— Не дракон, но тоже здоровая дрянь.
Младший понял, быстро отошел и, даже не переговариваясь, понимая друг друга без слов, они с Винаддой быстро расставили магов и воинов.
«Науриньи не хватает», — с дикой тоской подумал Старший, отходя к стене и занимая свое место среди магов.
Тварь, липко всползавшая по стене, резко вытянула вперед длинную шею, на которой болталась узкая голова с огромной пастью и острыми зубами. Ее тело то вытягивалось, то сокращалось. Острая голова застыла над краем Провала, окинув пещеру длинными белыми глазами с красной горящей точкой зрачка.
Красной горящей точкой.
Чары.
Серая лапа с красными когтями скребанула по полу, вытянулась, как густая капля, подтягивая за собой все тело.
По пещере прокатился не то вздох, не то шепот. Холод пробрал всех до самых костей. Знакомо, а потому не страшно. Все делали свое дело.
Засвистели стрелы, заметались по стенам тени.
Старший стоял неподвижно, с широко открытыми глазами.
Один из воинов подскочил к твари и всадил в ее плечо копье, налегши на древко всем телом. Тварь застонала, у воина хлынула кровь носом. Гибкая шея метнулась к нему, как хлыст. Другой воин, рванувшийся на помощь, едва успел подставить щит. Это спасло обоих хотя бы на мгновение, хотя щитовика отшвырнуло прочь и бросило на стену. Что-то мерзко хрустнуло. Воин с копьем заорал, упираясь из последних сил. Тварь медленно, рывками, раздирая плоть, отползала в сторону.
Голова снова метнулась к воину. Младший со своими людьми уже были рядом. Молодой воин с маленьким круглым щитом успел всадить его в разинутую пасть. Копейщики, по примеру товарища, пытались хоть немного удержать тварь копьями. Первый, ступивший в кровь, упал, уже рыдая от боли, его оттащили. Щит хрустнул в пасти.
И тут тварь вдруг застыла на месте, словно опутанная невидимой сетью или пригвожденная огромным копьем. Она почуяла, откуда опасность — но было поздно. Остальные четверо магов действовали согласованно, добивая тварь короткими, концентрированными ударами, пока тщательно сплетенное заклятие Старшего удерживало ее.
Когда красный свет в белых глазах погас, воины быстро расправились с лишившимся разума телом. Но это уже не было дело магов. Когда Младший, закончив работу, подошел к ним, сидевшим рядком у стены, Старший что-то объяснял им.
— Новая тактика, — поднял он взгляд на брата. — Правда ведь, легче, когда тварь не трепыхается? Отвлечь на вас, воинов, обездвижить и добить.
— Надо попробовать еще и магию связать, — сказал один из дальринтовских, тот самый паренек, которого свалило от усталости еще до боя.
— Надо бы. Будь с нами Науринья, он уже завтра учебную схему разработал бы...
Повисло молчание. Науриньи страшно не хватало.
— Как тебя зовут?
— Оньида, — недоуменно пробормотал парнишка.
— Попробуй записать выкладки. Надо, чтобы остальные тоже знали. Знаешь Тиеле?
— Да...
— Пойди к ней и скажи, что если она любит учителя, пусть поможет тебе это обдумать и разработать. Скажи, что я так приказал.
Они стояли у Провала до начала следующей ночи. Все было спокойно. Братья не разговаривали.
Когда их сменила новая стража, вместе с ней пришел и приказ Старшему немедленно явиться к государю.
— Вернулся, — облегченно выдохнул Младший
— Радуйся, — хмыкнул Старший. — Ты у нас примерный, тебе выволочка не грозит.
Он хлопнул Младшего по плечу, снисходительно усмехнувшись, и пошел наверх. Младший внешне оставался совершенно спокойным, хотя на душе было темно и обидно. Он не считал себя неправым. Но разве Старший станет слушать? Обсмеет, как всегда. Оставалось молчать и ждать, чем все закончится.
Глава 16
Старший явился в королевскую половину в чем был у Провала и как был — грязный, усталый и полный яда. Сейчас он просто хотел хоть какого-то повода поскандалить. Все было непонятно, плохо, концы не сходились с концами (или сходились так, что лучше бы не надо). Что-то было страшно неправильно — но что именно? То, что делает отец (а что он делает?) Или то, что делает он? Нет, в себе он был уверен. Он не мог быть не прав. Значит, не прав отец.
И Младший.
Вот уж от кого он не ожидал предательства. Нет, конечно Младший давно уже сам принимал решения, но все же они были слишком близки, чтобы безболезненно перенести такой выбор.
Отец ждал его в комнате Узора. И вид у него был такой, что у Старшего мигом улетучилась вся злость и решимость. Сутулый, в дорожной одежде, весь какой-то помятый, он смотрел на Узор, и Старший даже не стразу осмелился показать, что он уже здесь.
Камень в Узоре горел как прежде, только Старшему сейчас это свечение казалось зловещим, как красный огонек в глазах твари.
— Я... пришел, — сказал он, наконец.
— А... Хорошо.
Отец обернулся.
Старший вздрогнул. Лицо отца осунулось, весь он как-то выцвел. Потускневшие глаза были полны бесконечной и безнадежной усталости.
— Дневная у тебя? — без церемоний спросил сухим, надтреснутым голосом отец.
— Да.
— Увези ее из Холмов.
Старший онемел на мгновение и поднял брови.
— Она под моим покровительством!
— Увези ее прочь!
Вся злость вернулась.
— Ради чего?
— Я сказал.
Старший медленно покачал головой и сжал левую руку в кулак, спрятав ее за спину.
— Нет. Я обещал ей покровительство. Я дал слово.
— Моего приказа недостаточно?
— В этом случае — нет. Пока не объяснишь, я ничего не сделаю.
Отец шагнул к Старшему. Ноздри его раздувались от гнева, левое веко дергалось.
— Мальчик. Я тебе не только отец.
Старший развел руками.
— А моя честь только моя. И если мой король нанесет урон моей чести, в Холмах будет смута, потому, что рухнет королевская правда.
— Ты мне угрожаешь? — тихо проговорил отец.
— Нет, — вызывающе усмехнулся Старший. — Предостерегаю.
Отец отсел взгляд и вдруг не то вдохнул, не то всхлипнул, и отвернулся. Плечи его поникли.
— Это надо сделать, — глухо сказал он. — В Холмах не должно быть перемен. Ее приход — перемена. Я думал, это из-за того, что я что-то сделал не так. И всадник этот, которого видел Младший.
— Откуда ты знаешь?
Отец пожал плечами и промолчал.
— Чем грозят перемены?
— Это нарушение уговора.
— С кем?
Отец медленно повернулся к нему.
— Настанет время — сам узнаешь. А мне позволь, пока я еще жив, сохранить спокойствие в Холмах. Недолго жать осталось. Молчать! — прикрикнул он на сына. — Я знаю, что ты скажешь. Да, я не знаю, как лучше — оставить все как есть или изменить. Но я всю жизнь положил на то, чтобы был покой без перемен. Думаешь, если ты все изменишь, это будет благом? Думаешь, ты справишься, когда все вокруг будет рушиться? Когда ты не будешь знать, что и как делать? А? Даже если вдруг все выйдет по-твоему, и даже если я не умру в предсказанный срок, я не думаю, что смогу жить. Я слишком устал. Я все отдал. Я всю жизнь отдал за то, чтобы был покой. Я не смогу.
— Покой над Провалом? — тихо-тихо проговорил сын. — Что ты отдал за этот покой?
Отец не отвечал.
— Ты запретил выходить за старые посты...
— А Тэриньяльт не послушал. Вообще-то я должен казнить его.
— Это мой человек, я не позволю. Но, отец... это потому, что ты знал, ты знал, что там — Провал? Это ты допустил? В обмен на покой?
Отец молча смотрел ему в глаза.
— Я ничего тебе не буду говорить. Увези женщину.
— Ты подвесил нас на ниточке над Провалом. И теперь, если мы дернемся — окажемся там. Спасибо тебе, отец. Спасибо тебе, государь.
От неожиданной оплеухи потемнело в глазах и зазвенело в ушах.
— Увези женщину, — глухо отрезал отец. — Придумай, как не нарушить мой приказ и не повредить твоей чести. Иначе я прикажу ее убить.
— А меня спустишь в Провал?
— Нет. Всего лишь посажу в нижнюю тюрьму. Там как раз сейчас пусто. Вся к твоим услугам. И пока я буду жив, ты оттуда не выйдешь.
— Я маг.
— Да ну? — усмехнулся отец. — Пока я истинный король, мое слово будет тебя держать крепче любых цепей и чар. Ступай. Увези ее, придумай что-нибудь, у тебя мозгов хватит. Да, — бросил он вслед, — твой брат не говорил со мной. Мне рассказали... другие.
Он почти ворвался в покои Дневной. Женщина растерянно подняла голову от шитья — откуда только взяла ткань, нитки и бисер? Он ничего не приносил ей — а, наверное, надо было позаботиться. Человеку нужно все же побольше, чем кров, еда и одежда. Он поморщился, сжал кулак. Ладно, сейчас не время.
— Собирайся, госпожа.
Дневная вздрогнула. Потом медленно и очень аккуратно воткнула иглу в ткань.
— Если меня приказано вернуть, — неожиданно низким голосом сказала она, — то лучше бы ты сам убил меня, господин.
— Нет, мы уезжаем туда, где тебе ничто не будет угрожать. Не спрашивай, собирайся. Бери что хочешь — наряды, золото, все, что пожелаешь.
— Мне не надо нарядов и золота, — Сэйдире встала. — Дай мне в дорогу то, что взял бы сам. Одежду я возьму мужскую. Тебя это не смутит?
— Меня уже ничто не смутит, — ответил он, даже не глядя на нее. Его занимали совсем другие мысли.
— Почему меня приказано убить?
— Не приказано. Тебя велено убрать из Холмов. Не задавай вопросов. Собирайся.
Женщина помолчала. Затем попросила:
— Дай мне хороший лук, я умею стрелять. Не слишком хорошо, но и не плохо.
Она не спросила, куда они едут, и Старший сказал сам.
— Я увезу тебя в холм моего деда, в дом моей матери. Я там воспитывался, там меня знают и любят, и дед мой...знаком с Дневными. Тебя там не обидят.
Сэйдире ничего не сказала. Только внимательно смотрела на Старшего исподлобья.
Они выехали рано вечером. Принц был гневен и потому безрассуден. Он уехал, сказав одному Адахье.
— Я увожу госпожу в Медвежий холм. Но ты не скажешь отцу. Никому не скажешь.
— Господин, возьми с собой свиту, пути стали опасны..., — умолял верный Адахья.