Асиль прикусила губу.
Дневная вдруг резко выпрямилась. Ее зеленый взгляд поймал и не отпускал глаз Асиль.
— Слушай меня, девочка. Я пришла сюда не для того, чтобы сдохнуть — это я могла бы и там сделать. Не затем, чтобы меня держали как ручную собачку — помрет хозяин, и воет, бедняжка, никому не нужная, авось, приютит кто. Ваши короли и королевы тоже смертны, и я не хочу остаться хламом, который выбросят потом с глаз долой наследники. Нет, я не для того спасалась, чтобы жить в унижении. Чтобы во мне видели только предмет для исследования. Да, я не знаю, кто я, я хочу это знать. Я не знаю, зло я или благо. Но я хочу жить, жить как все. — Она подалась вперед. — Я хочу жить, а не прозябать. И потому я возьму одного из них так или иначе, — она указал рукой туда, где в кабинете Старшего остались принцы. — Я должна смешать свою кровь с кровью Холмов, если я хочу жить как человек и стать тут своей. И потому я возьму оного из них — или обоих. Борись, если хочешь. Это будет честная борьба, девочка.
Асиль криво улыбалась.Откровенность за откровенность. Честный бой — что же, это хорошо.
— Я не думаю, что ты намного старше меня, — госпожа, — сказала она, наконец.
— Возможно, даже ровесница, — буднично отозвалась госпожа Сэйдире. — Вы дольше живете и позже взрослеете. Но разум взрослеет у всех одинаково.
— Благо тебе, госпожа, за честные слова. Я не знаю, мил ли мне кто из двоих, но теперь не отступлю.
Сэйдире усмехнулась, потом показала на игральную доску, лежавшую в нише. Восьмиугольник был сделан из дорогого дерева, инкрустированного перламутром.
— А то желаешь — сыграем в «Восемь граней». Или в «Четыре провинции». И кто победит, выберет себе мужчину? Хочешь?
— Нет, госпожа, — спокойно ответила Асиль. — Не желаю.
— Не желаешь, — тихо рассмеялась Дневная. — Да, это, скорее, мужская забава — ставить на женщин, — тихо проговорила она. Асиль почему-то побоялась переспрашивать. — Хорошо же.Буду с тобой честной. Мне все равно, кто из них. И если ты поймешь, кто из них нужен тебе — скажи скорее. Потом может оказаться поздно.
— Спасибо, я запомню, — кивнула Асиль.
— Уговор?
— Уговор.
— Ну, так за это следует выпить, — Дневная улыбнулась. У нее были красивые ровные зубы и красивая улыбка.
— Согласна, — Асиль улыбалась, не раскрывая рта.
Женщины выпили из одной чаши, как ближайшие подруги. И рассмеялись, глядя друг на друга ревнивыми глазами.
Глава 15
— Где вы его видели? — спрашивал Старший, нервно расхаживая по комнате. Адахья явно что-то хотел сказать, но Старший не смотрел в его сторону.
Младший развалился в кресле. Нервное напряжение спало, страшно хотелось спать и есть.
— Там, где Оруна выходит к Лунной скале. Он, собственно, на ней и стоял.
Старший закусил губу, остановился, задумавшись.
— Далеко от старых постов... Слишком далеко.
— Что?
— Слишком далеко от старых постов, — пр обормотал Старший себе под нос. — Где Науринья?
Маявшийся у входа Адахья встрепенулся, как пес.
— Пропал, господин.
Младший мгновенно проснулся.
— Как пропал? Он что, не вернулся от Провала?
— Вернулся, он ночевал у сестры, на уровне Ремесленников, но ушел задолго до заката, и после его никто не видел.
Воцарилось нехорошее молчание. У Старшего зазвенело в голове, и снова, как в детстве, странно задрожали и зашептали тени в углах.
— Адахья, — хриплым шепотом проговорил он. — Найди его.
Адахья быстро опустился на колено и прижал кулак к груди. Молча вышел. Лицо его горело от возбуждения — ему впервые господин поручил дело, и дело важнейшее.
— Он найдет, — тихо проговорил Младший. — Он любит тебя больше жизни.
Старший резко обернулся к нему. Губы его шевельнулись, но Младший не услышал ни слова — но понял.
Науринья. Провал. Мертвый Холм. Асиль. Всадник. Дневная. Отец. Все это представлялось в виде каких-то разноцветных струн, полос, линий, которые дрожали, колебались, и никак не могли сложиться в узор, а звуки — в аккорд. И все же что-то вот-вот должно было сложиться... Младший не был магом, и такое взаимопроникновение бывало только в момент невероятного всплеска чувств. И сейчас, наверное, у Старшего в голове возникла та же картина, что представилась его брату — хрупкая белая фигурка во тьме, идущая по тонкому мостику над Провалом. Старший, не сводя взгляда с лица брата, ударил в маленький гонг. Снова возник спокойный слуга.
— Женщины беседуют?
— Нет, господин, — бесстрастно ответил слуга. — Госпожа Асиль удалилась. Госпожа Сэйдире поет одна.
— Ступай, — ответил Старший, садясь. Плечи его поникли.
— Нам стоит рассказать отцу, — не то спросил, не то предложил Младший.
— Нет, — резко ответил Старший. — Я ему не доверяю.
— Ты в своем уме?
— Как никогда, брат. Поверь мне.
— Почему я должен верить тебе, а не отцу?
— Выбирай сам, — Старший помотал головой. — Но сейчас ради его самого лучше ничего ему не говорить.
Здесь было не просто холодно, к холоду Ночные были привычны. Здесь тянуло Провалом. Нижние уровни не принадлежали никому, здесь ходили только патрули да порой твари.
И еще изгои. И не только Ночные. Проходы-червоточины тянулись под всем миром, иногда выходя к шахтам Дневных, иногда срываясь в Провал.
Нормальные люди тут не живут. Им незачем.
Отряд шел вторую ночь.
Тиеле, сжав губы, шла впереди, следом за двумя слепыми красноухими псами, гончими Подземелий. Этих зверей разводили в холме Тэриньяльтов, и в темноте они чуяли лучше любого мага. Тиеле вел гнев. С учителем что-то случилось, что-то злое, и это сделали не твари — это она могла сказать точно. И еще она знала, что учитель по крайней мере недавно еще был жив. Она это чувствовала. Адахья с воинами шли чуть позади. Госпожа Асиль послала с ними пятерых человек из своего сопровождения, двое из них шли впереди, ведя собак, трое позади всех.
Недра земли были полны кажущейся тишины. Любой шорох, падение камня, звук капель казались здесь пугающими и незнакомыми. Тишина сдавливала голову.
Адахья уже потерял счет времени, ему казалось, они идут бесконечно, и постепенно в его душе начал зарождаться страх. Это было постыдно, отвратительно, и он, стиснув зубы, шел и шел, опасаясь только одного — как бы кто из его людей не понял, что он смертельно боится. У него даже слезы накатили на глаза, и потому он не сразу понял, что маленький огонек, который светился в руке Тиеле, уже не движется. Он вздрогнул, побежал вперед. Псы, жарко дыша, кружили, обнюхивая землю. Воины Тэриньяльтов стояли впереди, на грани тьмы. Тиеле стояла, прислонившись к стене, и смотрела вниз.
— Я нашла его, — всхлипнула девушка.
Сэйдире пела. Негромко, почти про себя, хрипловатым голосом, ни высоким, ни низким. Самым обычным.
Седлайте коней,
Седлайте коней,
Вострите копья,
Готовьте стрелы.
Седлайте коней,
Седлайте коней,
Скачите все
За оленем белым
Ради наследницы королей.
Ради ее золотых кудрей,
Ради оленьих ее очей —
Седлайте коней
Седлайте коней,
Седлайте коней,
Седлайте коней.
Младший остановился. Он искал Асиль, но она ушла. С братом ему говорить сейчас не хотелось. Ему было тягостно и муторно, он не понимал, что творится. А Дневная пела, и он стоял возле входа в Круглую комнату и слушал. Язык Дневных почти не отличался от его собственного, разве что произношением слов. Это мешало, но не слишком. Сейчас она была одна и не старалась говорить отчетливо, а пела так, как привыкла.
Младший слушал.
Охота летела по следам белого оленя, садилось солнце.
Белый олень,
Белый олень,
Белый олень с золотыми рогами
Белый олень,
Белый олень,
Ты любим дневными богами,
Белый олень,
Белый олень,
Для возлюбленной государя
Белый олень,
Белый олень,
Станет невесте свадебным даром
Ради наследницы королей.
Ради ее золотых кудрей,
Ради оленьих ее очей —
Седлайте коней
Седлайте коней,
Седлайте коней,
Седлайте коней.
Младший не захотел дослушивать песню. Он почти знал, чем кончится охота. Он почти знал, что то, о чем поется в песне — не выдумка. Откуда знал, почему?
И еще — он принял решение. И пусть брат думает что хочет. Отец должен знать.
Он зашагал по коридору в направлении широкой лестницы к покоям королей Холмов.
Мать полулежала на подушках в своей круглой комнате, и девушка в голубом платье — красавица, конечно, из ее Драгоценного Ожерелья, расчесывала ее роскошные волосы костяным гребнем. На низеньком столике рядом с девушкой лежали другие гребни — разной величины, с разной частотой зубцов, из разных материалов. На другом столике в шкатулках из резного камня, серебра и дерева переливались украшения. Другая девушка, в зеленом, улыбнулась ему, зажав в жемчужных зубках сверкающие драгоценными камнями шпильки в виде ящерок, рыбок, бабочек, а в руках у нее была драгоценная сетка, которой они потом накроют косы госпожи после вечернего туалета.
Третья, в красном, наигрывала на маленькой арфе какую-то песенку. Еще одна сидела в углу с раскрытой книгой на коленях.
Нежная Госпожа в широком платье изумрудного цвета, расшитого замысловатым золотым и бирюзовым узором, пребывала в сладостной полудреме. Но как только сын вошел, она сразу очнулась, устремив на сына внимательный опаловый взгляд. Младший опустился на колено, поцеловал матери руку. Та знаком отослала девушек, и они, хихикая и перешептываясь, выпорхнули из комнаты.
— Матушка...
— Садись, сын.
Он сел рядом, обхватив коленки, как в детстве.
— Мне нужно поговорить с отцом.
— Тогда зачем ты пришел ко мне? — Нежная Госпожа протянула руку и погладила Младшего по голове, вглядываясь в его лицо.