На третью ночь, когда они приехали в холм, облака ушли и появилась пронзительная осенняя луна. И под луной все пировали на белом, затянутом туманом лугу, прославляли короля, и Нежную Госпожу. Хозяина холма, беловолосого молчаливого Арнайю и его сестру, Ледяной Цветок, Асиль, невесту Младшего принца, еще не имевшего имени.Все радовались, ибо давно предсказанное единение Ущербной и Полной Лун знаменовали времена благие, спокойные и тучные.
На третий день они отправились дальше. Свита короля прибавилась — теперь с ними ехал отряд молчаливых Тэриньяльтов с беловолосым Арнайей. А к свите Нежной Госпожи присоединилась прекрасная Асиль, и теперь Младший ехал вместе с девушками матери, среди веселых насмешек и песен.
А Старший по-прежнему молчал. И Арнайя, его человек по клятве, ехал с ним рядом и молчал.
Следующий был Мертвый холм.
— Если бы мы были внизу, — шептала Асиль, — если бы мы были внизу, я могла бы провести подземными тропами вокруг Мертвого холма, а здесь я дорог не знаю.
Младший слушал ее. Очень хотелось ее обнять и прижать к себе, но она была еще лишь невестой.
— Там не пусто. Холм мертв, но там ходят. Я была там с отрядом. Там бывают люди, но они какие-то... пустые внутри. Их надо убивать. — Она повернулась к нему, и лицо ее было полным страха и мольбы. — Мне кажется, именно такие хотели убить Науринью. Им страшно, им больно почему-то. Они боятся магии. Почему, ты не знаешь?
— Не знаю, — тихо ответил принц. Боги, боги, как же хочется прижать ее к себе и защитить от всего!
— Они там, внутри. А в них — Бездна. Она шепчет...
— Брат мой умеет укрощать Бездну. Он велик...
— Мне кажется, мой брат погибнет за твоего...
Младший не отвечал.Возле Мертвого холма ему было так же тревожно как в ту ночь, когда они увидели всадника. Когда на глазах Асиль были слезы страха.
Белый всадник на белом коне объехал холм посолонь. И страх улегся, как укрощенный зверь, сверкая злыми белыми глазами, но не смея поднять головы. Старший следовал за отцом. Когда они вернулись, лицо старшего принца было белым и осунувшимся, словно он тяжело трудился много часов.
— Я вернусь сюда, — говорил он Младшему и Арнайе Тэриньяльту, своему человеку по клятве. Я вернусь...
Он упал от усталости на руки брата — у него не было королевской силы отца, он был всего лишь принц, потому земля высасывала его досуха, но не делилась с ним. Когда он станет королем, земля будет милостивей к нему. Арнайя и Младший уложили его спать, и Асиль расчесывала волосы брата своего жениха. Она слушала его сны, а во сне он повторял имя Дневной, хотя, проснувшись, не вспоминал о ней.
Никто не присоединился к поезду после Мертвого холма — хотя Старший мог поклясться, что слишком много теней теперь следовали за ними.
Следующий холм был Пограничный. Тот, кто был ближе всего к Пограничному камню, у которого заплещется черное знамя в день смерти короля. Отсюда Старшему придется отправиться на поле Энорэг для подтверждения древнего уговора.
Здесь жил народ суровый и деловой. Их шахты были слишком близко к шахтам Дневных, и рудокопы порой встречались друг с другом и обменивались товарами. Они, пожалуй, больше всего знали о Дневных.
Глава рода Серебряной Звезды, мужчина средних лет с короткими седыми волосами и одним глазом зрячим, а другим, выточенным из обсидиана, потому прозванный Каменный Глаз или Руминайя, принял короля радушно — и деловито, и они уединились и вместе долго говорили. Старший был там, но рассказывать о беседе не хотел, потому, что отец спокойно и сухо рассуждал о том, что будет, когда он уйдет из снов богов. Руминайя слушал и так же сухо и деловито обсуждал с королем страшное грядущее, словно так и надо. Он рассказывал принцу об обычае установки знамени в час смерти короля, о том, как ехать к полю Энорэг со свитой Пограничного холма, о словах клятвы. О том, что происходит в землях Дневных, и о рудокопах в шахтах. Руминайя нравился принцу, но о смерти отца он думать не хотел настолько, что злой крик трепетал на пороге горла.
Свита пополнилась десятком всадников на серых в яблоках конях.
Дальше был холм Эйяндалей. Холм Певцов. Холм потомков Речной девы. На их знамени была женщина с рыбьим хвостом. Старший вспоминал сказку Нельруна.
Владычица моря. Госпожа стремительных рыб и тяжелых китов...
Возлюбленная моряка.
Бессмертная, нежная и грозная, не прощающая предательства и обмана.
Но почему здесь? В Холмах, вдалеке от моря?
Внезапно перед его взором предстало суровое и прекрасное лицо, белее морской пены, с глазами цвета зимнего моря и зелеными, словно водоросли, волосами, переплетенными нитями радужного жемчуга и солнечного янтаря.
Ему стало страшно — лицо было живым. Настоящим. Она — есть. Он почти слышал ее слова.
Почти.
«Надо поговорить с Сэйдире. Она должна знать, каково это — слышать богов. Она должна знать их голоса».
Вспомнившееся имя потянуло за собой образ, лицо, воспоминания о той безумной ночи теней. О другой ночи — ночи выплаты долга. Почему-то захотелось закрыть лицо руками от внезапного стыда. Надо поговорить с ней. Надо показать, что он не такая скотина.
В холме Певцов понимали тонкости искусства. Танец был рассказом, каждый жест — словом или знаком, слова песен были полны двойного или тройного смысла, и каждое слово раскрывалось подобно бутону. И свита короля пополнилась шестью юношами и шестью девушками в плащах цвета рассветного тумана, расшитых хрустальными бусинами и украшенных серебряными колокольчиками. Старший счел бы их утонченными неженками, если бы не видел, как девы-певуньи бьют из лука, и как ловки с копьем юноши-танцоры.
А луна возникала из ничего, полнела и шла на ущерб, исчезала и возрождалась в материнском чреве иссиня-черной ночи, рябой от тысяч звезд.
Леса к северу становились светлее из-за серебристого мха и темнее из-за елей. Земля горбилась каменистыми гривками, подобными хребтам окаменевших ящеров. Их моховые бока были усыпаны красными бусинами брусники и золотистыми бляшками маслят, а невысокие елки торчали костистым драконьим гребнем.
Здесь, в диких пустынных местах, непригодных для посевов, водилось много тварей, и холм Дайраннальтов славился охотниками. Не зря на их знамени заносил копье всадник на вздыбленном коне. Три длинных косы змеями вились за его спиной, и он был красен, как пламя.
И снова в голове Старшего промелькнуло лицо — но он его не запомнил. Он запомнил гулкий радостный смех и алое имя — Силлата. Огненное копье Силлаты.
Холмом правила женщина — вдова прежнего владыки холма и мать его троих сыновей, беспрекословно повиновавшихся матери. Три суровых, похожих на скалы бородатых мужика — старший уже седеть начал — слушались мать как малые дети. Хотя старший из братьев и был наследным главной холма, но правила тут мать. Таков был их обычай.
Пять дней длилось празднество. Пять дней много пили и много ели, возглашали здравицы и охотились. Мужчины боролись под луной, пыхтели и хрипели, и их полуобнаженные тела блестели от пота. Знаменитые охотники и рудознатцы Дайраннальтов подносили королю в дар шкуры, клыки и ядовитые железы тварей, слитки редких металлов с оттиском печати с всадником. Женщины дарили редкие травы и готовые мощные зелья в флаконах из зачарованной бронзы — в этом искусны были маги холма и знаменитые их целители.
И опять король объехал земли Дайраннальтов посолонь, чтобы благость и изобилие от правды короля снизошли на эти земли.
И свиту короля пополнили десять охотников и пять женщин-целительниц.
Следующий холм был — Медвежий.
Нельрун пел — не возвращайся в места детства, не возвращайся туда, где был счастлив, ты не найдешь прежней радости. Не потому, что мир изменился — изменился ты сам.
Старший возвращался в Медвежий холм не раз, так что не боялся, что его накроет тоска по прошлому — он не ради поисков былого сюда приезжал.
Но уже третий день он не спал, глядя в купол шатра, над которым медленно стекала по небу янтарная капля неяркого осеннего солнца. Смятение сердца, и так не утихавшее в нем, теперь сделалось почти нестерпимым. Он не знал, что делать с собой. Он приближался к месту, которое было ближе его душе, чем место, где он родился. В Медвежьем холме он стал самим собой. Там были его «люди извне» — все, кого он знал в родном холме, были «люди изнутри». Разве что Тэриньяльты были извне. Тэриньяльты понимали Холмы с их обратной, изнаночной стороны. Нельрун и Сэйдире, и даже дед, Тарья Медведь, смотрели на Холмы, наверное, снаружи. А все остальные были — внутри.
И тени следовали за королевским поездом, и видел их один Старший.
Здесь холмы становились высокими, крутыми и обрывистыми, ручьи и реки бежали бурно, путь становился трудным. Они ехали близко к краю Холмов, далеко-далеко от Средоточия. Но Старший помнил и свой путь с Сэйдире, он знал то, чего не знали прочие. Это была тайна его, ее и отца.
Долина постепенно расширялась, открываясь к северу, к Медвежьему холму, который будет виден, наверное, еще через ночь. Луна будет тогда почти полной. Справа спускался в долину черной полосой прозрачный мертвый лес — семьдесят лет назад здесь прошел пожар, но черные стволы лиственниц по-прежнему стояли прямо, словно в них еще теплилась жизнь и они, упорно цепляясь за землю, не желали падать. По склону среди черных стволов по камням бежал быстрый ручей — таких был много здесь. Каменная осыпь перегораживала ему путь, и он разливался небольшим озерцом, а потом, перехлестывая через каменный барьер, снова мчался вниз. Кобылка госпожи Асиль потянулась к воде. Младший подъехал к ней.
— Я только в детстве был в этом холме, но это место помню хорошо, — сказал он.
— Страшный этот лес, — сказала Асиль.
— Да нет, я не лес запомнил. Просто когда мы ехали, отцов дружинник, Винайя, говорил нам, что там за гребнем, в соседней долине, валяется много костей. Какие-то непонятные звери, небывалые, древние в незапамятные времена там не то умерли, не то были перебиты, не то сами друг друга перебили в схватке. Мы туда так и не ездили, но мне потом всю ночь снились странные звери. Потому я и запомнил это место.