Пассажиры «крайслера-вояджера» устало покоятся среди зелени, они повисли на ремнях, по крайней мере те, кто был пристёгнут: маленькие дети, которые сейчас охраняются, чистенько сохранены, их сопровождает по местности машина, и Отец, который стоит в своих резиновых сапогах на бойне, окидывает хозяйским взором: для Него мы даже меньше, чем бактерии клостридии. Спросим же его: боже мой, что это, автобус, посмотрите же на автобус! Что это он так сильно забирает влево, ведь он на такой скорости! Он же не впишется в поворот! Маленькие фигуры за стёклами, несколько вскинувшихся рук, эти маленькие столбики, ну, вы знаете, они белые, с лихой чёрной шапкой из краски, красно-бело-красные ленты жизни, словно специально для народного танца, натянуты между этими столбиками, бог уже настраивает на нас свою планку, но там, впереди, столбики отсутствуют на протяжений почти десяти метров. Там дорога обломилась зубчатым краем, смотрите скорее, там всё подмыто, да, дальше впереди дорогу чинят, там стоят мужчины с лопатами, асфальтовыми катками и тяжёлыми инструментами. Край дороги, думаю я, был так потрёпан непогодой, потому что из-под него вымыло землю. Если перегнуться за край, видно: справа внизу на крутом травяном склоне лежат обломки дороги, но трава кое-где уже снова распрямилась. Внизу шумит речушка, ольха и кусты ореха то и дело надолго скрывают её. Высятся густые заросли крапивы и бузины. Но ярче всего пластиковая лента, которая была временно натянута на колышки, ну они же не могли удержать микроавтобус, эти ленточки-банты! И как нарочно здесь ехал экскурсионный автобус, на самом узком месте, да как быстро! Номерные знаки — голландские, если кто знает. Хорошо сидеть на горе, перед стаканчиками, тарелками и закусками. Маленькие фигурки, каждую секунду старательно делая снимок, вскакивают, их спортивная одежда, куртки, которые они обвязали вокруг бёдер, взлетает вверх, как подрезанные крылья бомбы, и потом снова приземляется на своих владельцев. Солнечные очки сняты, ё-о-о! Смотри! Гляди-ка, они въехали со своей машиной прямо в воду! Пальцы взлетают, как птицы. Одна вообще начинает плакать оттого, что обходной манёвр там, внизу, не удался. Этот транспорт производит столько шума, как раздавленный динозавр, огромный скелет которого сплющили на половину его длины. Путь скашивает, нет, впечатывается в крутой луговой склон, а перед этим ещё так визжали тормоза, кто слышал, тот никогда не забудет. Возникает нечто среднее между транспортом и его пассажирами, поскольку они в скрежете металла связываются между собой в одно существо, которое должно исполнить своё задание о доставке: вот эти странствующие создания уже выбираются из железных когтей их до сих пор поистине скучных убежищ с ватерклозетом в задней части. Только что они были целиком заняты собой и местностью, в принципе не обращая внимания на всю эту жизнь вокруг, дремотные, натянутые в рамках своих отношений, вбитые в их футляры, и вот вдруг половодье, грохот, крах, скрежет, тишина.
Без спешки подходят предводители толпы мёртвых, чтобы милые души обрели покой и своевременно попали на ужин. В первый раз им надо показать дорогу, ибо там, куда им надо, они услышат несказанные слова, которые так с ходу и не скажешь. А в это время под одной, нашей последней мёртвой, под аплодисменты миллионов разбазаренных на ненавистный рейх, промотанных задарма русских & СоКГ (командное государство. Я уверена, у некоторых из них есть маленький садик перед домиком, у других пианино, многие были заряжены от батареи книг, а вон там даже настоящий целый велосипед!), раздвигаются складные ноги и убийца ещё тупо рассверливает отверстия человека, который был почти что новенький, мама! Что станут говорить газеты, ежедневно, еженедельно, ежемесячно? Это бытие было выложено плашмя, и по нему как следует прошлись, чтобы оно легче пережёвывалось, оно будет исследовано, ибо утратило свою изначальную номинальную силу, свою душу. И этот забитый ягнёнок будет брошен перед Агнцем, перед Агнцем всех ягнят, и тот скажет примерно следующее: «Хоть и не моего стада, но раз уж вы здесь — идёмте, я покажу вам место вашей кормёжки и добрую воду, которая имеется и вёдрами». Этот убийца не сможет взять с собой ничего от седьмого неба, на котором он сейчас пребывает, но он может что-нибудь от него откусить и проглотить. Мясо разорвано, как край дороги, у которой подклад свисает наружу. Или брюки на бельевой верёвке, у которых вывернуты карманы, эти сморщенные мешки, чтобы они быстрее высохли. Этот рай не торгует сувенирами, но стоп, эта маленькая серёжка, которую мы вырвали, мы можем взять её с собой на память (или молодой убийца лишь спустя время заметил, что она ничего не стоит, мишура? Нет, я так не думаю, иначе он прихватил бы с собой и вторую). А также то немногое из кошелька, это мы тоже возьмём с собой. Можно было бы отщипнуть один сосок, у неё ведь есть ещё один. К сожалению, женщин часто рассматривают таким образом. Они возлагают слишком много надежд на одежду, поэтому с них надо как-то основательно снять мерку, да, правильно: нужно просто отнять у них меру, поскольку им есть что в ней скрывать, что они пока придерживают, а этого им делать нельзя. Отсюда, всё очень просто, их надо хорошо смазать и разрезать, нет, наоборот. Ведь им, кроме их внешнего явления, которое иногда может вызвать и злобу, поскольку они эту прелестную картинку предлагают всем и каждому (однако тех, кому можно взять их высоту, они хотят выбирать себе сами! И вот они стоят здесь как вид, но вместо того, чтобы дать себя рассмотреть и потом отбраковать, они сами хотят рассматривать), мало чего есть предложить, чтобы их жизнь оправдала себя. Расхаживать с парусом на голове — ну уж нет! Иногда у них в распоряжении есть несколько слов, некоторые больнее смерти. Эта женщина сейчас будет перемещена в нашу среду, голова свернулась набок, не предуведомив нас; полузакрытые глаза, полузакрытый рот безропотно позиционируют себя внизу. Беззащитную мёртвую развернут на земле, тогда читателю газет можно будет отрезать от неё кусок, может сейчас: она как раз не двигается. И стервятник с шумом бьёт крыльями и терзает свою жертву когтями и ударами клюва. С живым такое было бы не так просто, живое настоятельно требует своего сохранения, если это не Юрген Барч, тоже индивидуубийца, одинокий странник юных лет, чей пол мог состояться исключительно под его матерью, которая то и дело выплёскивала его вместе с водой, после того как совокуплялась со своим сыном, который даже не был настоящим.
Вся жизнь вообще магазин самообслуживания, я думаю, и на луговой меже после всего этого крушения разложены для осмотра разноцветные обломки людей и машин, всё ещё занятые собой и криками, или соболезнованием соседей, или вообще ничем. И остатки одежды Гудрун — жалкая слизь, куриные рёбрышки зонтика, барахтающаяся медуза юбки, плавающая поверх всего грязь нейлоновой блузки. Но собственная могила ей всё же досталась, Гудрун, пусть и очень мелкая, и именно в этой воде, куда выброшен и изрядный кусок транспортной конторы; водитель этой маленькой общины улетел вместе со своей конторой, и всё это теперь ленсит в бурлящей воде ручья, всё ещё мутной от глины и взволнованной от половодья после всех этих дождей. Голая мёртвая, неподвижная, мимо которой проходишь, потому что сразу становишься таким подвижным, когда увидишь молодую женщину, лежащую голой, — тем самым осуществилась давно лелеемая идея одного домашнего ученика, что в начале было слово, и иное лоно оказывается не материнским, а Отцовским, и я иной раз снова не нахожу конца, — итак, мёртвую поместили в мелкую канаву и присыпали землёй. Это осуществление своих мыслей, козлом прыгающих через все препятствия, убийца получил в качестве пожертвования от похода по горам со множеством обзорных площадок: ученица школы манекенщиц Гудрун Бихлер положена в это мелкое углубление (к сожалению, дно не стеклянное, а то бы можно было играючи наблюдать бессвязные идеи природы!), и её одежда получила даже отдельную могилу. Земле должно подчиниться всё, но, поскольку девушка ещё немного жила перед тем, как вышла из своего тела, получившего изрядный толчок в лакомые, мягкие изгибы, она в последний раз или уже в смертных судорогах подняла голову, и земля немного ссыпалась струйками с верхней части её тела. Поэтому накиданная земля скучилась на нижних экстремитетах, на которых убийца проявил особенный экстремизм. Там скопилось немного гумуса, но для гуманизма этого не хватит, его следовало бы нарыть хотя бы с кротовий холмик. Человек не стал бы рыться так долго, если бы сам от этого ничего не имел. Этот молодой мужчина сделал лишь самое необходимое, чтобы выгулять свою индивидуальность. И все усилия — лишь для сокрытия тела, чья оболочка совсем измялась, в таком состоянии её не возьмут в перелицовку ни в одной мастерской. В своей немощи люди ведь верят, что именно при соитии они находятся в кругу друзей или в кружке подружки. Тут мы имеем однозначно противоположный пример, и он остаётся при свинчивании тела в области чисто психических децибел по ту сторону скалы Рихтера (но где находится эта скала?), в состоянии ли вы вписаться в тело, прежде чем вы его сомнёте и, без всякой надписи и вашей росписи, выбросите в отходы.
Луг усыпан яркими пятнами, но это всё что угодно, только не цветы. Машины приземлились здесь не в том положении, какое было предусмотрено конструкцией. Одну из этих тяжёлых машин напрасно ждёт европейский город, зато пополнятся австрийские отвалы металлолома. В один прекрасный день дом поднимет глаза и спросит себя, где там застрял автобус, который уехал от него с такой радостью. Вокруг машин плачут люди, хоть страховая премия и выплачена! Смотрители мёртвых спешат к открытию нового сезона, которое состоится сегодня, сейчас, остатки одежды, побывавшие в зубах преступника, прикрыты землёй. Однако полицейский при памятнике завтра утром их сразу же обнаружит, как только заступит на дежурство, мне это очевидно, потому что я его вижу собственными очами. Дополнительно прикрытая папкой, а также плащом, Гудрун Бихлер ждёт у памятника сама себя, хм-м, так что эта молодая мёртвая незамедлительно, пока она ещё не остыла, пока её кровь ещё не скопилась в тяжело повреждённых глубоко залегающих местах тела, может прошмыгнуть в себя саму, Гудрун наблюдает мгновенное воскрешение торса, короткую судорогу верхней части тела, которая поднимается из ямы, отплёвываясь землёй, так уж далеко это не заходит, — злодей, как уже было сказано, не особенно утруждал себя землекопными работами, земля твёрдая, убивать тяжело, и вообще в жизни есть Лёгкое и есть Тяжкое, и тяжко висят на нас наши инстинкты, потому что хотят быстро кого-нибудь вспахать или хотя бы подцепить, они ведь сполна знают нас и наш твердокаменный заизвесткованный пол. Милые, исполосованные, маркированные груди Гудрун чуть ли не с гордостью прыгают из мелкой односпальной ямы, и они прыгают прямо в руки убийце, который вщипывается в эту надломленную хрупкость, а затем прогрызается глубже. Он оттягивает кончики как можно дальше от тела и потом небрежно бросает их, рассматривая их лишь глазами мужчины. К сожалению, мясо слишком быстро становится вялым; и если его так долго вертеть, это может и не привести к запуску мотора. Где-то тут был ещё сухой сук, да вот же он! Молодое, сильное часто чувствует себя добровольно призванным к добродушию, но куда тогда девать всю силушку? Белые ноги молодой мёртвой, ибо она за это время уже стала мёртвой, по крайней мере почти, можно поджать под себя, раскинуть их уже не получится, ведь она лежит теперь уже в мелком земляном футляре, но ступни можно подтянуть, пока ноги не образуют две электрические дуги, и тогда можно вогнать ей сук в дыру, бум-м, и вот из мирного покрова светлых волос вырастает деревце.