раскрыто. Толпа разбрелась. С его, Эрвина, исчезновением, полицейские набросились на толпу и разогнали ее в мгновение ока. Нет лидера – нет восстания. Люди стали вновь нормальными. О произошедшем напоминает только полицейская бронемашина. Эрвин закрывает окно и опускает грязные жалюзи. Больше ветер не гуляет в кухне старухи. Эрвин бросает листок рецепта под холодную струю из крана, закрывает дверь в комнату с клеткой канарейки и возвращается к старухе – помыть ей лицо и руки. Искаженное болью ее лицо так и не обрело покоя. Последние признаки жизни уходят из него.
Открывается дверь, и в кухню входит Дитрих. Видит Эрвина, хлопочущего вокруг старухи, молча помогает поднять одеяло с пола и прикрыть ее.
– Тебе все же надо вызвать врача, – говорит Эрвин Дитриху.
– В один день ушли от меня – и бабка, и кенарь.
Входят соседи, стоят к постели старухи, опускают головы и скрещивают руки, как для молитвы. Женщина вносит горящую свечу и ставит ее на блюдце, рядом с кастрюлей. Эрвин убирает кастрюлю и гору картофельных очисток, придвигает стол с горящей свечой к кровати старухи, и уходит.
На углу улицы останавливается. Маленький автомобиль проезжает мимо, издает резкий гудок. Кажется ему, что это нажимает на клаксон Эдит.
– Только она. Только она! – бормочет Эрвин, и поднимает голову. Перед ним, у тротуара – дом на снос. Деревянный забор окружает дом, и на нем множество плакатов и листовок, естественно, о забастовке транспортников. Часть плакатов еще со времени последних выборов, часть относится к выборам будущим. Огромный плакат со свастикой. Буквы режут глаза:
«Сегодня Германия – наша! Завтра – весь мир!»
Рядом с нацистскими плакатами – листовка Эрвина, которую отпечатали его товарищи и расклеили на заборах и стенах. Скромная листовка, жалкая, на серой дешевой бумаге. Давно устарела. Но тут, на этом заборе, она исходит криком. Жирная красная чернильная черта перечеркнула его имя, и под чертой надпись – «Предатель!»
Что ж, пришло время – идти в здание партии, на товарищеский суд. Он все еще кружится в переулках, ведущих на Александерплац, где он расстался с Эдит. Путь к зданию коммунистической партии недалек, но Эрвин идет медленно, из переулка в переулок. Ему надо выиграть время, успокоиться, стать снова разумным и взвешенным.
Лицо успокаивается, и руки выпрямляются лишь перед зданием партии. Вилли, привратник, отворачивается от него. С тех пор, как существует это огромное здание коммунистической партии, существует и Вилли, как его привратник и сторож. Он – инвалид войны. Две пули у него в теле. Человек он веселый и добродушный. Проживает в этом здании, охраняет его днем и ночью, всегда занят, весь в хлопотах, нет у него свободного времени. Стучит палкой, ковыляя по плиткам длинных коридоров, разносит сплетни и новости от человека к человеку. Вилли посетителям, все громко приветствуют:
– Алло, Вилли, что нового?
Вилли всегда был другом Эрвина. Когда однажды он заболел желтухой, лицо и белки глаз его пожелтели, взяли Герда и Эрвин его к себе домой, лечили с истинной жертвенностью. С тех пор он привязался к ним, относясь, как отец к своим детям. Теперь, при виде вошедшего Эрвина, он мгновенно отворачивает голову в сторону большого портрета Карла Либкнехта на стене и вперяет в него взгляд.
– Алло, Вилли, что нового? – протягивает Эрвин ему руку.
– Вас ждут в комнате номер 75, – говорит Вилли, искоса поглядывая на Эрвина.
– Что случилось, Вилли? Ты со мной не знаком?
Теребит Вилли свой лоб и удивляется Эрвину, который делает вид, что ничего не случилось, и он продолжает быть любимым и уважаемым всеми лидером.
– Ты не понимаешь, что ли, Эрвин, – Вилли старается сдержать свое удивление и окидывает Эрвин холодным взглядом, – я здесь при исполнении, и не могу... – в голосе его слышны травматические нотки по поводу дерзкого поведения собеседника.
Эрвин продолжает путь, и вот он уже у входа большой зал, недалеко от входа в здание. Оттуда доносятся голоса:
Скоро сложим мы оружье.
Завершится бой.
И свободой мы окружим
Братскою рукой
Нашу землю. И с серпами
Выйдем мы в поля.
Мир весь в мире будет с нами,
Как и вся земля.
Весь дом сотрясается от песни, и на стене, напротив Эрвина чуть покачивается портрет Розы Люксембург. Вспыхнули в душе искры, которые давно погасли. Дни юности. Рядом – Герда. Их чистейшая мечта – построить новую Германию, создать оплот прогресса в сердце Европы. Они верили в доброе начало в человеке, в освобождение от насилия и унижения с помощью высокой идеи. Прошли годы, и серая паутина соткалась вокруг их мечтаний и самой жизни. Втайне Эрвин надеялся здесь встретить Герду, и вместе с ней предстать перед товарищеским судом. Но она не пришла. Он знает, что в это утро она сидит дома и переживает за него. Но, в общем-то, каждый из них пошел своим путем. Любовь ушла, не успев расцвести. Великая мечта в начале пути, и полный провал – в конце.
– Вас ждут в комнате номер 75, – постукивает Вилли палкой за его спиной.
В комнате номер 75 находится секретариат. Несколько мужчин в комнате, стоят и сидят, встречают Эрвина коротким кивком головы. Он хорошо знает всех их. Никто не подходит – пожать ему руку. Глаза смотрят искоса, подозрительно. Рыжий, друг Герды, естественно, здесь. До сих пор он стоял у окна, погруженный в беседу с товарищем. С появлением Эрвина, уселся за стол, руки на портфеле. За ним все остальные заняли места за столом. Эрвина не приглашают сесть. Кого-то ждут. «Они выглядят так, словно собираются выразить общее соболезнование в связи с моей кончиной. Если это мои судьи, я и рта не открою в свою защиту».
В этот момент открывается дверь, и входит Курт, многолетний друг и товарищ Эрвина еще, с тех пор, как они были одноклассниками в гимназии. Эрвин почувствовал облегчение и пошел ему навстречу.
– Алло, Эрвин, пришел, – Курт, как всегда, дружески протягивает ему руку.
– Пришел.
– Я знал, что ты придешь.
– Ваше приглашение на суд пришло несколько поздно.
– Это не суд. Мы что, судьи? А выяснение в кругу товарищей.
– Слишком позднее.
– До сих пор ты молчал.
– Если бы я продолжал молчать, вы бы дали мне уйти без выяснений?
– Может быть. В любом случае, если бы ты продолжал молчать, было бы сегодня яснее и проще.
Рот Курта скривился, и узкое удлиненное его лицо, и так бледное, побледнело еще сильней. Есть в этом бледном лице нечто аристократическое, говорящее о его осторожном и взвешенном отношении к любому делу, над которым надо поломать голову, а не принять с легкостью. С этого момента все остальные как бы стушевались. Светлые серьезные глаза Курта смотрят на Эрвина, говоря: «Эрвин, кто, как не ты, знает величие мужества молчания».
Он-то с детства был приучен к молчанию. Отец его – ветеринар. От отца он взял лишь средний рост. Но отец широкоплеч и мускулист. Сын же узкогруд, тяжело дышит, узкоплеч и слаб мышцами. Мать он потерял младенцем. Отец вторично не женился, и Куртом занимались только служанки, которые довольно часто менялись. Отцу гнев легко ударял в голову, и вообще он был скандалистом. Разбитая тарелка или не понравившееся ему блюдо могли привести его в ярость. Все годы детства и юности он находился под жесткой рукой отца, который всегда был озабочен, агрессивен и придерживался строгих правил. Свободное время он посвящал своей коллекции чучел животных. Каждое воскресенье отец и сын вместе вытирали пыль с множества чучел. Эту работу не доверяли служанке. В эти часы отец обучал сына принципам жизни.
– Курт, не будь глупцом, не верь людям. Человек, по сути своей, свинья на двух ногах.
Все годы учебы Курт сидел на парте перед партой Эрвина и Гейнца. Они искренне помогали ему, подсказывали решения задач по математике, выполняли за него уроки по естественным предметам, ибо способнее всех он был по гуманитарным предметам, а по точным не успевал. Он любил стихи, особенно лирические, любил художественную литературу, и всегда блистал оригинальными идеями. Когда ему исполнилось двенадцать лет, отец нашел его дневник. Просмотрел его и сказал – в молодости у всех есть оригинальные идеи. Свежий дождь падает, но воды его высыхают. И отец заставил сына бросить дневник в огонь. К душевной боли сына, в связи с этим, отец-ветеринар отнесся, как к болезни, и дал себе слово излечить сына от всего этого, и немедленно! Первым делом решил укрепить слабые мышцы Курта и заставил парня выполнять тяжелейшие упражнения, укрепляющие мускулы. С той поры подросток спал не на матраце, а на голых досках. Курт выполнял все, что предписывал ему отец – и молчал.
Все это завершилось с окончанием школы, он, восемнадцатилетний юнец, получил аттестат зрелости с отличием. Отец хотел, чтобы сын пошел по его стопам, стал ветеринаром, и наследовал обширную отцовскую практику. Курт восстал впервые в жизни. Не произнес ни слова. Молча, собрал свои вещи и сбежал навсегда из дома. Годы были нелегкими. Закончилась большая война. На улицах были голод и волнения. Курт не чурался никаких заработков. Таскал на узкой своей спине грузы на рынках, чемоданы на вокзалах, подметал улицы, помогал трубочисту. Обитал он в грязных общежитиях для бездомных и всегда был голоден. Одежда и обувь на нем была оборвана. Но он страдал и молчал. По утрам посещал факультет философии и общественных наук Берлинского университета. Учился отлично и даже получал стипендию. Но и тогда он не изменил образ жизни. Каждый свободный грош он тратил на книги. Неизвестно, что привело его, в конце концов, в коммунистическую партию. Курт продолжал быть молчуном, и о себе ничего не рассказывал.
Со вступлением в коммунистическую партию, жизнь его коренным образом изменилась. Молодая партия достигла больших успехов благодаря его изощренному на оригинальные идеи аналитическому уму, широте образования, педантичной точности его языка и безграничной преданности идее. Несмотря на некоторые несогласия, он подчинялся принятому решению, даже если оно не соответствовало его мнению. Выполнял все партийные приказы – и всегда молчал. Он вошел в высшее руководство партии, был избран в парламент, и в год избрания женился на Ирме. Волосы ее уже начали седеть, когда она вышла замуж за Курта. У нее не хватало переднего зуба, и кожа ее посерела. Она была старше Курта на десять лет. Много лет работала сестрой милосердия в государственной больнице в северной части Берлина. В справедливости пути коммунистической партии и необходимости революции ее убедили кривые ножки детей, которые не знали в своей жизни света солнца, воздуха, вкуса молока и масла. И она быстро достигла высокого положения в партии, благодаря глубокому знанию жизни рабочих в столице, умению ладить с людьми и пробуждать в них веру своей жертвенностью. Она оставила работу в больнице, стала активисткой партии, и ее захватила социальная деятельность. Курт и Ирма сняли квартиру на севере Берлина, в рабочем квартале. Большую часть денег Курт тратил на книги, огромное количество которых покрывало стены их небольшой квартиры. Ирма исполняла все его желания. Он любил ее, потому что она была беззаветно ему предана. Один раз в месяц они освобождались от всех дел, извлекали книги с полок и стирали с них пыль.