– Разве эти люди не заслуживают лучшей жизни? – спросила Даша мистера Райнда так строго, будто именно он и был причиной всех бедствий. – Всмотритесь в эту бедность… Вслушайтесь!
Мистер Райнд слушал городской гул, но не понимал отдельных голосов и звуков, не умел их анализировать. Казалось, сама жизнь звучала в Фу-дзя-дзяне. Ремесленники и уличные торговцы, слепые музыканты и певцы баллад, предсказатели будущего и нищенствующие монахи – каждый имел свой специальный инструмент, который уже веками выражал его профессию: у сапожника был маленький гонг, паяльщик верещал, как кузнечик, особыми металлическими щипчиками, у иных была трещётка, деревянная погремушка, натянутая струна, и многие, вдобавок, издавали еще своеобразные крики. Эти крики тоже имели свою историю и традицию – строго соблюдалась градация тона и звука. Каждая профессия ревниво оберегала свою область.
Над всем этим носились запахи. Доминировал запах бобового масла. Голодные страшные нищие толпились около уличных печей и лавок, где изготовлялась, продавалась и часто тут же съедалась пища. Они жадно вдыхали эти ароматы. Жарились лепешки, варился суп, в горячей золе пеклись каштаны. На прилавках и в окнах была выставлена разнообразная, часто невиданная европейцами еда.
Всё это было грязно и пыльно. Стены домов, мостовые, одежда людей – всё было очень грязно. Везде проступала бедность, обнищание масс. Нищие и бродяги всех видов и возрастов, в различных стадиях уродства, увечья и болезней, вопили, стонали, молили, кричали о помощи, хватая проходящих за одежду. Они кричали напрасно. Никто не обращал на них никакого внимания.
– Смотрите! Теперь сюда смотрите! – сказала Даша.
На углу, у стены дома глазам мистера Райнда представилось страшное зрелище: там копошилось человеческое тело, еще живое, наполовину голое, наполовину покрытое ужасными лохмотьями. Тело ползло на четвереньках, издавая глухие, какие-то булькающие стоны. Обнаженные части тела были покрыты как бы корою из пепла, обнаруживая страшную накожную болезнь.
– Проказа, – сказала Даша просто.
– Что? – даже поперхнулся мистер Райнд.
– Это проказа, – пояснила Даша.
– Но как же… кто позволяет это? Больной должен быть изолирован… Это опасно. Должна быть больница.
– Должна быть? Не правда ли? – в первый раз в голосе Даши он услышал иронию. – Она должна быть, но ее нет. Болезни пользуются привилегией полной свободы в Китае. Здесь круглый год эпидемии, все самые страшные болезни, самые заразные – и при этой скученности населения…
– Возмутительно, – сказал мистер Райнд.
– Не правда ли? – опять повторила Даша. – Китай богат. Здесь быстро делаются состояния. В нем 500 000 000 населения, ежегодно рождается 14500 000 детей, человеческих детей, мистер Райнд. Они рождаются чтобы жить в этих условиях.
Прокаженный, очевидно, почуяв иностранцев, полз по направлению к ним, простирая руку.
– О! – отшатнулся мистер Райнд, – Уйдем скорее отсюда. Это ужасно. Проказа заразна.
Прокаженный протянул к нему руку, на которой недоставало пальцев.
– Зачем уходить? – сказала Даша. – Все люди – братья, не правда ли? Почему бы не подойти к этому несчастному брату и не прикоснуться к его протянутой руке?
– Довольно! – крикнул мистер Райнд. – Довольно разговоров и глупостей! – и, схватив Дашу за рукав, он потянул ее в сторону. – Вы не боитесь?..
– Чего?
– Смерти.
– Смерти? – повторила Даша таким голосом, будто уже много и часто думала о ней. – Смерти, – повторила она, и странная, восторженная улыбка осветила ее лицо. Это слово она произнесла так, как воин сказал бы «слава», поэт – «красота», юноша – «любовь», – Почему не умереть, если это чем-то поможет человечеству?
Глава шестнадцатая
Привязанность мистера Райнда к товарищу Даше вое возрастала. Она была, по-видимому, взаимной. Различные по мировоззрениям, они, казалось, имели одинаковые чувства: обоим хотелось больше доверия, больше тепла в жизни, меньше одиночества. Оба даже старались избегать споров, но – увы! – эти словесные столкновения возникали ежеминутно.
В мистере Райнде просыпались инстинкты отца: заботиться, защищать, укрывать от невзгод. Даше же было ново теплое, лично к ней внимание, как к «Даше», не как к «товарищу». Она выросла в приюте. Воспитатели там постоянно менялись, она переходила из одних равнодушных рук в другие. Когда она подросла, и ей стало известно понятие – «родители», она спросила, кто принес ее в приют. Но никого из старых воспитателей в то время в приюте уже не было, никто не помнил. В книге она была записана, как «девочка, номер пятьдесят семь». Позднее ей дали имя – Октябрина, но она не умела произнести этого слова, что затрудняло, например, при перекличке, и ее переименовали в Дашу. Никто никогда не приходил в приют спросить о Даше. Она осталась одна на свете. Она принадлежала государству. Ее раннее детство прошло в страшные годы голода по всей стране. Приюту выдавали так мало продуктов, что дети умирали от истощения. Их имена вычеркивали из списков. Даша продвинулась в реестре, стала «девочкой, номер восемь». Она выжила. Вез материнской ласки, без материнского ухода, она прошла сквозь младенчество и детство – всегда бледная, всегда голодная, всегда испуганная. Няньки в приюте постоянно менялись, и Даша, просыпаясь, то и дело видела новые, незнакомые лица. От этих полуголодных, раздражительных, несчастных нянек Даша перешла, наконец, на попечение школы, и там двигалась из класса в класс, от одного учителя к другому. И учителя, как и няньки, были полуголодные, утомленные люди, и они, как все кругом, торопились, спешили «создавать», спешили «строить». Класс сирот был «коллективом». Одинаково одетые, схожие платьем и сиротством, им задавали одни и те же уроки, лекарства, им всем прививались одни и те же идеи. Работая с коллективом, отдавая ему жизнь и силы, учитель не был заинтересован в индивидуальностях.
Даша старалась. И она торопилась, стремясь как можно лучше учиться, во всем быть такой, какою ее желали видеть. За «усердие и успехи в науках», ее приняли в пионерскую организацию – и тут ей открылся новый мир. Впервые у нее появились друзья и наставник, который интересовался ею, был искренне участлив. Она была лучшей в отряде. За ее развитием теперь внимательно следили, наблюдали, к чему она более способна, хвалили, поощряли. И на эту первую ласку в жизни Даша ответила такой преданностью, такой горячностью, такой благодарностью, что вскоре стала центром своей организации. Ее отмечали, как многообещающую работницу. Затем она была принята в комсомол, и жизнь ее определилась. Ее мировоззрение было там сформулировано раз и навсегда. Человечество для нее состояло из двух неравных групп: обижающие и обиженные. Обиженные, наконец, восстали. Они пересоздавали мир. Даша была с ними. С радостью, с верой, она пошла по избранной дороге. Ей дали задание. Она училась в спецшколе, готовясь к пропаганде в Китае. Она была совершенно, восторженно счастлива своей деятельностью и предстоящей работой.
Но были, конечно, в ее сердце еще и другие стремления – тоска бездомного ребенка о доме, о семье. Когда она видела своих друзей с отцом или матерью, ей смутно хотелось ощутить глубокую сердечную привязанность, основанную не на общих идеях, а на родстве или свободном влечении сердца.
Теперь она и мистер Райнд в некотором смысле «нашли» друг друга.
Цельность и последовательность Дашиной натуры и привлекала и отталкивала мистера Райнда. После ежедневных занятий они обычно подолгу беседовали, и беседа неизменно оканчивалась спором. Разговор велся с величайшей искренностью, что было несколько ново для мистера Райнда. Даша защищала свои политические взгляды с великой горячностью, Партия была для нее всем. Никаких планов на личную жизнь, на какое-то личное устройство своей судьбы у нее не было.
Мистер Райнд продолжал атаковать Дашину веру с разных сторон.
– А система террора? Как вы оправдываете это?
– Мистер Райнд, – горячо возражала Даша, – жизнь нас вынуждает к этому. Иначе враги не дадут нам основать нашу систему. И раньше были попытки перестроить жизнь – то новой религией, то революцией, а чем все они оканчивались? Но мы решили довести до конца, чего бы это ни стоило. Мы имеем право: разве нас не преследовали таким же террором раньше? Или не преследуют в некоторых странах сейчас? К тому же, мы – не христиане, у нас нет заповеди «не убий».
– Всё равно, это ужасно. Это тягостно: око за око…
– Око за око? – воскликнула Даша. – Вы ошибаетесь, мистер Райнд! Мы выше расцениваем нашего товарища, чем нашего врага. Нет, не око за око, два за одно.
Он слушал ее с большой грустью. С таким вот горячим задорным воодушевлением мальчики говорят о своих уличных битвах. А Даша? В прежние времена она, вероятно, ушла б в монастырь; или, как гонимые за веру старообрядцы, подожгла бы свой дом и, распевая молитвы, сгорела бы в нем. Меняются религии и идеи человека, но типы людей остаются всё те же. Фанатик всегда найдет свой костер.
– И всё же, товарищ Даша, достойно ли подходить к жизни, к ее цели, ее деятельности так слепо, без критики…
– Вы не понимаете, мистер Райнд! Историческая задача нашего поколения не критиковать, а повиноваться. Период обсуждения коммунизма прошел. Он рассмотрен, всякая деталь предвиделась, освещалась, обсуждалась. Он перешел в практику. Наш долг – проводить его в жизнь, не колеблясь, не оглядываясь. Именно мы расчищаем дорогу для коммунизма в жизни, чтобы он смог дать человечеству новый социальный строй, сделать всех равными, сделать угнетенных счастливыми.
– Но предположим… – начал мистер Райнд, – вообразим, что коммунизм – ошибка, что он не выполнит того, чего от него ожидают. Что если все эти жертвы и борьба – напрасны? Что тогда?
– Если всё это напрасно, – повторила Даша, и у ней захватило дыхание. Видно было, как больно ей хотя бы на минуту вообразить это. – Что ж, если бы это несчастье случилось… наш пример вдохновит следующие поколения. Они будут учиться на наших ошибках, они создадут новую, лучшую систему и всё-таки сделают человека справедливым и счастливым. Мистер Райнд, человечество никогда не перестанет бороться за правду!