«Как тихо. Это потому, что надо мною цветущая вишня». И ей казалось, будто вишня склоняется к ней все ниже «Я всегда замечала, я знала, что совсем особенная, прекрасная тишина там, где цветут вишни». А вишня уже почти касалась ее лица.
«Особенно, если это облачный день, без яркого солнца, не много облаков, одно… и оно плывет, и всё тихо, и всё темнеет…» И она погружалась в этот покой.
«Я посмотрю, что я оставила…» и ей казалось, что она приподнялась и оглянулась туда, откуда пришла, чтобы лечь под эти деревья. Она напрягала зрение, потому что всюду поднимался, густел туман, мешая видеть. Но всё-таки она увидела: а то было липкое, безрадостное поле. Узкая тропинка, извиваясь по нём, вела к старенькой, покрытой соломою хатке. Соломинки свешивались, качаясь, с крыши. Высокая трава, сухая и серая, качалась у стен и у входа, но ветра не было.
«Никто там больше не будет жить…»
На стеблях сухой травы, на камешках дорожки дрожали капли росы.
«Туман… туман… Я вижу, я никого не оставила там…»
Она почувствовала прохладу. Вздрогнула, вытянулась – и опять легла покойно-покойно под цветущим деревом вишни. Лепестки цветов, отделяясь, стали медленно падать, сначала один, два, потом много, больше, всё больше и больше. Они были прохладные, потом делались всё холоднее.
«Кто-то ждет меня, я знаю, но кто – я не вижу, из-за лепестков…»
Они всё падали, на лету превращаясь в снежинки, покрывая ее всю, и легли над нею белым холмом. Они были уже сухие и холодные. А сердце ее делалось всё меньше, оно, замерзая, затихало. Но это было не важно, ничто не было важно, потому что более нигде ничего не было…
Чья-то рука, движением добрым, но решительным, легла на ее лоб, на лицо, и чьи-то пальцы закрыли ей глаза. Эта рука простерлась издалека и ушла туда же, и с ней исчез мир. Доктор встал. Он подошел к столу, где стоял таз с водой, и вымыл руки. Потом он взглянул на свои часы и громко чертыхнулся: он опоздал на операцию, а его там ждал тяжело больной!
Мать Лиды, открыв молитвенник, начала печально и мерно читать молитвы «На исход души».
Мадам Климова не могла выносить подобных зрелищ: она не присутствовала при смерти Аллы и плакала отдельно, на диване, у себя в комнате.
Глава тринадцатая
Похороны!.. Как равнодушно смотрит на них пешеход – незаинтересованный наблюдатель!.. Как часто мы их встречаем, не останавливаясь ни на минуту на них своей мыслью, а, между тем, один их внешний вид – какой материал для наблюдений, для умозаключений о том, как жил человек, какие чувства у близких по себе оставил!..
В Тяньцзине можно было наблюдать самые разнообразные похоронные процессии и ритуалы.
Русские похороны – с крестом, несомым впереди, и толпою громко плачущих людей, идущих за гробом. Идут родственники, поддерживаемые с обеих сторон близкими друзьями. Они – в глубоком трауре. Тут же делятся воспоминаниями друзья, возглашает священник, и хор поет «Трисвятое». Крестятся русские прохожие и тоже плачут, вспомнив кое-кого из своих умерших, русские много хоронили за последние десятилетия. Кладбище встречает покойника печальным звоном. Над вратами ограды, высоко, благая весть: «Приидите ко Мне. Я упокою вас». Выкопана могила, и могильщики поодаль стоят с лопатами наготове. У раскрытой могилы – речи, вспоминают, какой чудесный человек был покойник, и как тяжка была его земная жизнь. И вновь все плачут навзрыд. Родственники в скорби выкрикивают имя умершего, зовут его, просят не покидать. И вся эта скорбь так жива, искрения, так свежа, как будто бы смерть на земле случилась впервые, и никто никогда ничего не знал о ней прежде.
Протестантские похороны – деловитые, спокойные и сдержанные. Джентльмены, изредка обмениваясь тихим словом, медленно шествуют за гробом. Все так спокойны, что наблюдателю не отгадать, кто же из них – ближайший родственник? И кто представитель похоронного бюро, явившийся наблюдать за порядком и точным выполнением условий фирмы. Главная забота – ничем не выдать себя, своих чувств, своей сердечной причастности к утрате.
Католические похороны – с черным крестом впереди, символом земной человеческой жизни, и ответным трепетом «Мтзегеге» в каждом сердце при взгляде на этот высоко несомый крест. Траур и слезы, и вера такая полная, – что за гробом – жизнь, что почти осязаема, и ангелы, хоть и невидимые, почти ощутимы.
Еврейские похороны – со стоном и воплем, с морем слез, с толпами родственников и друзей, с видом растрепанных голов и одежд, разодранных в жестоком отчаянии, с гробом, который несут бегом, – отдать смерти ей должное, – а потом, на положенный законом срок дней, предаться всецело и неудержимо выражению своего горя, но в указанный час, – встать и жить, отнеся траур в прошлое.
Магометанские похороны – совсем не похожи на похороны: если умерла женщина, то она не принимается во внимание для будущей жизни. А если умер правоверный мужчина, то он в момент смерти уже вошел в богато обставленный рай, где получил все то, чего ему хотелось при жизни.
На похоронах адвентиста – никто не огорчен, потому что ничего особо важного не случилось. Для трепетно ожидающих Второго Пришествия, предчувствующих, что оно идет, приближается и вот-вот, через год-два, во всяком случае, если не мы, то уж без сомнения наши дети услышат глас трубный и увидят разверстое небо – при подобной вере и ожидании, что может значить кончина нашего брата? Ну, вступил в тот мир на год-два раньше нас, остальных.
Японские похороны – с большими, взятыми напрокат венками из искусственных цветов, – и венки всё те же, всем знакомые, на всех церемониях. И родственники и знакомые – все улыбаются и отвешивают друг другу глубочайшие поклоны.
Китайские похороны имеют тысячи оттенков в зависимости от затраченной на них суммы, от общественного положения покойника и многих других обстоятельств. При погребении бедняка, вы видите раскачивающийся гроб, подвешенный к длинным шестам, несомый кули. Но могут быть похороны и ценою в полмиллиона, с тысячами нанятых профессионалов-плакальщиков, иногда с добавлением нескольких духовых оркестров, с родственниками в белом рубище, со старшим сыном, артистически изображающим последнюю степень человеческого отчаяния, с остановившимся движением в городе, с сотнями тысяч зрителей, с драконом над процессией, и хлопушками, отгоняющими злых духов.
Затем вы можете встретить и похороны человека без религии, везут или несут к могиле без всяких атрибутов и символов впереди или позади гроба, словно покойник рад покончить со всем раз и навсегда и без суеты убраться из этого мира.
Еще встречаются похороны с красной звездой, символом коммуниста. Музыка играет те же гимны и марши, что и на собраниях в клубе, и товарищи, идущие за гробом, не перестают обсуждать свои многочисленные политические проблемы. А покойник? Но что, собственно, случилось? Выбыл маленький винтик из огромной машины. Минус один – в рядах борцов. Винтик надо поскорей заменить другим, и главная забота не в том, куда идет сломавшийся винтик, а в том, как получше выбрать и вставить новый.
Похороны Аллы не походили ни на одни из этих похорон.
Похороны Аллы не походили ни на какие другие. Судьба, свершившая над Аллой свое безжалостное дело, как бы решила закончить ее жизненный путь с той же жестокостью, с какой вела ее и в жизни.
Кладбище было затоплено водой. Для бедной Аллы не было могилы на земле, и по распоряжению властей ей были назначены морские похороны: тело ее, зашитое в холстину, был брошено в реку Хей-Хо.
Но и эти жалкие похороны требовали расходов. Весь дом хоронил Аллу в складчину. Даже повар дал взаймы три бумажных доллара под обещание, что отдаст генерал (слову мадам Климовой повар не верил).
Когда Лида брала эти три доллара у повара, она заметила, что у него очень нездоровый вид, очевидно, его лихорадило, У него было осунувшееся темное лицо и глаза какие-то необычайно тусклые. На ее вопрос о здоровье, он ответил, что чувствует себя, правда, немного нехорошо.
За последнее время повара редко видели дома. Утром он уплывал в цинковой ванне, ловко загребая лопаткой для угля, и возвращался лишь к вечеру. Спал он на ступенях лестницы, и по ночам оттуда слышались стоны. Когда вода уменьшилась, он уходил вброд и, по-прежнему, долгие часы проводил вне дома, всегда находя какие-то путаные извинения для своего отсутствия.
Лида сказала матери, что повар болен. Болезней все очень боялись, так как уже начались эпидемий. Мать потребовала повара к допросу. Они говорили с глазу на глаз.
Повар признался, что уходил из дома, чтобы «немножко заработать». Способ заработка оказался самым неожиданным и делал честь изобретательности китайца, до некоторой степени, конечно.
Для предотвращения эпидемий муниципалитет объявил обязательные, бесплатные для бедных, антихолерные прививки для всего населения Британской концессии, без исключения. Каждый житель обязывался иметь при себе документ о том, что такая прививка ему была сделана. Полиция плавала по улицам на лодках, входила в дома, проверяя исполнение этого приказа. Не имевшие свидетельства о прививке тут лее увозились полицией на ближайший медицинский пункт и не отпускались до тех пор, пока ими не проделывалась процедура прививки.
Китайское население в массе своей не знает европейской медицины, не доверяет ей, боится её. А тут еще прошел слух о том, что вакцину привозят из Японии и что японцы подмешивают к ней яд, который приведет всех, кому сделают прививку, к постепенному медленному умиранию. В городе, потрясаемом ужасными несчастьями, какие за последние годы переживал Тяньцзинь, верилось всему. Народу, видевшему столько жестокости от японцев, не приходило в голову сомневаться, что все возможные средства для истребления китайцев ими могут быть использованы. Испуганное китайское население старалось избежать прививок, не понимая, почему это вдруг чужестранцам стало так дорого китайское здоровье. Вот тут-то повар и сообразил, как заработать. Живя долгие годы в европейских домах, с европейцами, он не боялся их. Не боялся он и прививок, так как видел, что в доме их делали все, и одинаковые и себе и китайцам. И вот он странствовал от одного медицинского пункта к другому, делая себе прививку и получая удостоверение. А затем он продавал эти документы богатым китайцам за приличную цену. Обилие прививок сделало его больным.