Одетые в черное монахини заполняли левую часть храма. Игуменья стояла у чудотворной иконы монастыря. В праздники церковь бывала переполнена молящимися, стояли даже на ступеньках входа и в палисаднике. Семья Платовых, госпожа Мануйлова, Лида – все пришли к обедне.
В праздники, после поздней обедни, обед подавался в трех монастырских столовых. В первой, куда приглашались посторонние, бывшие за обедней, председательствовала сама игуменья. Во второй столовой ели монахини и дети монастыря. В третьей – кормили нищих. Обед состоял обычно из горячего чая и того, чем монастырь обладал и из чего мог приготовить в тот день. Часто этот обед и ограничивался чаем с куском хлеба. Иногда прихожане присылали продукты для стола накануне, иногда приносили с собой в церковь для раздачи. Но все хлопоты по сбору провизии, приготовлению пищи, накрыванию столов, подачи обеда, затем уборки посуды и комнат, делали праздничные дни тяжким физическим испытанием для монахинь, которые, к тому же, были и так изнурены и слабосильны.
Сегодня почетным гостем был профессор Волошин. Игуменья, увидав его а церкви, лично приветствовала его и пригласила к столу. Его почитали за самого выдающегося христианского философа в местных краях, и присутствующие предвкушали интересную беседу. Мать Таисия, в чьих мыслях всё еще держалось утреннее происшествие, обратилась к нему с речью:
– Уважаемый профессор, как известно всем чтущим Священное Писание, в нем определенно указывается и с подробностями повествуется о том, что праведников ожидает рай, а грешников – геена огненная. Однако же находятся некоторые среди верующих, кто склоняется к иной мысли, полагая, что Господь всех простит. Такое отрицание Ада и наказания за грехи повергает в смущение. Прошу вас объяснить мне, есть ли для сей последней мысли указания в Священном Писании?
Профессор Волошин ответил: – Конечное решение судеб мира и людей остается тайной, но человеческое сердце всё более склоняется к мысли о всепрощении. Думаю, эта мысль – отсвет Божественного решения, и присоединяюсь к молитве об этом и к этой надежде.
Неприятно удивленная подобным ответом, но не смея выразить своего неудовольствия, мать Таисия обратилась к монастырскому священнику:
– А вы, отец Лука, как полагаете об этом?
Отец Лука принял священнический сан не так давно. Решение это явилось результатом его переживаний во время революции и гражданской войны. Рожден он был в богатой дворянской семье, учился в военном училище. Женился счастливо, по любви. Была у него дочь. Жили они в полном благополучии, и никто в семье не отличался особой религиозностью, скорее, наоборот: исполняя обряды, подсмеивались над обрядами и духовенством. Затем революция, гражданская война и беженство разрушили всё это благополучие. Но и тогда о Боге не думалось. Национальные и личные несчастья, желание вернуть всё обратно, восстановить прежнее – наполняли всю жизнь, для размышлений иного порядка, казалось, не было места. Но потом случилось нечто, что сразу изменило этого человека, заставив его бросить всё и погрузиться в духовную жизнь.
Спрошенный матерью Таисией, он поднял к ней свое склоненное до этого лицо и ответил:
– Господь любит человека. Он простит его.
– Но как же? Как же? – заволновался кое-кто из старых монахинь, словно у них отнимали что-то. Это были люди того старого склада, в котором не возникало сомнений о самой необходимости ада. Среди же более молодых, наглядевшихся на ужасы, последовавшие в России за революцией, на непомерные, невероятные человеческие страдания, появилась и всё возрастала уверенность, что Господь не станет налагать казней. Получался один из психологических парадоксов: благополучные люди веровали в ад, а очень много страдавшие прощали всем и отвергали его.
– Почему же простит? – посыпались вопросы.
– Потому что, – начал отец Лука и на мгновение опустил голову, прикрыв глаза. Лица его не было видно. – Потому что…
Внутренним взором, как при свете молнии, он увидел снова тот день, который сделал для него неприемлемой мысль о наказании. Тогда он был не отец Лука, а капитан Карпов Он увидел себя лежащим на полу в грязной и дымной юрте бурята. Белая армия была разбита. Остатки ее оставили город после боя в беспорядке. Он прятался в этой юрте. В городе у него остались жена и дочь. А через реку, в ясном морозном воздухе, вдали виднелся город. Что там теперь происходило? Ночью из города пробрался бурят и рассказал, что видел. Он видел, как вели на расстрел, с другими, и жену и дочь капитана Карпова. Девочка понимала, боялась, хваталась за мать, кричала и плакала. Всех расстреляли. Потом поснимали с них верхнюю одежду – уже наступили холода, а бедность везде была страшная – и поделили между собою.
– Кто расстреливал? – спросил капитан Карпов, вставая. Он взял свой наган, сосчитал пули. Имена и где кто жил, запомнил хорошо. Шел двенадцать часов, не замечая времени. Он шел мстить.
В город он проник незамеченным. Он даже подошел к избе, где жил один из убийц, рабочий со своей семьей. Вокруг было пустынно. На завалинке избы сидело дитя, девочка, много моложе его дочки. Она сидела скорчившись, и он видел ее со спины. На ней было серое пальто с вышивкой, и он узнал пальто своей убитой девочки. На пальто были темные засохшие пятна, по-видимому, крови, то есть, крови его ребенка! В злобной радости, в восторге, что нашел врага, он сжал револьвер в руке, целя в голову. В этот момент девочка обернулась. Он увидел испитое, жалкое лицо больного ребенка.
Он бросил револьвер. Жизнь его переменилась. Мстить? Кому? За что? Он понял, что корни зла глубоко уходят в прошлое, где все они переплетены, что все виновны, и единственный выход – простить. Он стал священником. Помня имена убийц, ежедневно молился о них. И когда ему приходилось в церкви читать… «и о ризах Его меташа жребий» – он видел серое пальто – и снова и снова прощал.
Это всё было видением, пронесшимся перед его духовным взором. И отец Лука еще раз ответил матери Таисии:
– Полагаю, Господь простит всех. Если человек находит силы прощать и молиться за врагов, такая молитва получит исполнение.
– Но как же грешники? О них сказано…
– Это мы и есть грешники, о коих сказано… Но кто же из нас – грешников – отчаивается в прощении?..
В конце стола зашептались старушки.
– И хороший священник, а поди ж ты! Сказано «скрежет зубовный» – кто же будет скрежетать, если всех простят? Эти новые священники, из светских, не доведут людей до добра!
– Да что вам-то, матери, жалко что ли, если грешников Господь простит? – заговорила игуменья. – Разве не молимся мы о том ежедневно в запрестольной молитве: «Но и отступившим от Тебе, и Тебе не ищущим явлен буди». Сами молитесь, а потом удивляетесь о своей же молитве!
Из молодых одна Лида заинтересовалась темой. Она слушала, очевидно, волнуясь. Затем, вспыхнув, застенчиво, но горячо стала на сторону отца Луки, сказав, что Христос «не вытерпит» и простит всех, как простил на кресте. Увидев, что она не сумела высказать своей мысли, она заторопилась, попрощалась и ушла.
Игуменья долго смотрела ей потом сказали.
– Эта девочка Богом хранима. Охраняет ее невидимая рука. Под пулями пройдет невредимо. Кто-то молится о ней на том свете…
– Пророчествует матушка-игуменья, – зашептались, заволновались старушки. – Слушайте, замечайте!
Но игуменья замолкла. Любопытство не было удовлетворено.
– Что ж, матушка-игуменья, – осмелилась одна, – вы девице этой особое счастье предвидите в жизни? Какое же? Судьбу необыкновенную? Славу? Богатство?
– Какое там счастье! – отмахнулась от них игуменья. – Да я не о том совсем говорю. Какое же счастье на земле возможно нынче? Я говорю, защищена она невидимой рукою от порока, зло не найдет к ней пути.
– А что же всё-таки вы ей предвидите, матушка? – не унимались старушки.
– Я ей предвижу чистую жизнь, добрую и христианскую. И она понесет тяжелую ношу, как полагается, по несовершенству человеческой природы: бедность, болезни, слезы, сокрушение – всё, как полагается. Но от злого духа не возьмет ничего: зависть, злоба, отчаяние, сумасшествие, самоубийство – это ее не коснется.
Наконец гости разошлись. Монахини бесшумно прибирали столы Дети отдыхали. В монастыре воцарилась тишина: в этот час не полагалось разговаривать. И матушка-игуменья собиралась было прилечь на минутку: в этот час, в праздник, разрешалось. Но вдруг она услыхала грубый окрик, и затем где-то громко захлопнулась дверь. Хлопать дверьми в монастыре – нарушение устава. Она двинулась на место происшествия навести порядок. Пожилая усталая монахиня была в коридоре.
– Что случилось? – сурово окликнула игуменья. – Это ты громыхаешь дверью?
– Матушка-игуменья, каюсь, захлопнула дверь. Сил моих нет: Мало народу было сегодня? Мало кормили нищих? Так вот только прибрались – лезет еще один, в неусловленный час. Есть просит!
– Где он сейчас?
– Я его прогнала.
– Не накормив?
Монахиня низко опустила голову и молчала.
– А ты не подумала… может, это был сам Иисус Христос… в образе нищего…
Монахиня как-то всхлипнула.
– Беги! – крикнула игуменья. – Беги на улицу! Смотри! Найди и проси сюда.
Монашенка бросилась вон искать нищего. Вскоре она вернулась.
– Пуста улица. Ну ни души нигде не видно. Исчез.
– Гм… – сказала игуменья.
Глава девятнадцатая
– Зачем он пришел? – в недоумении задавал себе вопрос мистер Райнд, глядя на гостя. Это был профессор Кременец. Казалось, им нечего было сказать друг другу, и начало визита проходило в молчании, которое, очевидно, нисколько не стесняло гостя. В том же грязном, поношенном костюме, он непринужденно сидел в кресле, с удовольствием куря сигару, предложенную мистером Райндом. Сигара была хорошая. Гость наслаждался ею. Его глаза были полузакрыты и он, казалось, даже мурлыкал от удовольствия.
– Может быть, он голоден, – размышлял мистер Райнд. – Я мог бы предложить ему пообедать. Но как явиться с