– А почему семинария? – тихо спросила Кейт. – Почему вы стали священником?
Наступило продолжительное молчание.
– Трудно объяснить, – в конце концов произнес О’Рурк. – Я до сих пор не знаю, верю ли в Бога.
Кейт удивленно захлопала глазами.
– Но я знаю, что зло существует, – продолжал священник. – Это я узнал давно. И мне кажется, кто-то… какая-то группа людей… должна сделать все, чтобы остановить это зло. – Он снова усмехнулся. – Думаю, многие из нас, ирландцев, так считают. Поэтому-то мы и становимся полицейскими, священниками или гангстерами.
– Гангстерами?
– Если не можешь с кем-нибудь справиться, вставай на его сторону.
Женский голос из динамика объявил, что они приближаются к Будапешту. Кейт разглядывала появившиеся крестьянские дома и особняки, сменявшиеся зданиями побольше. Вскоре показался и сам город. Судно сбавило скорость, подводные крылья опустились; их стало покачивать на волнах от барж и других речных судов.
Если смотреть с реки, Будапешт, пожалуй, был красивее всех городов, только что увиденных Кейт. О’Рурк показал на шесть изящных мостов через Дунай, на лесистую громаду острова Маргит, рассекающего реку на две части, а потом – на предмет гордости самого города: высоко поднимающийся над западным берегом старый Буда и молодой Пешт, раскинувшийся на восточном берегу. О’Рурк обратил внимание Кейт на прекрасное здание парламента со стороны Пешта и как раз рассказывал о Крепостной горе, когда на Кейт вдруг нахлынуло чувство полной опустошенности и смятения. Она на секунду прикрыла глаза, ошеломленная бессмысленностью всего происходящего и отчетливым осознанием затерянности во времени и пространстве.
О’Рурк тут же замолчал и слегка коснулся ее руки. Двигатели судна урчали, пока оно замедляло ход, подходя к пирсу со стороны Пешта.
– Когда мы встречаемся с представителем цыган? – спросила она с закрытыми глазами.
– В семь вечера, – ответил О’Рурк, не отнимая руки. Кейт вздохнула, постаралась скинуть с себя путы безнадежности, чтобы спокойно дышать, и взглянула на священника.
– Жаль, что не раньше, – сказала она. – Я не хочу останавливаться. Я хочу туда.
О’Рурк кивнул и больше не произнес ни слова, пока судно, пыхтя, заканчивало свой путь на этом отрезке их маршрута.
О’Рурк заказал номера в «Новотеле» в Буде, и Кейт поразилась этому островку западного комфорта в бывшей коммунистической стране. При виде Будапешта Кейт представила себе Бухарест лет через двадцать пять, если капитализм проложит там себе дорогу. Она никогда особенно не интересовалась экономическими теориями, но сейчас на нее вдруг нашло, пусть наивное, озарение, интуитивное понимание того, что капитализм (по крайней мере одна из его составляющих – частная инициатива) напоминает некоторые формы жизни, которые находят себе точку опоры даже при самых неблагоприятных условиях, что в конечном итоге приводит к усилению жизнестойкости. В этом случае, как она понимала, прогресс будет идти, пока не поколеблется равновесие между старым и новым, между эстетически прекрасным и стандартизированной усредненностью; тогда Будапешт захлестнут навязчивые, приводящие под общий уровень побочные продукты капитализма и город станет похожим на все прочие города мира.
Но теперь Будапешт казался воплощением гармонии между уважением к старине и интересом к Всемогущему Доллару – или Форинту, в зависимости от обстоятельств. Си-эн-эн и Герц, как и прочие записные пионеры капитализма, уже застолбили здесь места, но даже при взгляде мельком на город из окошка такси можно было видеть, как густо здесь перемешалось старое и новое. О’Рурк заметил, что многие мосты и дворец на Крепостной горе были взорваны немцами или разрушены в ходе боев во время войны, но венгры все любовно восстановили.
Уже в номере, глядя из окна на участок шоссе, вполне достойный сравнения с магистралью федерального значения в Штатах, Кейт потерла лоб и поняла, что весь этот деланый интерес к дорожным мелочам был лишь способом отвлечься от захлестывавшего ее эмоции черного прилива. А кроме того, еще и способом отогнать от себя тревоги, связанные с предстоящей поездкой в Румынию.
Кейт удивило, что она, оказывается, боится того, что ждет ее впереди – боится трансильванской тьмы, которой насмотрелась из окон больниц и приютов той холодной страны, – и в этом внезапном, обостренном осознании страха она ощутила и мимолетный проблеск надежды на то, что есть путь, по которому она выйдет туда, где царят не только скорбь, потрясение, безысходность и отчаянная решимость восстановить невосстановимое.
Раздался стук в дверь.
– Готовы? – спросил О’Рурк. Его летная куртка потрескалась и вытерлась от долгой носки, и Кейт впервые заметила небольшие шрамы в сеточке морщин вокруг глаз священника. – Я полагаю, мы успеем слегка перекусить здесь, в отеле, а потом отправимся прямо на встречу.
Кейт глубоко вздохнула, взяла в охапку пальто и накинула ремешок сумочки на плечо.
– Готова, – сказала она.
Они не разговаривали во время недолгой поездки на такси до площади Адама Кларка, затем через кольцевую развязку западнее Цепного моста и до подножия стен Крепостной горы. Оттуда они поднялись на фуникулере по крутому склону до укреплений самого королевского дворца.
– Давайте осмотрим окрестности, – негромко предложил О’Рурк, когда они отошли от зубчатых рельсов. Взяв Кейт под руку, он повел ее мимо горящих уличных фонарей к огромной конной статуе на южной стороне террасы.
Из схемы города Кейт помнила, что церковь Матиаша находится в противоположном направлении, и не имела ни малейшего желания осматривать какие бы то ни было достопримечательности, но по голосу О’Рурка, по его напряженной руке она поняла: что-то не так – и беспрекословно пошла за ним.
– Это принц Евгений Савойский, – объяснил он, обведя рукой громадную скульптуру семнадцатого века.
За парапетом открывался восхитительный вид. Было около половины седьмого вечера, но Пешт переливался огнями улиц, домов и машин, вверх и вниз по Дунаю неторопливо плыли ярко освещенные суда, а очерчивающие контуры Цепного моста бесчисленные лампочки отражались в речной воде.
– За нами следит тот человек возле лестницы, – шепнул О’Рурк, когда они зашли за памятник. Кейт медленно повернулась. Здесь было не так уж много парочек, осмелившихся бросить вызов пронизывающему вечернему ветру. Человек, на которого указал О’Рурк, стоял у подножия лестницы, ведущей на террасу возле рельсов фуникулера. Она разглядела тирольскую шляпу, длинную черную куртку, очки и бороду. Мужчина усердно любовался панорамой за ограждением.
Кейт сделала вид, что разглядывает план города.
– Вы уверены? – тихо спросила она.
Священник погладил бородку.
– Мне так кажется. Я видел, как он ловил такси позади нас возле «Новотеля». Кроме того, он очень торопился занять место на фуникулере сразу за нами.
Кейт подошла к широкому ограждению и облокотилась на него. Осенний ветер доносил сюда запах реки, умирающей листвы и выхлопных газов.
– Он один?
О’Рурк пожал плечами.
– Не знаю. Я священник, а не шпион. – Он мотнул головой в сторону пожилой четы, прогуливавшейся с таксой возле дворца. – Может быть, и они следят за нами… Откуда мне знать?
Кейт улыбнулась.
– И собака тоже?
Буксир, толкающий вверх по реке длинную баржу приветствовал город тремя длинными гудками. Внизу, на площади Адама Кларка, под аккомпанемент какофонии сигналов неслись машины, выезжающие затем на Цепной мост, где их габаритные огни сливались с красной неоновой рекламой на зданиях за рекой.
Улыбка Кейт погасла.
– Что будем делать?
О’Рурк облокотился на перила рядом с ней и потер руки.
– Продолжать наш путь, полагаю. Вы не догадываетесь, кто бы мог за нами следить?
Кейт прикусила губу. Голова у нее сегодня болела меньше, но рука под небольшой гипсовой повязкой зудела. Она так устала, что сосредоточиться ей удавалось с трудом: ощущение было таким, словно она ведет машину по темному льду – медленно и неуверенно.
– Румынская секуритате? – шепнула она. – Цыгане? Американское ФБР? Какие-нибудь местные головорезы хотят нас выпотрошить? Почему бы не подойти к нему и не спросить?
О’Рурк пожал плечами, улыбнулся и повел ее к верхней террасе. Человек в черной кожанке держался поодаль от них, продолжая любоваться видом Пешта и реки.
Они прошли под ручку («Ну прямо парочка туристов», – мелькнула у Кейт игривая мысль) мимо фуникулерной станции, через широкое пространство, обозначенное табличкой «Disz ter», и вышли на улицу, которая, как сказал О’Рурк, называлась Tarnok utca: булыжная мостовая, маленькие магазинчики, в большинстве своем закрытые по случаю воскресного вечера, но в некоторых сквозь нарядные витрины виднелся желтоватый свет. От газовых уличных фонарей исходило мягкое свечение.
– Сюда, – сказал О’Рурк, увлекая Кейт вправо.
Кейт глянула через плечо, но, даже если человек в черной кожанке и последовал за ними, сейчас он скрылся в тени. Они вышли на небольшую площадь, где по краю выстроились коляски. В холодном воздухе было отчетливо слышно, как покусывают удила и переступают подкованными копытами лошади. Когда О’Рурк вел ее к боковой двери, Кейт подняла голову, чтобы рассмотреть неоготическую башню миниатюрного собора.
– Этот храм называется церковью Богородицы в Буде, – сказал священник, придерживая для нее массивную дверь, – но все называют ее церковью Матиаша. Старый король Матиаш из легенд, пожалуй, гораздо популярней, чем тот, что жил на самом деле.
Кейт вошла под сень собора как раз в тот момент, когда зазвучал молчавший до этого орган. Она остановилась и на секунду затаила дыхание, прислушиваясь к вступительным аккордам Токкаты и фуги до минор, заполнившим пропитанную запахом ладана темноту.
Внутри старинная церковь освещалась лишь обетными свечами на стойке справа от двери и одной большой, отсвечивающей красным, на алтаре. Кейт охватило ощущение древности: покрытые полосами копоти – хотя копоть могла оказаться лишь тенями – массивные каменные колонны, неоготический витраж возле алтаря, освещаемый кроваво-красным светом свечи, темные гобелены, вертикально свисающие над рядами, и не больше десяти-двенадцати человек, в молчании сидящих на скамейках при раскатах и отзвуках органной музыки.