В двенадцать Хёд сам уже сражался, в четырнадцать — командовал людьми… Но Тьяден… По тому, с каким азартом он обещает убить, сразу ясно, что убивать ему никогда не доводилось.
— Ты умеешь драться? — спрашивает Хёд. — Владеешь оружием?
— Умею! — говорит Тьяден. — Мой отец учил меня. Он был лучшим воином из всех, кого я знал!
Мальчишка.
— Он погиб?
— Да. Хёнрир убил его.
Погиб в битве за Фесгард?
— Хёнрир? Лично?
— Да, сам, — упрямо говорит Тьяден, и вдруг такая неподдельная ярость в голосе. — Хёнрир заставил моего отца сдаться, пытал, а потом убил.
Какого хрена?
— Он был комендантом Фесгарда, — говорит Шельда.
Нораг? Нораг был его отцом? Их отцом?
Стоит усилий сохранить невозмутимое лицо.
В голосе Шельды ясно слышен вызов.
Она что-то знает? Знает кто он?
Но кто тогда она сама?
У Норага был сын, но дочери не было. Зато была жена. Двадцать лет назад Нораг приехал в Фесгард с женой и до взятия крепости она…
— А ваша мать? — спрашивает Хёд осторожно.
— У нас нет матери, — говорит Тьяден. — Мы с отцом жили… втроем.
Шельда…
Молодой голос, нежные руки, легкие движения. Сколько же ей? Дочь? Любовница? Норагу было столько, что и внучкой могла бы быть.
— Что-то не так? — говорит Шельда.
— А тебе, Шельда, сколько лет? — спрашивает он.
— Двадцать один, — говорит она.
Не сходится. Что-то отчаянно не сходится… если он только сам не сходит с ума.
— И вы были в Фесгарде вместе с отцом? — говорит Хёд.
— Да, — говорит Шельда. — Мы были с ним.
— И вы остались живы в городе, захваченном тварями?
— Да, — говорит Шельда. — Мы спрятались. Тебя это удивляет?
Безумие…
Или все куда сложнее.
— Пожалуй, удивляет, — говорит Хёд. — Как твари могли не найти вас?
— Нужно уметь прятаться, — говорит Шельда. — В Фесгарде глубокие подземелья.
Хёд качает головой.
Ни одно подземелье не спрячет от тварей.
— Хёнрир обманул моего отца! — говорит Тьяден. — Он обещал, что если город сдадут и ворота откроют, то сохранит людям жизнь! Но он выпустил тварей и залил город кровью.
— Твой отец хотел сдать город? — говорит Хёд.
Тьяден сопит, сердито и слегка обиженно. Знает, что не хотел. Знает, что Нораг готов был умереть, но не сдаться.
— Магистрат открыл ворота и сдал город, — говорит он. — Сделали все, как требовали эти твари! Что еще было нужно?! Хёнрир обманул, поступил подло. Он ответит!
Ответит… Так наивно, что почти смешно.
— Магистрат? — говорит Хёд. — Разве Хёнрир договаривался о сдаче города с магистратом?
— А разве это имеет значение? — говорит Шельда. — Город сдан. Что за игры, в которых любой шаг можно представить так, как удобно? Погибли люди. Весь город был залит кровью. Твари рвали людей на части… женщин, детей… В городе, который открыл ворота и так надеялся на мир, на жизнь… Там такое творилось… чудовищно. Улицы, заваленные разорванными, обглоданными телами… Никто не мог спрятаться от них.
— Никто не мог? — говорит Хёд. — Но вы же спрятались?
Шельда молчит.
Слышно, как Тьяден сердито бросает ложку в тарелку, отодвигает.
— Я хотел драться! — горячо говорит он. — Я не хотел прятаться! Я хотел выйти и драться с ними! Я уже мужчина!
— И первая же тварь отгрызла бы тебе голову, — говорит Хёд. — Кому бы ты тогда отомстил?
Месть — отличная штука. Иногда это единственное, что помогает не опустить руки.
— Если ты умеешь прятаться, Шельда, — говорит Хёд, — если в Фесгарде глубокие подземелья, то почему тогда ты не увела этих людей, детей, женщин, с собой? Ты жива, а они умерли.
Слышно, как Шельда встает.
— Какое право ты имеешь обвинять меня? — говорит она. Холодная сталь в голосе. И ненависть, которая пытается найти выход.
— Разве я обвиняю? — говорит Хёд. — Я просто спросил, как это вышло. Но, полагаю, что и сам знаю ответ. Нельзя спасти всех. Кого-то все равно придется принести в жертву. Чужого. Чтобы спасти своих. Вы могли спрятаться вдвоем. Но если бы повели за собой десятки, сотни людей — вас бы нашли, и шансов спрятаться уже не было бы. Всегда приходится делать выбор. Ты поступила разумно, так, как было выгодно.
«Амулеты Йорлинга»… она не может не знать. Та сила, с которой Хёд столкнулся в Фесгарде — слишком велика. И то, с чем он столкнулся после…
Нораг умер, не желая говорить, где Шельда. А теперь вот она — сама нашла его. Надо только понять.
— Ты ничего не знаешь обо мне, — голос Шельды напряженно звенит.
— А ты? Что ты знаешь обо мне, Шельда?
— Шельда, ты дома?! — вдруг доносится с улицы, и стук в дверь. Мужской голос, сильный, требовательный, впрочем, без угрозы, скорее… по-соседски.
И, не дожидаясь приглашения, он открывает дверь.
— Доброго вечера, Шельда! Решил заглянуть, меду тебе принес… хороший мед, жена передать велела, очень ты ей помогла, да…
Гость неуверенно мнется у порога, что-то смущает.
— Заходи, — говорит Шельда. — Я как раз пирог испекла, с капустой… садись, поужинай с нами. Как Нита себя чувствует?
— Хорошо! — говорит гость. — Вот прямо сразу полегчало ей, после тех травок, что ты дала. Встает уже! А то ведь совсем было слегла… Так что мы очень благодарны тебе. Да… А это ведь… Шельда… говорят, раненый твой очнулся?
На Хёда он посмотреть пришел, а вовсе не с благодарностью и не с медом…. Хотя, одно другому не мешает.
— Очнулся, — говорит Шельда. — Вон он лежит, хочешь, иди, посмотрит на него.
Шаги. Тяжелые, сапоги подбиты железом… Гость подходит, останавливается рядом. Потом берет табуретку, кружку, стоящую на ней, ставит на пол рядом, а сам садится.
— Вот, значит… очнулся… — задумчиво говорит он. — Что же случилось с тобой, парень?
От него пахнет потом и сосновой стружкой, смолой и немного дымом.
Хёд сидит, опираясь спиной о стену. К вечеру стало немного легче, по крайней мере, кашель больше не наваливается при каждом неверном движении, свободней дышать.
— Не знаю, — говорит Хёд. — Я ничего не помню.
— Совсем ничего? — удивляется гость. — Да как же так? — он скребет… бороду? Задумчиво. — Впрочем, я-то думал, ты вообще не жилец. А ты очнулся. Никто уже не верил.
— Три месяца? — говорит Хёд.
— Да уж побольше трех, весна на носу. Как зовут-то тебя, помнишь?
— Нет, — Хёд качает головой. — Шельда называет меня Хёд, пусть так.
— Пусть… — соглашается гость. — Я Орфост. Старейшина здесь. Это моя деревня и мой дом, тут дочь моя жила с зятем, но после Фесгарда они ушли… решили, что слишком опасно, а мы с женой остались.
Хёд кивает. Понятно. Значит, Орфост здесь — власть.
— А ты правда совсем слепой, парень? Не видишь меня?
— Правда, — говорит Хёд. — Ничего не вижу.
— И ходить ты не можешь?
— Не могу, — говорит Хёд.
— Слепой и безногий, — Орфост усмехается. — Шельда, и что ты теперь с ним делать будешь?
— Там будет видно, — говорит она. — Хёд хочет уйти.
— Уйти? — искренне удивляется Орфост. — Куда же он может уйти?
— Домой, — говорит Шельда.
— Домой? И где же твой дом, парень?
— Не знаю, — говорит Хёд. — Там будет видно. Для начала, надо встать.
Орфост хмыкает, потом тихо, с затаенной издевкой, смеется.
— Что ж, — говорит он, — понимаю. Но уйти ты не сможешь.
Говорит так, словно не «ты не сможешь», а «я не позволю тебе уйти».
— Хочешь скормить меня тварям? — говорит Хёд.
— Что? — Орфост удивлен. Табуретка скрипит под ним, он оборачивается на Шельду. Потом поднимается, подходит к Хёду ближе, наклоняется над ним.
— Скормишь меня тварям? — говорит Хёд. — Скоро весна, придут твари, и лучше отдать им чужого, чем своего. Разве не так?
Тяжелое сопение Орфоста совсем рядом, он наклоняется.
— Для человека, который не помнит своего имени, ты интересно рассуждаешь.
— Я не прав? — говорит Хёд.
Он отлично знает, что жители деревень, рядом с Лесом, часто пытаются задобрить тварей, выставив им одну-две жертвы на откуп. Не всегда помогает, но люди верят. Людям кажется, так они могут отвести беду от себя… Да и Лес… Лес куда больше и его влияние куда сильнее. Лес подчиняет себе даже тех, кто живет в дне пути от его границ. Достает, опутывает, лишает воли. Люди не могут сопротивляться, защиты нет.
— Ты не сможешь уйти, — говорит Орфост.
Спорить с этим — смешно. Хёд только пожимает плечами.
— Вы ведь не сделаете этого? — тихо говорит Тьяден.
— Что? — Орфост выпрямляется. — Не сделаю? Ты ведь и сам понимаешь, что он прав. Лучше отдать чужого, чем своего. Он все равно… ну… что с него толку? А если не его, то кого тогда? Тебя? Ее? Или, может быть, мне свою жену отдать, своих детей?
— Никого, — напряженно говорит Тьяден.
— Да? Тогда твари придут и сожрут всех нас.
— Сражаться! — говорит Тьяден.
— Парень, — говорит Орфост с долей злой насмешки, — я бы очень советовал тебе молчать. Твой отец сражался. И что? Победил? Твари сожрали его кишки. Всех сожрали. Не стоит тебе… Не мути воду. Смотри, а то отправишься к тварям вместе с ним.
Нораг…
Еще там, в Фесгарде, Хёд не мог понять, откуда в Нораге столько упрямства. Отчего он раз за разом говорит «нет», когда другие готовы сдаться.
Лес ведь не всегда убивает людей, даже тех, кто совсем беззащитен перед ним. Он подчиняет, ломает незаметно. Человек остается жив, жажда крови не касается его, все как обычно… Люди могут жить под властью Леса годами, не подозревая, есть, пить, веселиться, даже рожать детей. Но паутина Леса уже внутри.
Лес делает людей послушными. Чтобы не дергались, не пытались уйти, не сопротивлялись тварям. Хёд видел, как это бывает. В деревнях, которые перешли под протекторат… Когда мать стоит и смотрит, как тварь жрет ее ребенка у нее на глазах. Стоит и… «что ж, такова судьба».
Люди перестают быть людьми.
Лесу это выгодно. Такие послушные куклы хорошо работают, возделывают землю, собирают урожай, разводят скот. Каждый из них может прожить долго. Лордам Леса тоже нужны хлеб и шерсть…