е видали?» — будто речь шла о маленьком ребенке. Квартал разразился смехом, а ребятня принялась его передразнивать. От горя Абда слегла, а Шафеи продолжал работать в мастерской, рассеянный, с покрасневшими от бессонницы глазами. Закия же, жена Ханфаса, больше не навещала Абду и при встрече делала вид, что незнакома с ней. Однажды Шафеи распиливал доску, когда услышал крик возвращающейся Ясмины:
— Дядя Шафеи! Смотри!
Она указала туда, где у самой пустыни кончалась улица. С пилой в руках Шафеи вышел из мастерской и увидел сына, неуверенным шагом бредущего домой. Шафеи бросил инструмент у дверей и побежал ему навстречу. С удивлением разглядывая Рифаа, он схватил его за руки:
— Рифаа! Где ты был?! Ты не думал о том, что мы переживаем за тебя? Несчастная мать чуть не умерла от отчаяния.
Юноша ничего не ответил. Отцу бросилась в глаза его худоба.
— Ты заболел? — спросил он.
Рифаа в смятении сказал:
— Нет. Пойдем к матери!
Подошедшая к ним Ясмина недоверчиво спросила у Рифаа:
— И где же ты был?
Он даже не посмотрел в ее сторону. Вокруг собрались мальчишки. Они с отцом направились в дом, а вместе с ними Умм Бахатырха и дядюшка Гаввад. Абда, увидев Рифаа, вскочила с постели, прижала сына к груди и слабым голосом проговорила:
— Да простит тебя Господь… Тебе все равно, что с матерью?
Он взял ее ладонь в руки, усадил на кровать, сел рядом и сказал:
— Мне жаль…
Шафеи хмурился, как туча, но в глубине души был доволен, на сердце у него посветлело.
— Мы мечтали видеть тебя счастливым! — с упреком сказал он.
Со слезами на глазах Абда спросила:
— Решил, что мы женим тебя насильно?!
— Я устал, — грустно ответил он.
— Где же ты пропадал? — спросили они хором.
Рифаа вздохнул:
— Мир мне опостылел, и я ушел в пустыню. Необходимо было побыть одному. Я не покидал пустыню даже, чтобы купить еды.
Отец ударил себя ладонью в лоб с криком:
— Разве разумный человек так поступает?!
— Оставьте его в покое, — сказала Умм Бахатырха. — У меня есть опыт в подобных делах. Такому юноше ничего нельзя навязывать, отец.
Абда взяла сына за руку:
— Мы хотели, чтобы он был счастлив. Но что случилось, то случилось. Как же ты осунулся, сынок!
— Все показывают на нас пальцем. Такого в нашем квартале не было, — обиженно заметил отец.
— Его состояние мне знакомо, Шафеи, — вмешалась Умм Бахатырха. — Поверь мне. Он не похож на остальных.
— Мы стали посмешищем своей улицы, — грустно пробурчал Шафеи.
— Потому что такого человека в нашем квартале еще не было, — рассердилась Умм Бахатырха.
— Остается только сожалеть…
— Не гневи Бога! Сам не знаешь, что несешь. Слушай, что тебе говорят!
50
Все говорило о том, что в мастерской кипит работа. С одной стороны стола стоял Шафеи, распиливая доску, с другой — Рифаа, забивавший молотком гвозди. Под столом выросла уже целая гора опилок. Вдоль стен были прислонены оконные рамы и дверные створки. Посреди комнаты друг на друге стояли новые, отполированные до блеска ящики, которые оставалось только покрыть лаком. Ощущался отчетливый запах дерева, слышался звук пилы, стук, скрип и бульканье кальяна, который курили клиенты, беседовавшие у входа в мастерскую. Один из них, Хигази, обратился к Шафеи:
— Посмотрю, если сделаешь диван как надо, закажу у тебя приданое для дочери. Так вот… — продолжил он разговор с товарищами: — Мы живем в такое время! Если бы Габаль увидел, лишился бы рассудка.
Курившие с сожалением закачали головами. Могильщик же Бархум с улыбкой спросил у Шафеи:
— Ты так и не сделаешь для меня гроб? Ни за какие деньги?
На миг Шафеи выпустил из рук пилу и ответил:
— Клянусь, если здесь будет еще и гроб, заказчики разбегутся.
— Да, напоминание о смерти отпугнет людей, — согласился с ним Фарахат.
— Ваша беда в том, что вы боитесь смерти больше, чем следует, — снова сказал Хигази. — Поэтому вас унижают Ханфас с Баюми, а доходы с имения за вас получает Ихаб.
— А тебя разве смерть не пугает?
Сплюнув, Хигази ответил:
— Мы все ее боимся. Вот Габаль был сильным. Благодаря его силе род вернул свои права, которых мы лишились из-за собственной трусости.
Внезапно Рифаа перестал стучать молотком, вынул изо рта гвозди и сказал:
— Габаль хотел вернуть наши права по-доброму. Он не хотел применять насилие, ему просто пришлось защищаться.
Хигази усмехнулся:
— Скажи, сынок, ты хотя бы гвоздь можешь забить, не применяя силы?
Подумав, Рифаа ответил:
— Человек не дерево, уважаемый.
Уставившийся было на него отец, вернулся к работе.
— Правда в том, — продолжал Хигази, — что Габаль был самым сильным из надсмотрщиков, каких только знала наша улица. Он поднял народ, и они взялись за дубинки.
— Он хотел, чтобы они сами стали охранять квартал, — подхватил Фарахат. — И охранять не только свой род, а всех.
— А сейчас в роду только мыши да зайцы.
Вытерев нос тыльной стороной ладони, дядюшка Шафеи спросил:
— Какой цвет предпочитаете, Хигази?
— Выбери немаркий, чтобы долго оставался чистым, — ответил ему Хигази и продолжил: — Когда Даабас выколол глаз Каабальхе, Габаль выколол глаз и ему, и таким образом восстановил справедливость.
Рифаа громко вздохнул.
— Насилие недопустимо, — сказал он. — И днем и ночью мы видим, как людей бьют, калечат, убивают. Даже женщины царапают друг друга в кровь. Где же справедливость? Это ужаснее, чем было раньше!
Все затихли. Впервые заговорил Ханура:
— Этот юный проповедник презирает наш квартал. Он такой изнеженный. С чего бы это, мастер Шафеи?
— Да?!
— Да, он избалован.
Хигази обернулся к Рифаа и усмехнулся:
— Лучше найди себе невесту!
Раздался хохот. Шафеи нахмурился, а Рифаа залился краской.
— Сила… Сила… Без нее не восстановить справедливость! — все твердил Хигази.
Не обращая внимания на предостерегающие взгляды отца, Рифаа настаивал:
— На самом деле нашему кварталу не хватает милосердия.
— Хочешь пустить меня по миру? — прыснул могильщик Бархум.
Все загоготали. Кого-то даже прихватил приступ кашля. Со слезящимися от смеха глазами Хигази произнес:
— Габаль ходил к аль-Эфенди, прося справедливости и милости, а тот послал Заклата с его людьми. Если б вместо дубинок было милосердие, то Габаля бы со всем нашим родом истребили.
— Эй, вы! И у стен есть уши, — закричал Шафеи. — Если вас услышат, несдобровать.
— Он прав, — ответил Ханура. — Чего взять с гашишников? Пройди здесь Ханфас, и они начнут ему кланяться.
Потом он обратился к Рифаа:
— Не обижайся на нас, сынок! У любителей гашиша нет ни стыда, ни совести. Ты сам-то пробовал?
Шафеи рассмеялся:
— Ему не нравится. После двух затяжек он либо задыхается, либо засыпает.
— Этот парень — молодец! Кто-то говорит, что он занимается изгнанием бесов, как Умм Бахатырха. Другие считают его поэтом. Ведь он увлекается преданиями.
Хигази рассмеялся:
— Он так же против гашиша, как и против брака!
Бархум подозвал из кофейни мальчика, чтобы тот забрал кальян. Они поднялись и, попрощавшись, разошлись. Шафеи отбросил пилу и укоризненно посмотрел на сына.
— Не встревай в чужие разговоры!
Перед мастерской остановились мальчишки, чтобы поиграть. Рифаа обошел стол, взял отца за руку и отвел его в дальний угол подальше от чужих ушей. Казалось, он был взволнован: губы решительно сжаты, глаза излучают странный свет. Отец вопросительно уставился на него.
— Больше не могу молчать, — сказал Рифаа.
Отец разозлился: каких еще неприятностей от него ждать? Все время он проводит в доме Умм Бахатырхи. Часами уединяется за скалой Хинд. Стоит ему пробыть в мастерской какое-то время, как он вступает в споры.
— Как ты себя чувствуешь?
Неожиданно спокойно Рифаа ответил:
— Я не могу скрывать от тебя то, о чем постоянно думаю.
— И о чем ты думаешь?
Рифаа подошел еще ближе.
— Вчера в полночь, как только я вышел из дома поэта, мне захотелось прогуляться, и я направился в сторону пустыни. Я брел в темноте, пока не устал, выбрал место у стены Большого Дома и присел.
Шафеи внимательно слушал, глаза его говорили о том, что он жаждет продолжения.
— Я услышал незнакомый голос. Человек будто обращался сам к себе в темноте. Меня осенило: это голос нашего деда аль-Габаляуи.
Отец посмотрел сыну в лицо и изумленно проговорил:
— Голос аль-Габаляуи? С чего ты решил, что это он?
— Я не придумываю, — горячо продолжил Рифаа. — Факты говорят за себя. Я вскочил, повернулся в сторону дома и попятился, но не смог разглядеть его. Я ничего не видел в темноте.
— Слава Богу!
— Терпение, отец! Голос произнес: «Габаль выполнил свою миссию. Несмотря на это, дела пошли намного хуже!»
Шафеи почувствовал, как грудь его горит огнем, а лоб покрывается испариной. Дрожащим голосом он сказал:
— Многие сидели у стены, но никому ничего не слышалось.
— А я услышал, отец!
— Может, кто-то прилег неподалеку?
Рифаа отрицательно покачал головой.
— Голос доносился с той стороны стены!
— Как ты определил?
— Я крикнул: «Дед! Габаль умер. Его место заняли другие. Протяни нам руку помощи!»
Шафеи встревожился:
— Господи! Никто тебя не слышал?
Глаза Рифаа светились. Он продолжал:
— Дед слышал меня. Он ответил: «Стыдно молодому человеку что-то требовать от немощного старика. Хороший сын — тот, кто действует сам…» Я спросил его: «Что я против этих надсмотрщиков? Я слаб». И он ответил мне: «Слаб тот, кто глуп, кто не знает своих сил. А я не люблю глупцов».
— Ты уверен, что этот разговор действительно был? — спросил Шафеи в ужасе.
— Да. Клянусь Всевышним!
Шафеи застонал.
— Эти фантазии до добра не доведут, — с горечью проговорил он.
— Поверь мне, отец! Все, что я рассказал, — правда.