– Что?
– Отдать большевикам, пусть они сами их воспитывают. Они тогда уедут в Россию, на Кавказ, их там будут кормить и учить работе.
– Хм…
– Не говорите «хм», мистер Райнд, пожалуйста, не говорите. Уже довольно люди упрекали ее и укоряли. Вы подумайте одно: никто, никто никак и ничем ей не помог. А дети голодные.
– Но у человека должны быть принципы. В этом человеческое достоинство.
– Ах, мистер Райнд! Если маленький голодный мальчик хочет есть… Он хочет и просит у матери, и плачет. А вы ей «принципы» и «человеческое достоинство». Принципы – для богатых. А у бедных какое там человеческое достоинство! Вот здесь сейчас японцы могут подойти и ни за что ударить кого угодно – если он бедный – тут же, на улице. И он смолчит, вот и все его достоинство. А богатого, как вы, он не ударит – вот вам кажется, что это легко – сохранять человеческое достоинство. Вы – хороший человек, мистер Райнд, но в жизни вы какой-то неопытный. Вы мало знаете жизнь.
– Чего же я не знаю, что знаете, например, вы, Лида?
– Голода не знаете, вечной нужды не знаете, не знаете, как все боятся, что убьют, и молчат об этом, чтоб не пугать семьи; без паспорта как жить не знаете, беззащитности не знаете. Я понимаю, что нужно иметь принципы, но я еще лучше понимаю, вернее, я очень чувствую, что не надо осуждать и презирать очень несчастных людей. И знаете, что? Пойдемте к ней, ко вдове, в гости вместе со мною. Она пригласила меня на их армянское Рождество.
– Когда же это?
– Она еще и сама не знает точно.
– Пожилая женщина и не знает…
– Ах, – перебила Лида, горячо защищая вдову, – вот вы опять говорите о ней таким тоном. Вы послушайте, я вам объясню. Много столетий армяно-григорианская церковь праздновала Рождество шестого января, то есть когда у русских Крещение, по новому стилю это – девятнадцатого января. Хорошо. Глава их церкви – Католикос живет в Эчмиадзине, на Кавказе. Теперь слушайте: если Католикос объявит что-либо относительно церкви – это для всех обязательно, потому что это – истина. И, самое главное, ни одно постановление Католикоса о церкви уже не может быть отменено. Но вот, после революции в России, армяне – некоторые из них – стали прямо-таки осаждать Католикоса: «Давайте праздновать Рождество вместе с русскими». Это значило – перенести его с шестого января по старому стилю на двадцать пятое декабря по новому стилю. Вы понимаете? Вы слушаете, мистер Райнд? Католикос был старый, он очень устал, потому что революция была и в Армении. Он согласился и сказал: «Да будет так». И вы знаете, что потом случилось? – глаза Лиды сделались круглыми от изумления перед тем, что случилось. У мистера же Райнда от всех этих стилей – новых и старых – начала кружиться голова.
– Знаете, что случилось? – еще раз воскликнула Лида. – Он согласился, а русские в это время стали просить своего Патриарха праздновать Рождество как во всем мире, со всеми вместе, то есть на тринадцать дней вперед. И пока все это решалось, и все убеждали друг друга, советское правительство отменило Рождество совсем. И все эти дни и числа стали буднями. И затем они ввели в России новый стиль. И знаете, что получилось? Новый Год пришелся на старый рождественский пост, и те, кто еще верует и постничает, не могут праздновать и…
– Лида! – взмолился мистер Райнд, – Вы хотели рассказать об армянской вдове. Перейдите к ней!
– Да, но без этих объяснений вам будет непонятно, почему она так страдает. Она верующая и всю жизнь строго соблюдает посты. И вот: Католикос не мог снова изменить день Рождества. Армяне в этом городе распались на две группы: одни хотят праздновать по-новому, другие по-старому. Они ссорятся из-за этого между собою.
Священник уже давно послал запрос в Эчмиадзин, но почта через Россию идет очень медленно, часто совсем не приходит.
– Но вдова? Вдова?
– Она постничает. О, мистер Райнд, – воскликнула Лида, – я совсем не знала, какой ужасно трудный армянский пост! Наша покойная бабушка строго соблюдала посты, но наш пост куда легче!
– Но вдова?
– Она постничает. Им нельзя есть – уж конечно – мяса, молока, масла, яиц. Да это ничего. У нее все равно их нет. Но, мистер Райнд, запрещается не только рыба, запрещается вообще всякая вареная пища. Разрешается хлеб, вода и сырые овощи. В Харбине зимой какие же сырые овощи? Картофель? Но его невозможно есть сырым. Она купила фунт сухого гороху и грызет в день по нескольку горошин. Мистер Райнд, она ужасно голодает. Она начала постничать заранее, на случай, если Рождество ей объявят по самому скорому, по новому стилю, чтобы быть готовой, отпостничав все положенные для поста недели. Но время идет, новый стиль прошел, русское Рождество прошло, а священник все не объявляет. Она перепостничает, значит, лишних три недели! Она стала такая худая, маленькая и черная-черная! Теперь уж остался только старый стиль, хоть это одно – несомненно. Но, мистер Райнд, а вдруг она не доживет? Умрет от истощения?
– Пусть бросит пост.
– Бросить пост?! Никогда, никогда! Это делают те, у кого есть что-то другое в жизни! У ней же нет никого и ничего. Вы видели, как все ее оттолкнули! Она скорее умрет, но не бросит. Она так ожидает Рождества! Как будто, правда, Христос так и родится у нее на глазах, в ее доме.
Мистер Райнд молчал. Лида передохнула и продолжала.
– На это так тяжело смотреть! Ах, как тяжело на это смотреть!
Ну, хорошо, – сдался мистер Райнд, – Скажите, что вы хотите, чтоб я сделал?
– Пойдемте к ней вместе на Рождество и сердечно ее поздравим. Вы пойдете со мною? Да?
– Хорошо, – сказал мистер Райнд. – И мы понесем ей и ее детям в подарок много хорошей еды.
Лида глубоко-глубоко вздохнула: это последнее и было ее целью, к этому она и клонила весь разговор.
Прошло несколько дней. Лида пришла со словами:
– Сегодня вечером мы идем к армянской вдове. Наступает ее Рождество.
– Когда мы пойдем?
– Вечером, часов в десять.
– Почему так поздно?
– Армянское Рождество начинается ночью.
В десять часов вечера они пошли к Хайкануш, так звали вдову. Лида не шла, а птицей летела с большой корзиною продуктов. Мистер Райнд нес два пакета. Вдова жила на окраине города, снимая одну комнату. Эта комната была завалена старыми вещами, обломками какой-то мебели, ручками от кастрюль, от дверей, надбитой по краям посудой, переплетами без книг и книгами без переплетов. Казалось, более счастливые и богатые люди сбрасывали сюда мусор, чтоб не зародить сорного ящика в своем доме. И все же, в комнате было чисто, и в ней царил какой-то своеобразный порядок.
У Хайкануш, как видно, не было праздничной одежды. На ней было то же черное платье и тот же черный платок, скрывавший и лоб и нижнюю часть лица. Видны были лишь нос и глаза. Один взгляд этих глаз рассказывал всю сорокалетнюю жизнь Хайкануш. Но глаза ее повествовали не только о личных страданиях, из них глядела печаль всего народа, столетиями склонявшегося под чужеземным ярмом. Глаза ее рассказывали о твердости тех, кто боролся за свободу и веру против более сильного врага, без надежды увидеть победу, о тех, кто умирал, не отступив; и о печали тех, кто отступил – не вынес. В них также таилась непоколебимая вера в высший смысл бытия и покорность ведущей, хотя и неведомой воле. Наконец, в них была та удивительная стойкость духа, которую знают только невинно страдающие люди. Сегодня Хайкануш была готова встретить рождающегося Христа, – глаза ее сияли неземным счастьем. И это выражение пламенной радости на таком темном лице, в таких скорбных глазах было столь разительно, неожиданно, необыкновенно, что мистер Райнд, взглянув, даже вздрогнул, как маловерный при виде чуда.
Три мальчика молча сидели по углам. Посреди комнаты стоял стол, покрытый заштопанной, но белоснежной скатертью. Вдова низко поклонилась гостю, представила сыновей: Геворк, Сурен и маленький Сашик. Мальчики вставали по очереди, мрачно кланялись и садились опять. Она пригласила гостей к столу, села сама и погасила лампу. Они остались в полной темноте.
– Это старинный обычай, – шопотом объяснила Лида мистеру Райнду. – Они столетиями жили под игом мусульман; их преследовали и убивали за веру во Христа. Потому вошло в обычай праздновать Рождество тайно, ночью, г, темноте, говорить топотом, чтобы ничем не выдать, что делается в доме.
Лида замолкла. Они все сидели неподвижно, в полном молчании и темноте. Странное чувство охватывало постепенно их гостя. Он стал думать о том, что и его предки когда-то боролись за веру, скрывались, страдали, покинули Старый Свет и нашли новую землю. Ему стало жаль, что никаких следов этого не сохранилось в настоящей жизни. Поддаваясь настроению темноты, тишины и ожидания, он сам стал ожидать чего-то. И ему стало казаться, будто нечто необыкновенное, нездешнее, небесное уже готовится, идет, приближается и… вот-вот озарит жизнь, наполнит ее светом и счастьем. Его сердце стало биться чаще. В этой темноте ему по-детски вновь поверилось, что существуют небесные тайны, и на земле совершаются чудеса.
Вдруг тихий осторожный стук раздался у двери. Хайкануш встала и, тихо подойдя к двери, отворила ее. Несколько темных фигур скользнули в комнату, и дверь так же бесшумно закрылась. Никто не произнес ни слова. Чиркнула спичка и осветила лицо высокого человека необыкновенной и странной красоты: лицо аскета с горящими счастьем глазами. Это был священник. Он молча дал каждому по восковой церковной свече. Все поочередно зажигали ее друг у друга, став тесным кругом, прикрывая свечу ладонями, заслоняя телом своим мерцающий свет, чтоб из щелей окон случайно его не увидали снаружи. На малом пространстве ютился этот светлый круг, отгороженный телами людей от внешнего неверующего мира. Все молчали. Но вот священник воскликнул что-то, и все вздрогнули. Хайкануш зарыдала от счастья: родился Христос!
Он родился для них именно здесь, именно сейчас, в этот момент, в этой тайне, в этом кругу света, в доме вдовы Хайкануш, которая задолго до того приготовилась встретить Его, очистив тело постом, молитвою – душу.