сь — или ему просто показалось сквозь белесую мглу в глазах. Губы ее шевелились, и тени почему-то не смели напасть, они струились, дергались, извивались — но не могли переступить какую-то незримую границу, какой-то круг.
Небо внезапно посветлело, пошло перламутровыми переливами — приближался рассвет.
— Ничейный час! — вдруг закричала Сэйдире высоким, звонким, голосом, и казалось, что вместе с ней так же звонко кричит еще какой-то голос, радостный и юный. — Ничейный час!
И тут принц внезапно успокоился — словно кто-то встряхнул его, а потом ласково провел рукой по голове. В глазах прояснилось. Он осклабился, мрачно складывая в голове заклинание и чувствуя, как по жилам холодным огнем бежит сила. А потом выпустил ее.
Он почти ожидал, что услышит этот жалобный, тягучий, почти человеческий вопль–вой, и когда услышал, довольно кивнул.
— Ничейный час, — всхлипывая, повторила Сэйдире уже своим голосом, поскуливая и дрожа от усталости и страха. На земле расплывались и таяли дрожащие, словно студень, тени.
Принц сел на землю, борясь с обмороком. Вот теперь он ощутил боль. Посмотрел на руку. Она была сломана в кисти, а жгуче-ледяное прикосновение теней вытянуло слишком много сил, и ощущение собственного тела было противно, словно эти тени осквернили его. Хотелось отмыться.
Глава 17
Очнулся он днем, в тени под деревьями, и тут же пожалел, что проснулся — рука болела так, словно ее сунули в горячие угли. Он еле удержался от слез. Боль то накатывала, то отпускала. Дневная спала рядом, свернувшись калачиком. Лицо ее было закрыто спутанными бронзовыми волосами. Однако, она все же позаботилась закрепить его сломанную руку между ножнами их кинжалов и замотать полосой ткани, отхваченной от рубахи.
Он тихо перевернулся на спину, закрыл глаза, сосредоточился. Хотя бы унять боль, а когда они доберутся до дедова холма, там быстро залечат перелом.
Под закрытыми веками вспыхивали, расширялись и таяли оранжевые круги, в них вращалась зеленая спираль. Когда боль утихла, он открыл глаза и огляделся.
Они лежали под деревьями, там, где ручей уходил в заросли. На траве паслись его конь и белая кобылица Сэйдире, расседланные и стреноженные. Седло лежало у него под головой. Ужасно хотелось пить. Он приподнялся и снова торопливо лег, потому как тело явно не желало слушаться.
Дневная проснулась.
— Извини. Я не хотел тебя будить, — прошептал он.
— Что тебе, господин?
— Я хотел пить, — чуть ли не извиняясь, проговорил он.
— А. — Она пошарила в вещах и протянула ему флягу, вынув пробку. — Пей, господин.
— Что это было? — спросил он, напившись и отирая рот здоровой рукой.
— Что?
— Почему они не напали? Что за ничейный час? Что за голос был?
— Видел бы ты себя, — покачала головой женщина. — Словно всю кровь из тебя выпустили. И говоришь еле-еле.
— Ты все же ответь на вопрос, а то вдруг я прямо сейчас умру? И так ничего и не узнаю?
— Не умрешь, господин. А ответить я и не могу. Я даже не знаю, что и почему произошло. Я очень испугалась, я так не хотела погибнуть, я боялась за тебя, господин. — Взгляд ее стал вдруг жестким и насмешливым. — Если бы ты погиб, я не нашла бы дороги к холму твоего деда, так что мне надо было, чтобы ты выжил.
— Я понимаю, — усмехнулся принц. — Но ты, видать, сильно за меня боялась.
— За себя больше, — отрезала она и отвернулась. — Я так хотела жить, что закричала к тем, кто не слышит. К тем, кто спит.
— Ты хочешь сказать, что боги тебе ответили? — он чуть не вскочил.
— А кто ж еще? — устало отозвалась она. — Больше некому. Я поняла, что можно остановиться, что там, где я стою, они меня не тронут. Я помню радость такую, которую трудно пережить и еще труднее утратить... Голоса говорили — не бойся, они говорили — только не бойся, эти голоса говорили — не бойся, дитя ничейного часа, потом кто-то закричал — ничейный час! — и все кончилось. Я страшно устала... А ты был тяжел, но я постаралась оттащить тебя подальше, там плохое место и трава умерла.
Старший молчал, чувствуя себя виноватым. Он говорил — я маг, я сын короля. И чем это помогло? Когда настал час действовать, он даже не смог справиться со своими чувствами, не сумел привести в порядок мысли. В Провале и на охоте он знал все и был готов ко всему. Но вот случилось то, чего он не знал — и где вся его выучка? Что-то надо делать собой, иначе с магией придется распрощаться. Либо научиться убивать чувства, либо они убьют тебя.
Он не знал, что сказать, а Сэйдире и не спрашивала. Вид у нее был усталый и безразличный.
— Если ты слышишь богов, — медленно заговорил он, — и если боги откликаются тебе... таким как ты, то кого слышат те, как их? Слухари? — вспомнил он словечко, которым припечатал их Нельрун.
— Ничего я не знаю, — покачала головой Дневная.
Он молча уставился на сверкавшую на солнце воду.
— Мне придется пойти туда, — прошептал он. — Все ответы там... Но боги с нами. Все-таки с нами.
— Что ты говоришь, господин? — не расслышала Сэйдире.
— Я обязан тебе, — сказал он, поднимая взгляд. — Я выполню любое твое желание.
Сэйдире некоторое время молчала. Потом заговорила. Голос ее был чересчур тих и спокоен.
— Я хочу жить, и жить спокойно. Я хочу иметь здесь права и не быть чужой. Я много натерпелась у тебя в Холме. Слуги повиновались мне со смешком, почти в лицо говоря, что я здесь никто, и что меня слушаются только потому, что ты приказал. А если бы тебя сейчас убили? Я осталась бы одна, никто и ничто. Я выпрашивала бы кость, как бездомная собака. Да мне лучше сдохнуть.
— Так чего ты хочешь? — перебил ее Старший. Ему было слишком неприятно это слушать, потому, что она говорила правду.
— Я хочу уговора с тобой. Я хочу от тебя ребенка, и хочу, чтобы ты признал его. Тогда меня будут почитать хотя бы как мать твоих детей. Пусть они будут незаконными, но признанными тобой. Вот таково мое желание.
Старший медленно кивнул.
— Уговор, — сказал он. — Клянусь честью. И — да услышат боги.
Он не лгал. Он клялся от чистого сердца и теперь был уверен, что боги могут услышать их. От этого было светло на душе.
«Невыносимая радость» — вспомнил он слова Сэйдире. Он хотел этой радости.
Сэйдире кивнула.
— Да, так и будет — сказал принц, и мысль об уговоре не была ему неприятна.
На третью ночь их встретил отряд Медвежьего холма, в котором был Нельрун. Бард сказал, что точно знал куда ехать, потому, что ему был сон. Старший не стал ничего спрашивать. Он еще успеет поговорить и с ним, и с дедом.
А им есть о чем поговорить.
Сэйдире спала, когда он ушел. Она лежала на животе, обхватив круглую подушку, чуть приоткрыв рот. Во сне она казалась намного моложе, ее припухшее лицо было почти детским. Принц немного постоял, прислушиваясь к себе. Ему было даже немного стыдно. Наверное, она достойна большего, чем то спокойное, теплое чувство, которое он испытывал. Он поджал губы. Что же, он хотя бы сможет дать ей уважение, почет и богатство. Пашня вспахана и засеяна, уговор выполнен.
Он почти сразу же перестал думать о ней, как только затворил дверь.
Он подумал об Асиль — и испугался. Что-то произошло с ним. «Но я ведь люблю ее!» — сказал он себе. «Люблю, иначе и быть не может!»
И все же это было не так. А как — он не мог понять. Это раздражало, мучило, но он ничего не мог с собой сделать. Надо вернуться домой. Как можно скорее домой.
Да о чем он думает, о чем?
Отцу остались какие-то месяцы.
— Покажи-ка руку, — первое, что сказал дед, когда он спустился в круглый зал, по старинке обустроенный в сердце холма. — Хорошо срослась, славная работа.
Только и всего. Так знакомо.
Принц улыбнулся. Дед никогда не цацкался с ним.
Нельрун сидел спиной к ним, у очага.
— Теперь, внучек ненаглядный мой, давай-ка поговорим о том, что ты, нутром чую, желаешь мне рассказать. Мне и Нельруну. Я не ошибся, ась?
Нельрун мгновенно повернулся к ним. Он молча смотрел на них, повернувшись искалеченной половиной лица к очагу — привычка не пугать собеседников слишком въелась в кровь.
Принц кивнул, уставившись на пляску огня.
— Я и не знаю, с чего начать.
— А с чего хочешь. Надо будет, мы с Нельруном спросим, — дед откинулся в кресле — на севере не любили сидеть на циновках и подушках — и погладил себя по солидному брюху. Он был с виду спокоен, как сытый матерый медведь. Черные его волосы сильно поседели — вот и все перемены с тех пор, как принц покинул дедов холм. Не стареет Медведь. Не стареет. Возможно, и он, Старший, благодаря материнской крови проживет долго... если только с ним не случится то же, что и с отцом.
«С ним еще ничего не случилось. Я не позволю».
Он еще не успел додумать эту мысль, как с отчаянием осознал, что ничего не сможет. Он видел тени. Они ничего не смог сделать — он, маг, герой Королевского Холма.
— Так ты говори, малышок, говори.
Принц провел рукой по лбу, оперся локтями на колени, и рассказал всю историю. Нельрун с дедом выслушали молча. Нельрун был похож на застывшего на солнце ящера — такой же темный, неподвижный и настороженный.
— Вот что я скажу. Ты, Нельрун, говорил о выродках и этих, слухачах. Так вот, не богов они слышат. А вот выродки как раз и слышат богов. И боги через них говорят. И им отвечают. Только они, выродки, не понимают себя. Они не умеют ничего делать со своим даром.
— Что она крикнула?
— Что-то вроде «настал ничейный час».
Нельрун вскочил. Молча стал расхаживать взад-вперед, размахивая руками и что-то бормоча себе под нос.
Дед молча отхлебнул из своего здоровенного кубка из черного камня.
— Либо идти в Средоточие, либо не идти. Пойдешь — вот как с твоим отцом будет. Не пойдешь — нарушишь обычай.
— Так что ж не нарушить? — вызверился Старший. — Кто-то когда-то этот обычай установил, до него ведь не было такого! До девятого короля!