ла не узнал их или попросту не обратил на них внимания. Он подошел к управляющему и, встав близко от него, поднял руку в знак приветствия.
— Добрый вечер, господин! — почтительно сказал Касем.
Вдруг он заметил, что справа от управляющего сидел не кто иной как Лахита. Взглянул на другого — и онемел. Вторым оказался адвокат шейх аль-Шанафири. Он понял, что положение его опасно: тайна раскрыта, и предал его этот подлый человек. Он пропал! Отчаяние смешалось с негодованием. Ему стало ясно: ни хитрость, ни лукавство его теперь не спасут, и он решил стоять на своем до конца, не отступая ни на шаг. Ему нужно было идти напролом или хотя бы не отрицать того, что уже стало известно. Впоследствии он не раз вспоминал этот миг, отсчитывая от него рождение в себе нового человека, о котором и не знал. От размышлений его отвлек сухой голос управляющего, который спрашивал:
— Ты Касем?
— Да, господин! — ответил он непринужденно.
Не пригласив Касема сесть, управляющий продолжил:
— Присутствие здесь адвоката тебя удивило?
— Вовсе нет, — так же ответил Касем.
— Ты пастух? — спросил высокомерно управляющий.
— Уже два года, как я не пасу скот.
— Чем же ты теперь занимаешься?
— Я поверенный в делах жены.
Управляющий с презрением покачал головой, затем подал разрешающий знак адвокату, и тот заговорил, обращаясь к Касему:
— Наверное, ты растерялся, увидев здесь меня, своего адвоката. Но господин управляющий занимает такое высокое положение, что мое обещание представлять твои интересы не имеет никакого значения. Более того, благодаря этому моему поступку ты получаешь возможность покаяться. А это лучше, чем приобрести врага, в столкновении с которым тебя ждет гибель. Господин управляющий разрешил сообщить тебе, что я умолял его помиловать тебя, если ты раскаешься. Пойми, я желаю тебе только добра. Вот твой задаток. Я тебе его возвращаю.
Касем посмотрел на него ненавидящим взглядом:
— Почему же ты не дал мне совета, когда я явился к тебе в контору?
Адвокат был возмущен такой наглостью. Но управляющий удержал его.
— Ты здесь, чтобы отвечать на вопросы, а не задавать их! — сказал он Касему.
Адвокат извинился и засобирался уходить. Он встал, плотно завернулся в накидку, пряча свое замешательство, и вышел. Управляющий злобно разглядывал Касема.
— Как ты посмел подать иск против меня?! — стал он отчитывать Касема.
Касем почувствовал себя загнанным в угол: борьба или смерть. Он не знал, что сказать.
— Не молчи! Говори, что ты скрываешь? Ты сумасшедший?
— Слава Богу, я не лишен рассудка, — печально произнес Касем.
— Непохоже! Зачем ты сделал этот предосудительный шаг? Ты уже не бедняк, ведь эта ненормальная сделала тебя своим мужем. Чего же ты добиваешься?
Подавляя свой гнев, Касем проговорил:
— Для себя я ничего не хочу!
Управляющий обернулся на Лахиту, будто призывая его в свидетели причуд этого человека, затем вновь посмотрел нетерпеливо на Касема и закричал:
— Зачем тогда тебе это?!
— Я хочу только справедливости, — ответил Касем.
Управляющий с ненавистью сощурился.
— Думаешь, тебя спасут родственные связи твоей жены и ханум?
— Я так не думаю, — ответил Касем, опустив глаза.
— Разве ты надсмотрщик, чтобы бросать другим надсмотрщикам вызов?
— Нет, господин.
— Тогда признай свое безумие и не мучай меня! — закричал управляющий.
— Слава Богу, я не безумен.
— Зачем тогда подавал иск против меня?
— Я хотел справедливости.
— Для кого?
Касем задумался.
— Для всех.
Управляющий с сомнением вгляделся в его лицо в поисках признаков безумия.
— А какое тебе до этого дело?
Опьяненный смелостью, Касем проговорил:
— Только так можно выполнить условия владельца имения!
— Ты, бродяга, говоришь об условиях владельца имения?! — завопил управляющий.
— Он наш общий предок, — спокойно ответил Касем.
Разгневанный управляющий вскочил и со всего размаху ударил Касема мухобойкой по лицу.
— Наш предок?! Да вы отцов своих не знаете! Как вы смеете называть владельца имения своим предком?! Воры! Бродяги! Подонки! Прикрываясь положением жены, ты потерял стыд и совесть! Но запомни, даже домашнего пса бьют, когда он кусает руку хозяина!
Лахита поднялся, чтобы успокоить управляющего.
— Сядьте, уважаемый. Не стоит марать себя.
Рефаат вернулся на место с дрожащими от злобы губами.
— Даже бродяги рассуждают об имении и внаглую называют владельца своим предком! — продолжал кричать он.
— Выходит, правда то, что говорят люди об этих бродягах, — сказал Лахита. — Эх! Наша улица, видно, сама себя погубит.
— Твой отец, — обратился Лахита к Касему, — был первым из моих помощников. Не вынуждай меня наказывать тебя.
— За свои злодеяния он заслуживает не просто смерти! — вскричал управляющий. — Если б не ханум, головы твоей уже не было бы на плечах!
Лахита продолжал допрашивать Касема:
— Скажи-ка, сынок, кто за тобой стоит?
Касем переспросил, все еще чувствуя, как горит лицо:
— Что вы имеете в виду?
— Кто заставил тебя подать иск?
— Я сам. Никто.
— Ты был пастухом. Потом судьба тебе улыбнулась. Чего же еще ты хочешь?
— Справедливости. Справедливости, уважаемый!
Управляющий заскрежетал зубами:
— Справедливость! Собаки! Это слово вы повторяете как заклинание, когда хотите ограбить нас!
Обернувшись к Лахите, он приказал:
— Допрашивай его, пока не сознается!
И Лахита снова спросил тоном, обещающим снисхождение:
— Скажи мне, кто за тобой стоит?
Со скрытым вызовом Касем ответил:
— Наш дед…
— Дед?!
— Да. Посмотри десять условий, и ты поймешь, что это он руководил мной.
Рефаат вскочил с криком:
— Убери его с глаз моих! Вышвырни вон на улицу!
Лахита поднялся, схватил Касема за плечо и потащил к выходу. Он держал его железной хваткой, но Касем терпел боль.
— Будь благоразумен, — прошептал ему на ухо Лахита. — Ради самого себя. Не вынуждай меня пустить тебе кровь!
79
Дома Касема, как оказалось, ждали Закария, Увейс, Хасан, Садек, Аграма, Шаабан, Абу Фисада и Хамруш. Они встретили его молчаливым сочувствием. Когда Касем сел рядом с женой, Увейс сказал:
— Разве я не предупреждал тебя?
— Подожди, дядя, дай ему прийти в себя! — упрекнула Камар.
— Больше всего неприятностей человек доставляет себе сам! — крикнул Увейс.
Закария внимательно рассматривал лицо Касема.
— Они тебя унижали, — произнес он. — Я знаю тебя, как самого себя. И вижу, через что тебе пришлось пройти.
— Если б не Амина-ханум, живым бы ты к нам не вернулся, — сказал Увейс.
Касем обвел взглядом их лица:
— Нас предал адвокат! Будь он проклят!
Они застыли и обменялись тревожными взглядами. Первым начал Увейс:
— Расходитесь подобру-поздорову! Молитесь за свое спасение!
— Что вы такое говорите, дядя?! — отозвался Хасан.
Касем задумался.
— Я не скрываю от вас, что нам грозит смерть. И пойму, если кто не пожелает участвовать.
— На этом и закончим, — сказал Закария.
Негромко, но решительно Касем ответил:
— Каковы бы ни были последствия, я не отступлю. Я такой же избранный сын нашей улицы, как Габаль и Рифаа.
Увейс с негодованием поднялся и покинул зал со словами:
— Этот человек безумный. Да поможет тебе Бог, племянница!
Садек же встал со своего места и поцеловал Касема в лоб:
— Ты вернул мне душу этими словами!
Хасан был настроен решительно:
— Люди в нашем квартале убивают друг друга за гроши. Что же нам бояться умереть за правое дело?
С улицы послышался голос Савариса, зовущего Закарию. Тот выглянул в окно и пригласил надсмотрщика зайти. Саварис не замедлил явиться с мрачным видом. Бросив взгляд на Касема, он сказал:
— Не думал, что на нашей улице есть еще надсмотрщики, кроме меня!
— Все не так, как говорят, — попробовал умилостивить его Закария.
— Ну, я слышал вещи куда хуже!
— Бес попутал наших детей! — заохал Закария.
— Лахита имел со мной серьезный разговор по поводу твоего племянника, — сухо ответил Саварис. — Я считал его рассудительным юношей. А оказалось, его безумие перешло все границы. Послушайте! Если спущу вам, Лахита сам придет наказывать вас. Однако я никому не позволю поставить мою честь под удар. Поэтому сидите смирно! И горе тому, кто будет упорствовать.
Саварис стал следить за сподвижниками Касема, никому из них не разрешая приближаться к его дому. Попытавшимся это сделать Садеку и Абу Фисаде сильно досталось. Он потребовал от Закарии, чтобы тот не выпускал Касема из дома, пока буря не уляжется. Так Касем стал узником в собственном доме. Попасть к нему мог только двоюродный брат Хасан. Однако удержать новости на нашей улице в стенах одного дома не могла никакая сила. Происходившее в квартале бродяг стало известно и роду Габаль, и роду Рифаа. Они узнали об иске против управляющего, о решении требовать исполнения десяти условий и даже о том, что слуга аль-Габаляуи Кандиль разговаривал с Касемом. Народ был взволнован. Люди сыпали обвинениями и насмешками. И однажды Хасан сказал Касему:
— На улице перешептываются. В каждой кальянной разговоры только о тебе.
Касем поднял на него глаза, в которых в последние дни читались задумчивость и тревога.
— Мы стали заключенными. Дни идут, а мы ничего не предпринимаем.
— Невозможно требовать ничего сверх человеческих возможностей, — с сочувствием сказала Камар.
— Наши братья полны решимости как никогда! — заявил Хасан.
— Правда, что в кварталах Габаль и Рифаа говорят, будто я обманщик и сумасшедший?
Хасан опустил глаза, терзаясь:
— Трусость испортила людей…
Касем в растерянности покачал головой:
— Почему род Габаля и Рифаа, которые сами встречались с аль-Габаляуи и разговаривали с ним, не верят мне?! Они первые должны были уверовать и встать на мою сторону.