— И не отказался воевать дальше? — вырвалось у меня.
Онго помолчал.
— Когда на пути своего долга совершаешь чудовищную ошибку, желание отречься невыносимо, — медленно произнес он. — Желание оставить все прежнее, уйти, стать отшельником, искупать вину, творя малое, посильное добро, легко понять. Продолжать путь, понимая суть совершенного, приказать себе быть безупречным и ежесекундно поверять совестью каждый свой шаг, боясь новой ошибки больше, чем можешь описать словами — это выше человеческих сил. Почти что выше.
— Ты вызвался ехать на острова вместо меня, — тихо сказал я.
— Да, — кивнул Онго. — Помимо прочего, мне это было необходимо. Я Воин Бездны, и теперь ноша втройне тяжелей.
Нечто странное прозвучало в его словах.
— Онго, — осторожно спросил я. — Тогда, после разговора с Лаангой, ты усомнился в том, что стал Воином? Я слышал ваш с Кайсеном разговор…
Эрдрейари коротко усмехнулся.
— Нет, — сказал он. — Но я был слишком погружен в свои мысли и потому выразился расплывчато. Это было внове и некоторым образом даже лестно — узнать, что из всех, кто способен принять звание Воина Бездны, я меньше всего подхожу для исполнения этой роли.
Эрдрейари удалился. Личный атомник ждал генерала, чтобы унести его на запад, в Лациаты, где таился коварный исполин кошачьего рода, Пещерный Лев Арияс. Я надеялся, что горец окажется достаточно умен и не станет тратить силы на безнадежные попытки отобрать назад Нижний Таян. Пусть двинется не на имперские войска, которые ему не по зубам, а на диких собратьев.
Скоро должна была прийти Эррет. Она, не удовлетворившись разговором, снова сорвалась в Башню Лаанги, а оттуда, кажется, намерена была отправиться в Дом Теней. Надеюсь, сумеречное сословие не заморочило ей голову… я не понимал, что думают о ней тени, и как сама она относится к теням.
…На Восточных островах Онго любезно заменил меня, но инспектировать войска, расположенные в Лациатах, мне пришлось лично. Я в любом случае должен был посетить новые провинции.
Помнится, покончив с официозом, мы с Эррет прогуливались по живописным окрестностям форта. Оттуда открывался необычайно красивый вид на Восточные Лациаты: бледно-сапфировый гребень, поднимающийся над зеленой страной. Если вглядываться, то за пологим, бесснежным ближним хребтом можно было различить серебряно-белый Аррат, часть Верхнего Таяна. Он походил на низкое облако, удивительным казалось, что и там живут люди… Я видел Нийярские горы, Северный океанский хребет, вулканы Восточных островов, все они прекрасны, но ни одно место на свете не сравнится с Короной Мира. Какое-то купеческое чувство загоралось во мне, постыдное и потешное: приятно было думать, что именно в мое царствование часть Лациат стала Уаррой.
Налюбовавшись пейзажем, мы направились обратно, а по пути свернули к реке. Через несколько десятков шагов кусты пышно цветущих акаций расступились, и нашим глазам открылась незабываемая картина.
На берегу реки стоял танк. Вокруг танка расхаживал солдат и красил его в маскировочный цвет. Вдохновение владело рядовым. Краской он успел обрызгаться с головы до ног; то отступал, окидывая свое творение придирчивым взором, то вновь наносил мазок за мазком, воплощая шедевр. При этом танкист пел на редкость жизнерадостную песню.
Армейские некроманты — люди грубые, стандартный солдатский договор предусматривает самое простое воздействие, о тончайшей работе с плотью рядовому нечего и мечтать: поднимают в костяной форме и не чешись. Зато температура и влажность внутри парового танка рядового Особых корпусов волнуют мало… Превосходству Аллендора в воздухе Уарра отвечает превосходством на земле.
Сказать по чести, поначалу никто не мог взять в толк, зачем Эрдрейари в операции против диких горцев понадобились броневые машины. Впрочем, отказывать генералу не было и мысли, затребованный им десяток танков прибыл без промедления. Результативность машин оказалась фантастической: танкистам не было нужды даже открывать огонь, противник обращался в бегство, едва завидев вдали колонну железных чудовищ. Они пугали чааров больше, чем драконы. «Признаться, — сказал мне Эрдрейари, посмеиваясь, — когда я впервые увидел танки, то сам был чрезвычайно впечатлен. Потому и предположил, что для наивных душ это самое выразительное зрелище».
Мне снова вспомнился Хоран: последние мои недели под командованием Эрдрейари. В начале весны погоды вблизи Хораннета уже превосходят по суровости ту летнюю жару, какую могут вынести жители северных провинций Уарры. Командующий князь Мереи слишком мало думал об этом — об офицерах штаба заботились маги-климатологи. Отправив Мереи домой, Онго отослал с ним в Мерену и большую часть солдат-северян, заменив их на нийярцев, рейичан и уроженцев Восточных островов. Те, кто успел перевестись в состав Особых корпусов, остались… Эрдрейари отправлял Особые корпуса в атаку в послеполуденное время, когда солнце становилось нестерпимым даже для местных. Вид безмолвных, серых от пыли шеренг, в ожидании приказа застывших под жестоким светом, страшил и уаррцев. Генерал наводил на противника ужас и берег технику: в тяжелых условиях ресурс заклятий, движущих боевые машины, вырабатывается быстрей. Наступление по всему фронту начиналось ночью, после артобстрела, в час луны; залпы тяжелых разрядников уносились в черное небо, словно упавшие звезды возвращались домой, и точно такие же танки, как этот, стояли, озаряемые сполохами, на бесконечной плоскости лунного света — десятки и сотни танков. Южные степи, говаривал Эрдрейари, будто нарочно созданы для красивой атаки.
Хоранцы вполне разделяли его мнение — прежде, когда терзали набегами нашу южную границу, разоряя нийярских виноградарей. Наблюдая за продвижением Эрдрейари, отец поставил перед Государственным советом вопрос об аннексии; вместе с советниками он счел спешную аннексию Хорана излишней и дозволил тейху принести особого рода вассальную клятву, подобную той, что двести лет назад принес восточный Царь-Солнце.
Принимал эту клятву уже я.
…Эррет дернула меня за рукав. Я встрепенулся, выныривая из размышлений. Окрест царил мир: солнце играло в листве, щебетали птицы, журчала река, и даже усердный танкист являл собой картину на редкость мирную. Прекрасная спутница моя беззвучно смеялась. Укоризненно покачав головой, она взяла меня за руку и потянула в заросли пышной акации.
Не стоило смущать певца.
Не плачь, душа, что погиб холостым,
Даже в голову не бери.
На моей могиле растут цветы,
Которые я дарил.
Сотня шуток в суме у злодейки-судьбы.
У меня их — три тысячи три!
На моей могиле растут грибы,
Которые я варил.
Веселую песню пропой сперва,
А там и слезы утри.
На моей могиле растет трава,
Которую я курил…
Так он пел, и, судя по всему, куплетов в песне было еще преизрядно.
Биение ключа народной мудрости прервал второй солдат, живой, который вылез из реки в чем мать родила и стал любоваться танком, обсыхая на ветру. Эррет беззвучно согнулась от смеха, зажимая рот, и сам я держался из последних сил. Право, если бы в такой час в кустах обнаружился ржущий как конь император, это было бы… невыразимо.
— Что, служба? — с пониманием спросил, наконец, живой.
— Угу, — не очень дружелюбно отозвался поднятый.
— Где ж тебя навернуло-то? — продолжал живой, усевшись на траву.
— В горах, — сказал певец, разглядывая свой танк. — Стояли мы… Вот как сейчас, у реки. На часах я стоял. Таянец, сволочь, вот как ты… на берег выполз, и кинжалом.
— Эх! — сказал второй без обиды. — А мы сидим в тылу.
— Дурак, — добродушно ответил орел Эрдрейари. — Радуйся, что живой. Живой много чего может, чего мертвому несподручно. Успеешь еще помереть и на передовой повоевать. На кой ты бабе своей — без мяса, но с орденами?
Припоминая все это, я засмеялся.
— Мори, — сказали мне в макушку; твердое бедро уютно легло под руку, маленькая упругая грудь ткнулась в ухо, когда Эррет уселась на подлокотник моего кресла. Я даже не удивился: Эррет умелица по части неожиданных появлений. Не теряя времени, я обернулся и, улыбаясь, перетащил ее себе на колени, помог снять промокший под дождем плащ. Эррет крепко обняла меня за шею, уткнулась лицом в плечо и вздохнула. Вид у нее был усталый и грустный.
— Эррет, — сказал я, перебирая мокрые волосы. — Что-то случилось?
Она прильнула ко мне.
— Нет. Не больше того, что уже есть.
— Что сказал тебе Лаанга?
— Ничего такого, что я не знала бы сама.
Я приуныл. Хуже манеры задавать риторические вопросы только манера говорить загадками.
— Обними меня, Мори, — сказала она. Я и так ее обнимал, но прижал к себе теснее; Эррет потерлась носом о мое плечо.
— Знаешь, Мори, — невнятно проговорила она, не поднимая головы, — несмотря ни на что, я рада, что я здесь и сейчас, и могу любить тебя.
Я вообразил, что сказал ей Лаанга, и почти испугался.
— Эррет, — жалобно сказал я. — Меня что, скоро убьют?!
Она хрипловато захихикала, мало-помалу становясь прежней Эррет, погладила меня по голове и подергала за серьгу.
— Глупый, — сказала она. — Но тебя надо беречь. Как бы тебя не вздумали заменить тебя кем-нибудь другим.
Тут уж я понял загадку. Эррет, как и Онго, меньше всего подходила для своей роли: судя по хроникам, обреченная сторона проигрывает из-за предательства Госпожи. Эррет не может предать Уарру физически, такова ее природа. Я оказался прав, предположив, что это система. Любопытно, однако, по какой причине я сам оказываюсь ее частью…
Мысль моя остановилась.
— Аллендор, — сказал я после недолгого молчания. — Аллендорцы подменяли исполнителей главных ролей. Но это ни к чему не привело. Воин пробудился.
Эррет вздохнула:
— Мы — настоящие.
— Но любого из нас Она может заменить кем-нибудь другим? — тихо спросил я.