и.
— Добра моей госпоже, — сказала Неле, подивившись, какой чужой, оказывается, у нее голос, какой суровый. — Здорова ли ты? Не хочешь ли чего?
Мирале едва поглядела на нее и снова потупилась. Неле решила, что она не ответит, но красавица медлительно разомкнула губы:
— Здорова… ничего не хочу, — и добавила чуть внятней, — госпожа Юцинеле.
Неле умолкла. Было бы хорошо хоть о чем-нибудь завести разговор с невесткой, но складной мысли не приходило. Вообще никакой не приходило. Она могла бы исполнить просьбу Мирале, но та никогда ничего не просила. О чем говорят женщины между собой? Они ведь постоянно болтают. Неле знала, о чем говорят мужчины, не стушевалась бы в разговоре о конях, собаках или оружейной стали, но женщине можно что-нибудь приказать или что-нибудь подарить, и все.
Итаяс просил сестру позаботиться о его любимой жене. Мирале не имела в Таяне родни, в которой нашла бы утешение и защиту. Взглянуть без почтения на жену Демона не решился бы и самый глупый храбрец, но на женской половине ей тоже требовались охранители, а здесь не властен был даже ее муж. «Ты свободна войти и выйти, — сказал Итаяс, — и ты не боишься старух. Держи их в страхе». Неле кивнула, пожирая его глазами, и брат с улыбкой погладил ее по голове…
Неле растерянно покусала губу и велела:
— Иреле! Принеси персиков и молока. Может, госпожа хочет мяса? Оно полезно для сыновей.
Мирале едва приметно покачала головой.
— Тебе нужно есть, — укоризненно сказала Неле, радуясь, что нашла слова. — Иначе сын родится слабым.
— Нет, — ответила Мирале очень тихо. — Он… сильный.
Неле широко улыбнулась.
— Конечно! Ведь отец его — самый могучий на свете. У тебя родится чудесный сын.
Ресницы Мирале вспорхнули, сухие пронзительные глаза вперились Неле в лицо, и та почти отпрянула, жалко приоткрыв рот. Будь перед нею мужчина, Неле схватила бы нож и надрезала себе руку. Она обязана была произнести ложь, но ложь не делалась оттого менее омерзительной.
Мирале знала, какая судьба постигла всех жен Итаяса, сумевших понести от него.
Иоле потупилась, кривя рот. Растерянность и стыд Неле превратились в злобу. Она грубо велела сестре убираться. Иоле кинулась в коридор, едва не сбила с ног Иреле, девицы в четыре руки поставили на пол блюдо с фруктами и кувшин, и скрылись. Донеслось недоброе хихиканье. Неле чуть не кинулась вслед, охваченная желанием догнать их и оттаскать за волосы, но вовремя опомнилась.
Мирале смотрела на нее.
Неле опустила голову, резко выдохнув.
— Теперь некому завязать мне волосы, — с тенью усмешки сказала красавица, — и они не станут реже.
— Разреши, госпожа, я послужу тебе, — Неле вскочила.
— Сначала сними перстни, — сказала Мирале ласково, — они у тебя не для красы…
Уши Неле заалели, она забормотала извинения и стала стаскивать тяжкое железо со своих пальцев. Перстни были вообще-то красивые, по-настоящему женские, из Рескидды. Подарок брата — тот нашел их среди товаров какого-то купца.
Волосы Мирале, прохладные и гладкие, струились по рукам как вода. Умастив, их нужно было связать в четыре узла, а потом убрать под четырехрогую, расшитую самоцветами шапочку. Сама Неле по-мужски заплетала косу. Ее лохмы походили на овечью шерсть. Проводя пальцами вдоль бесконечных черных прядей, она подумала, что у нее бы эти узлы, достоинство замужней женщины, держались бы точно кованые — и поторопилась отогнать эти мысли. Косы Мирале не давались вязать: текли, выскальзывали из непривычных к женским затеям пальцев.
— Ты не умеешь? — наконец, спросила красавица, и Неле окончательно застыдилась.
Мирале вздохнула.
— Не гневайся, госпожа золовка, — сказала она, — но как я тебе завидую…
Неле от неожиданности выронила прядь, и узел упал.
Завидовать? Ей? Мирале, красавица Мирале, которую любит Итаяс, завидует Неле, ненастоящему воину и полуженщине?..
— Как бы я хотела быть на твоем месте, госпожа золовка, — задумчиво прошелестела Мирале, склонив голову. — Ходить свободно, смотреть прямо. Не быть овцой, которую забирают из стада и несут куда хотят…
— Глупая, — ответила Неле, но вышло это не строго, как полагалось, а отчаянно грустно. — Ты не овца-пленница, а госпожа, честная супруга.
Наргияс посоветовал устроить пышную свадьбу, раздарить много подарков: если не задобрить дзеров, то по крайней мере смягчить их гнев. Каманар, как всегда, согласился с ним, хотя и был еще зол как бес, а Итаяс только улыбнулся. Гости на той свадьбе исчислялись тысячами, гуляли они с неделю. Певцы прославляли невесту. Никто не сумел преувеличить ее достоинств. Мужу своему, похожему на бога, была Мирале ровней. Неле не могла смотреть на них: глаза слепила их красота.
— Только захоти, и будешь старшей женой, — продолжала она, перебирая пряди смоляных волос Мирале. — Что ни пожелаешь, все исполнят.
— Исполнят? — Мирале обернулась. — Ты же выгнала этих куриц, госпожа золовка, что же по-прежнему говоришь деревянные слова? Дай мне человека увидеть, ни о чем больше не прошу.
Что-то внутри Юцинеле дрогнуло и сжалось. Выпустив бесконечные волосы Мирале, она прошла пред ее лицо и вновь села, скрестив ноги; впилась пальцами в колени, с усилием подняла голову.
— Ребенок растет, — сказала Мирале. — Он уже начал двигаться.
Неле стиснула зубы.
— Ты не умрешь, — мучительно выговорила она.
Уголки губ Мирале приподнялись.
— И я завидую тебе, — продолжала Юцинеле дрожащим голосом. — Это я тебе завидую! Потому что ты прекрасна, и о тебе мечтают. А я… госпожа Мирале, я ведь только среди женщин такой гляжусь, свободной и с оружием. Надо мною смеются.
— Ты, говорят, львицу убила ножом, — глянула на нее Мирале.
— Убила, — растерянно ответила Неле, — в глаз попала…. Но я бы все отдала, ничего не пожалела, чтобы красавицей быть, как ты.
Мирале встала. Улыбка озарила ее лицо, ставшее дивным, чарующим, как лунный лик.
— А я красива, — сказала она странным голосом, — очень красива, и потому я умру в муках шестнадцати весен отроду. Глупая Неле…
Она впервые назвала ее малым именем. Юцинеле задохнулась.
— Ты не умрешь, — сказала она. — Ты родишь и не умрешь. И будешь жить в любви и согласии, и увидишь правнуков.
Плечи Мирале поникли.
— В любви? — уронила она. — Братья мои пали, отец мой искалечен и не встает, милый мой умер, Неле. Что мне с той жизни, даже и будь она у меня? Лучше мне умереть. Только муки боюсь, а ведь никто не добьет меня, как раненых, которых не спасти, добивают. До конца идти.
Неле молчала.
— Ты ведь любишь своего брата? — тихо спросила Мирале. — Прости меня. У меня милый был. Тоже говаривал, дескать, все бы отдал за Итаясову силу, а то ведь не защитит меня… Не защитил.
Веки Мирале судорожно сомкнулись, прекрасное лицо исказилось, и Неле почти с ужасом поняла, что строгая Мирале плачет. Не зная, что сказать, Неле поднялась, переминаясь с ноги на ногу, не в силах видеть лица Мирале, уставилась куда-то в угол и обреченно, будто прыгая со скалы в водопад, обняла ее.
Мирале ткнулась лицом в ее плечо. Распущенные волосы шуршащей волной окутали их обеих.
— Ну что ты не скажешь, что мне нельзя плакать? Что я должна быть счастлива?! — шептала Мирале. Дрожащими руками Неле гладила ее по спине, осторожно отстраняясь, чтобы не давить на круглый живот.
Ничего не говорила.
Много позже Неле узнала, над чем смеялись Иреле с Иоле. Сама Иоле и рассказала, кривя на обычный свой лад пухлые губы. «Гордячка она! — бросила, когда Неле потребовала от нее почтения к любимой жене брата. — Непокорливая, бесстыжая! Замуж взята, все о другом думает, паскудная. Добро бы что хорошее было, а то ведь овечий сын, от зайца родившийся!»
Неле сдвинула брови и потребовала объяснить.
Иоле хмыкнула, высокомерно задрав подбородок.
…Когда Итаяс, вырезав точно скот домочадцев старейшины, шел к женской половине за своей добычей, настоящий жених Мирале готовился встретить его с мечом в руках. Простой пастух, к тому же хромой, он понимал, что успеет разве занести клинок, но одного и желал: честно пасть, защищая невесту. Он стоял в простенке, скрытый коврами, и ждал врага.
И он увидел, как идет по дому Демон Высокогорья — в окружении единокровных братьев, точно волчий вожак во главе стаи. Демон улыбался, светло и ясно, и чужая кровь капала с его одежд; шаги были бесшумны, как походка хищника в ночь охоты, а глаза сияли невыносимым огнем, и казалось, не меч его убивает людей, а само это сияние.
Пастух не сумел поднять меч. Он стоял, скрипя зубами от ненависти, но в сердце его не находилось сил выйти навстречу, заступить Итаясу путь, взглянуть в лицо. Демон заметил его. Но не в первый раз видел жестокий таянец, как соперников леденит страх перед ним, и он не глянул на пастуха, побрезговав последним убийством. Молча, одеревенев, задыхаясь от пыли, стоял хромец и смотрел, как враг уносит его невесту.
Потом пошел и повесился.
— Вот какие ей по сердцу-то! — заливисто хохотала Иоле. — Вот за кого ей замуж-то было! Я ей и объясняю. А то смотрит, точно мы овцы, а она живая из серебра выкована!
Неле немного подумала. Пошевелила пальцами, аккуратно складывая их в правильный ударный кулак. Тяжелые перстни легли один к одному. Иоле ничего этого не заметила — не успела; и замаха Неле она тоже не успела заметить.
Неле ударила ее по лицу. Сестра начала заваливаться на спину, даже не успев замолчать, и боль почувствовала поздно — зато уж потом заорала на всю долину, тоненько и пронзительно, как свинья.
Щека была разорвана до уха. В ране виднелись зубы.
— Теперь тебя никто не возьмет замуж, — сказала Неле, хрустя запястьем. — Даже хромец.
Может, она и поступила жестоко, но будь в Таяне у Мирале родные старухи, Иоле могли бы отравить насмерть.
Брату Неле сказала, что безмозглая девчонка мучила беременную, заставляя ее плакать, а ведь это могло повредить ребенку.
— Мой маленький львенок, — сказал Итаяс, взъерошил Неле волосы и поцеловал ее в висок.