем близко. Осторожно, давая понять, что Лес не желает зла. Касается плеча. И тепло… Шельда чувствует, как тепло касается ее, немного силы — от Ильгара к ней, словно он гладит ее по плечу. «Не плачь, Шельда. Все будет хорошо. Ты должна быть сильной».
Светлячок — вспыхнул и погас. Капля силы, словно благословение.
— Шельда!
Эван. Он все же пошел за ней.
— Шельда… — говорит он тихо, из-за спины. — Я помешал, да? Прости…
— Нет, — она качает головой.
Уже все.
По щекам текут слезы.
Наверно, она даже рада, что он здесь. Ей нужен хоть кто-то… живой человек… просто человек, не имеющий отношения ко всему этому, стоящий в стороне. Она не может поделиться с Тьяденом — он ребенок, она не может объяснить все это Хёнриру сейчас. Да, Хёнрир поймет, но он — одна из сторон, у него свои интересы. Он часть той силы, которую Шельда должна остановить, и не может быть беспристрастным…
Эван — просто человек.
Она оборачивается.
— Все хорошо, — говорит она, и все же всхлипывает.
Эван подходит, снимает свою куртку, накидывает ей на плечи.
— Замерзнешь, — тихо говорит он. — Куда же ты выскочила так?
Она качает головой.
Он протягивает руку, помогая подняться, Шельда пытается сделать шаг, но спотыкается снова, снега по колено и внизу старая прошлогодняя трава.
Тогда Эван просто подхватывает ее на руки и несет к деревне. И только потом ставит на дорожку. Заглядывает в глаза.
— Как ты? — спрашивает он.
Тепло и неподдельное участие в его глазах.
В этом есть что-то совершенно безумное, неправильное.
Сейчас все равно кто она и кто он, просто человек, которому не все равно, который готов поделиться своим теплом… просто так.
— Шельда?
Она обнимает его, уткнувшись носом в его плечо. Он обнимает в ответ, ничего не говорит, просто гладит по волосам. Только: «все хорошо… все будет хорошо, Шельда». Так хочется ему верить. Не отпускать. Так хочется опереться на кого-то, почувствовать, что не одна. Даже если решение все равно придется принимать самой, но хоть кто-то рядом…
Шельда поднимает глаза.
Эван, чуть неуверенно, пытается улыбнуться ей.
— Как ты? — говорит он.
— Хорошо, — она прижимается к нему крепче. Так благодарна, что он пришел за ней.
Эван улыбается, осторожно убирает прядь волос, которая выбилась ей на лоб. Проводит пальцами по щеке. У него жесткие, грубые пальцы, но это все равно приятно.
Он так смотрит…
А потом касается губами ее лба… так, словно это вопрос.
— Шельда…
Его руки… одна ладонь у ее щеки, он чуть поглаживает большим пальцем… другой ладонью прижимает ее к себе. И дыхание сбивается.
Может быть, это неправильно, но уже не важно сейчас.
Шельда сама тянется к нему губами. И он целует, не раздумывая, горячо и безумно отчаянно, словно бросаясь в пропасть. Без слов. Сейчас нет сил ничего объяснять. Они просто нужны друг другу. Им обоим нужно немного любви и тепла. Слишком темен мир вокруг…
Сейчас. Все остальное не важно.
Просто почувствовать, что она еще жива, что ей есть ради чего сражаться за этот мир. Что она нужна кому-то. Если сила питается от любви — она может не только брать, но и отдавать, меняя все рядом с собой…
Его горячие губы… его пальцы нетерпеливо сминают ее платье под курткой, пока не пытаясь пойти дальше, но…
— Шельда… — его голос становится хриплым, чужим.
Эвану тоже страшно сейчас. От его жизни почти ничего не осталось, и это попытка ухватить последнее. Капельку счастья.
— Я тебя никому не отдам, — говорит Шельда шепотом. — Н