Нагнув к ней свое лицо, он попросил умоляюще:
– Ангел мой, скажите это по-английски… Я не понимаю…
Но было уже поздно. Она не слышала. Она не могла говорить ни на каком языке…
Ему хотелось, чтоб она умерла спокойно. Он бережно поднял и положил ее на чистые свежие доски и сам стоял над нею, не спуская глаз с ее детского лица, с остановившихся глаз. Казалось, уже начинало светать. Свет был неясный, неопределенный. Лицо Даши покрывалось тенью. Ему казалось, что она все еще смотрит на него в упор, видит его. Этот страшный взгляд сковывал их вместе, и ему казалось, что он не стоит, склонившись над нею, а что оба они летят со страшною быстротою вниз, в бездонную пропасть. Они так быстро падали, летели туда, что ветер свистел в ушах и тьма покрывала их сверху.
Наконец, они достигли дна. Даша ударилась первой, а затем и он почувствовал страшный, отраженный толчок. Мистер Райнд пришел в себя. Он выпрямился и стоял, глядя на Дашу. Она лежала спокойно. Она была мертва.
И он вдруг как-то странно успокоился: она была мертва. Ее не было в живых. На светлых досках, опилках и стружках темнели пятна Дашиной крови. Светало понемногу, или же ему только казалось, что светает. Он дрожал от холода. Его мокрая одежда, клейкие руки – это была жизнь и реальность. Но он снова терялся, не знал, что делать. Время как бы остановилось.
– Эй! Не оставляй свидетеля! – крикнул вдруг кто-то неподалеку, и мистер Райнд увидел двух бегущих к нему людей. Один, с револьвером, отвернув лицо, пробежал мимо. Другой очень медленно (или это так казалось мистеру Райнду?) шел на него. Он смотрел на мистера Райнда испытующим взглядом наступающего боксера, и его намерение, как бы отраженное в двигающихся мускулах его лица, угадать было не трудно. Но мистер Райнд не двигался. Он стоял на месте спокойно, как в полусне. Подойдя ближе, человек вдруг быстро поднял руку с кастетом и нанес мистеру Райнду страшный удар по голове. Мистер Райнд беззвучно упал на землю около досок, на которых лежала Даша.
Глава двадцать седьмая
Когда мистер Райнд пришел в себя и несколько опомнился, ему не захотелось открывать глаз. Он возвращался из небытия медленно, неохотно. Он постепенно отделялся от великого безболезненного покоя, уже слыша голоса и звуки, и знал, что как только он откроет глаза, мир присоединит его к себе и включит в жизнь. В настоящий момент он всему предпочитал покой.
Он лежал, очевидно, на какой-то кровати. Около него были люди. Они трогали его, говорили что-то и ему и о нем. Но мистер Райнд старался не слушать, не вникать, и не открывал глаз. Ему хотелось скрыться, вновь уползти во тьму, в небытие, из которого его выбросило сознание. Там было лучше, там ничего не было, и ему хотелось опять туда.
– Вы слышите меня, мистер Райнд? – мягко спросил кто-то и осторожно тронул его за руку.
Мистер Райнд старался скрыться от голоса. Но голос зазвучал ближе. – Вы – мистер Райнд? Не правда ли?
– Конечно, это – он, – сказал кто-то неподалеку. – Звоните американскому консулу.
Но мистеру Райнду удалось снова уползти в ту спокойную тьму, где ничего не было, и притаиться там.
Затем – позже – он как бы проснулся и открыл, наконец, глаза. И не смог понять, что происходило вокруг. Предметы, комната и он вместе с ней – всё кружилось в быстром движении, как в калейдоскопе. Он закрыл глаза, отдохнул и открыл их снова: все так же мчалось по кругу, в одном сплошном движении, оставляя за собою светящийся след. Но движение это постепенно замедлялось и, наконец, с толчком остановилось.
Мистер Райнд обнаружил себя на кровати, в комнате. В окно глядел солнечный день. Вокруг кровати стояли люди.
– С вами все хорошо, все в порядке, – сказал один из присутствующих. Он был весь в белом. – Все благополучно, – повторил он. – Череп цел. Вас даже можно отпустить из госпиталя. Американский консул был здесь. Он вскоре приедет опять. Он устраивает для вас помещение.
– Что случилось? – спросил мистер Райнд и удивился: он говорил не своим голосом.
– Спокойствие, спокойствие, – сказал человек в белом и положил твердую руку на плечо мистера Райнда. – Не говорите больше. Приедет консул, будете говорить с ним.
– Но где я?
– Вы – в госпитале. Полиция доставила вас сюда. Мы ничего не знаем. Это дело вашего консула. С вами все в порядке. Отдыхайте. Успокойтесь.
И вдруг мистер Райнд все вспомнил.
– О, эта убитая девочка! – крикнул он, и нервный припадок стал сотрясать все его тело.
Он на всю жизнь запомнил этот день в больнице, тяжелый, путаный день. Приходили знакомые, доктора, консул. Они входили на цыпочках, старались говорить тихо, сочувственно улыбались, кивали головами. Затем приходили полицейские, неуклюже ступая по полу и тяжело сопя, задавали вопросы, записывали ответы. Доктора то и дело притрагивались то к мистеру Райнду, то к пузырю со льдом на его голове. Было тяжело и беспокойно.
Потом мистер Райнд был, наконец, оставлен в покое; остался один на один с сиделкою. Он задремал и смутно слышал, как по коридору медленной шаркающей поступью прошли какие-то люди. Казалось, они несли тяжелую ношу. Сиделка кинулась к двери и плотно прикрыла ее, чтоб ее пациент случайно не увидел, что там происходит. Шествие двигалось мимо комнаты мистера Райнда: это уносили труп Даши. Формальности – полицейские и медицинские – были выполнены, и мертвое тело отдали тем, кто просил об этом: Даша ушла к своим товарищам. Покрытую белой простыней они уносили ее на носилках. Даша не была тяжела, но носилки были чересчур велики, и их с трудом поворачивали в узком коридоре больницы.
Затем еще раз приехал американский консул. С ним был мистер Питчер. Требовалось перевезти пациента из шумного госпиталя в более спокойную обстановку. В Харбине не было ни американской, ни английской больницы. Решено было поместить пациента в дом мистера Питчера, – идеальное место в смысле покоя.
– Пожалуйста, – приглашал мистер Питчер, – пожалуйста.
Мистер Райнд слушал, понимал, соглашался, но как-то не мог вникнуть во все происходящее. Ему казалось, что лечение будет заключаться в нескольких днях бездействия и покоя, а там он будет совершенно здоров. Но если бы ему сказали, что он умрет через полчаса, он принял бы и это с таким же тупым равнодушием. Он слегка заволновался только тогда, когда его на носилках понесли к автомобилю. Он не помнил, чтобы его когда-либо носили, он всегда ходил сам, и эта необычайность положения удивила и встревожила его.
Итак в доме Питчеров произошли перемены: в нем поселились двое новых жильцов: мистер Райнд и Никитка.
Никитка был нанят, мистер Райнд – приглашен, по настойчивой просьбе американского консула. С присущей им экономией чувств и слов, уладили Питчеры между собою эти два «предприятия»: она – спросив, согласен ли он, он – ответив «пожалуйста», когда дело коснулось Никитки, и в обратном порядке – для мистера Райнда. Комнаты для этих двух посторонних особ были отведены по возможности дальше от тех, где обитали хозяева. Мистера Райнда устроили в самой дальней комнате дома, и к нему был приставлен отдельный, хорошо вытренированный, говорящий по-английски китаец-слуга; постоянно смеющийся доктор немец был приглашен для ежедневных посещений пациента. Никитку поместили в маленькой комнатке, тоже в противоположном конце дома, где, рядом с ним, в другой комнате поменьше, спал повар китаец.
Рутина была восстановлена, и Питчеры, по крайней мере, сам господин Питчер, на большую часть дня мог совершенно искренно забывать о новых жильцах в своем доме.
На третье утро пребывания у Питчеров, часу в десятом, мистер Райнд был разбужен звуками музыки. Играл большой духовой оркестр. Это был какой-то торжественный марш, но звуки его не только торжественно, а, скорее, угрожающе, доносились издалека, всё приближаясь к дому Питчеров. Они проникали через все поры стен, потолка, окон и, непреодолимые, как волны во время прилива, властно заливали всё вокруг. От них невозможно было укрыться. Мистер Райнд встал, накинул теплый халат, распахнул окно и выглянул на улицу.
День был свежий, холодный и яркий. По улице шел духовой оркестр, за ним следовала большая толпа. В середине движущейся толпы несли небольшой гроб: это были Дашины похороны. Ее хоронили самым торжественным образом, по традициям атеизма и коммунизма, без духовенства и молитв, но с песнями, речами и музыкой. Гроб, покрытый красным флагом, несли на руках, и среди этой огромной толпы и оглушительной музыки он выглядел таким маленьким, что казалось хоронили ребенка.
Мистер Райнд увидел всё это отчетливо из окна второго этаж Его сердце дрогнуло. Ему представилась Даша, такой, какою он наблюдал ее, какой понимал ее характер и жизнь: сирота, чье-то без защитное дитя, жертва чьих-то политических преступлений, чьих-то исторических ошибок прошлого и настоящего. Но Даши уже больше не было. Ее существование закончилось так же трагически, как началось.
Вдруг музыка прекратилась. Минутное молчание, и… толпа запела. Они пели живую, бодрую песню, не имевшую ничего общего с Дашей, лежащей в гробу. Мистер Райнд подумал, что в этой огромной толпе нет ни одного из родственников Даши. Возможно, их у нее и вообще не было, по крайней мере, никого среди живых. Ни для кого в жизни она не являлась родной, единственной, незаменимой. Для людей в толпе – она была верным, хорошим товарищем сраженным на пути к будущему счастью народов. И эта песня их была скорее приветом жизни, нежели печалью о смерти. Товарищ в гробу уходил, его место займет другой товарищ.
Толпа проходила, удалялась, унося Дашу. Уже издали доносилось
Широка страна моя родная,
Много в ней полей, лесов и рек,
Я другой такой страны не знаю…
Это видение Дашиных похорон навсегда запечатлелось в сердце мистера Райнда, как нечто характерное для его времени и поколения: дитя без семьи, усыновленное народом, и сиротствующее в его густой массе.