Тем временем молодой сотник уже вопил зычным голосом:
— Сюда, молодцы-стрельцы, на службу государеву!
Тут же высыпали из подклетей дворца стрельцы, молодец к молодцу: все в кафтанах ярко-красных, все с длинными мушкетами-пищалями в руках, все с тяжелыми саблями булатными за поясом, все с иноземными пистолетами на боку.
Построились они в ряды, вверх оружие свое подняли и крикнули голосами богатырскими:
— Жизнью стоим за нашего царя-батюшку, за великого князя Иоанна Васильевича!
Услышав этот клик богатырский, весело улыбнулся царь Иоанн Васильевич, бодро показал он рукой на своих слуг верных и молвил радостно старцу Сильвестру:
— Видишь, отец святой, есть у царя московского слуги верные, есть у него защитники непоколебимые.
Улыбнулся и старец Сильвестр:
— Вижу, царь-государь, вижу и радуюсь душевно. Таких слуг верных должен ты, царь-государь, ценить, любить и награждать. У самого царя Соломона были телохранители верные, и тех телохранителей царь Соломон любил и привечал всячески. Старшему из них он отдал в супруги дочь свою любезную.
— Что ж, — ответил молодой царь, — пока меня еще Господь Бог дочерью не благословил. А то я для своих слуг верных все сделать готов.
Чудный и проникновенный взор старца Сильвестра победил и увлек царя молодого, и готов был юный повелитель все сделать, что ему старец говорил.
В то мгновение послышался близ двора государева крик неистовой толпы. Прибежали к царю его конюхи сторожевые и завопили истошными голосами:
— Царь-государь, великая толпа близится к твоему дворцу царскому! Видели мы в руках у черни московской бердыши да копья. Видели мы на тех копьях кровавых голову боярскую. Берегись, царь-государь!
Многие порицали царя Иоанна Васильевича IV за робость, многие выставляли его тираном, а все же был царь Иоанн Васильевич правителем отважным, не трепетал он, видя возмущение народное.
Не торопясь, ушел молодой царь на крыльцо своего дворца и стал там, гордо глядя на ворота дворовые, откуда готова была хлынуть толпа мятежников.
Перед крыльцом выстроилась в боевом строю дружина стрелецкая. Впереди стоял сотник удалой, Данила Адашев. Держал он в руке могучей обнаженную саблю булатную и отважно глядел вперед на врагов государевых.
Ворвалась во двор государев толпа черни московской, лютой, разъяренной.
Ворвалась с криками дикими, с бесчинством великим, с руками окровавленными, с воплями грозными:
— Отдайте нам бабку цареву Анну княгиню Глинскую! Давайте нам князя Михайлу Глинского! Они подожгли Москву! Не будет пощады князьям Глинским! Один есть уже у нас! Давайте и других!
Стрелецкий дозор. 1897 г. Худ. Андрей Рябушкин
Впереди толпы мятежной стояли посадские московские, буяны и ослушники. Были они вооружены бердышами да копьями и всех более грозили они молодому царю. За ними стояли люди торговые, погорельцы московские, у которых ни кола, ни двора не осталось. Они тоже яростно вопили, да не смели лишнего шагу сделать, как вступили на двор государев. Ведомо им было, что молодой государь во гневе горяч бывает, и потому не очень-то охотно шли они за своими товарищами буйными. Зато передовые вопили грозно и несдержанно:
— Отдавай нам, царь-государь, обидчиков наших! Разочлись уже мы с одним! А то разнесем и твой двор государев!
Подал голос и молодой царь. Молнией зажглись очи его, оглядел он своих стрельцов верных, обернулся к своему советнику новому, старцу Сильвестру, и звонко кликнул:
— А ну-ка, попотчуйте гостей незваных свинцом да огнем, стрельцы мои верные!
Поднялись пищали стрелецкие и раздались выстрелы.
Грохнулись на землю мятежники передовые, огласили двор царский стоны и вопли, пролилась кровь. Не успел молодой царь порадоваться, не успел он еще крикнуть голосом своим могучим для устрашения мятежников московских, как рассеялась толпа мятежная, и никого, кроме убитых и раненных, не осталось на дворе.
Оглянулся молодой царь на своих советников новых и спросил:
— Надо ли, отец святой, вдогонку гнаться за мятежниками? Надо ли их до конца покарать?
Перекрестился большим крестом Сильвестр, глянул он на убитых и раненых и ответил государю юному:
— Миловать надо врагов побежденных, царь-государь.
Детская молитва
Овдовев, Марья Алексеевна осталась с тремя малолетними детьми без средств к существованию. Муж ее был дворянином и добрым отцом семейства, но из-за небольшого жалованья, ничего не скопил для жены и детей.
Похоронила Марья Алексеевна мужа и задумалась: чем жить? Нужно хлопотать о месте в каком-нибудь казенном учреждении, где бы дали квартиру и стол. О жаловании уже рассуждать не приходилось, лишь бы приютиться с детьми. В ожидании места, вдова продавала свои пожитки, и на эти деньги кормила детей.
Вместе с ней жила старшая сестра, Анна Алексеевна, тоже вдова, уже пожилая женщина. Маленькая квартирка, состоящая из двух комнат, бедно обставленная, производила грустное впечатление вместе со своими обитателями, которые надеялись только на Божью помощь.
Но вот — новое горе: заболевает мать семейства. Болезнь начинается с жара и незнакомого ощущения в горле. Больная молчит, боясь напугать своих детей.
— Маша, ты вся горишь, — говорит ей сестра.
— Да, мне сильно нездоровится, я, должно быть, слягу в постель, но, Бог милостив, может быть, пройдет. Ведь пригласить доктора мы не можем, его нечем поблагодарить, да и лекарства покупать не на что, — отвечала больная.
К вечеру она начала бредить.
На другой день Анна Алексеевна увидела, что дело плохо, и пошла к знакомому доктору, умоляя его навестить больную. Он пришел на помощь и нашел у Марьи Алексеевны дифтерит.
— Сейчас же, не медля, нужно удалить детей, — распорядился он, — для безопасности.
— Что вы говорите, доктор, — возразила Анна Алексеевна, — куда же я их дену? Вы же видите, как мы живем.
— Куда-нибудь к родным, к знакомым, словом, куда хотите, но удалить необходимо.
Тут дети разревелись во весь голос:
— Мы не пойдем никуда, мы будем ходить за мамой, мы никуда не пойдем от мамы!
— Оставьте их на волю Божию, — попросила Анна Алексеевна, — если умрет мать, то пусть умирают и они все, мне их некуда девать, пусть уж все умирают, — с отчаянием говорила она.
— По крайней мере, не впускайте их в эту душную спальню, где лежит больная, ведь вы оставляете детей рядом с заразной, — что мне с вами делать? Вот я пропишу, что нужно на первых порах, а завтра утром приду опять. Но, не ручаюсь, может быть, к утру больной уже не будет в живых.
С этими словами доктор уехал, оставив деньги на лекарство.
Святой Пантелеймон на иконе конца XIX в.
Анна Алексеевна тотчас послала племянника Витю в аптеку, так как он был старший в семье, и велела ему, пока будут готовить лекарство, не дожидаться, а сбегать в часовню Пантелеймона и взять масла из лампады.
— Да помолись за больную! — крикнула ему тетка, когда он уже бежал по двору.
Девочки, семилетняя Катя и восьмилетняя Маня, находились у постели больной матери, и невозможно было увести их в другую комнату. Они плакали и целовали ее.
— Мама, мамочка, проснись, милая мамочка, не умирай, дорогая мамочка, скажи хоть словечко!
Анна Алексеевна верила, что невозможное для людей возможно для Бога, и обратилась к Нему с усердной молитвой, тому же научила и детей.
— Маня, Катя! Если вы любите маму, то помолитесь Богу, чтобы вам не остаться круглыми сиротами. Встаньте перед иконами и усердно молите Господа об исцелении вашей мамы, молите Царицу небесную и всех святых угодников Божьих, вот у меня есть акафист целителю Пантелеймону, читайте его и молитесь.
Девочки опустились на колени. Расстелили печатный лист на полу и начали читать акафист вслух, с горькими слезами. Акафист был напечатан по-церковнославянски, они едва разбирали слова и поливали этот лист горькими слезами. Маня не могла надолго оставить мать, и часто бегала в спальню посмотреть на нее, а Катя, не поднимаясь с колен, с рыданием молилась, склонившись на акафист головой. Слезы застилали ей глаза, поэтому читать она уже не могла, и молилась, повторяя свою собственную молитву:
— Господи, спаси нам маму. Матерь Божия, помилуй маму. Святой угодник Божий, исцели нам маму!
Анна Алексеевна жалела, что не успела попросить священника причастить умирающую сестру, и сидела, прислушиваясь к хрипу в груди больной, ожидая ее кончины.
Вернулся племянник Витя. Он отдал тетке лекарство из аптеки и масло из часовни святого Пантелеймона. Вера породила надежду, и Анна Алексеевна торопливо взялась за целебное масло из часовни, отставив лекарство в сторону. С молитвой начала она натирать маслом все тело больной и продолжала это около получаса, а дети все молились. Вдруг больная открыла глаза и слабым голосом спросила:
— Какими это травами ты натираешь меня? уж очень они душисты и так приятны для тела.
— Это масло из лампады целителя Пантелеймона.
— А, вот что, я не знала, — и больная приподняла руку перекреститься.
Анна Алексеевна употребила на растирание все принесенное масло, а затем укутала больную в теплое одеяло. Дети, утомленные слезами и усердной молитвой, скоро заснули на жестком диване, а тетка их сидела возле сестры, не спуская глаз с маленького образочка св. Пантелеймона, висевшего в изголовье больной. Она уже не могла молиться, она только смотрела на образок, как смотрят на врача, в искусство которого верят и отдают ему больного в полное распоряжение. Прислушиваясь к дыханию сестры, она заметила, что та стала дышать ровнее и спокойнее. Так прошла ночь.
Утром, часов в восемь, больная попросила сменить белье, потому что сильно вспотела. Она сама села на постели, перекрестилась и попросила чаю. Обрадованная Анна Алексеевна торопливо исполнила все ее требования. В десятом часу приехал доктор и спросил: жива ли больная?
— Войдите к ней, ей лучше, — ответила Анна Алексеевна.