Здесь ощущение близости Провала не так давило. Не так корежило, как говорил дед, но все равно было тяжело. Самым неприятным было, когда принц услышал то, что стража Провала именовала шепотом бездны. Жуткое, непередаваемое чувство, как будто какое-то шершавое щупальце болезненно-щекотно шарило в мозгу, и по позвоночнику шла мерзкая дрожь. Хуже всего было то, что он действительно слышал какие-то неразборчивые слова, и это было до жути похоже на ощущения того дня, когда он пытался уснуть и услышал глумливое «Я буду тебя ждать...».
Бывалые стражи говорили, что шепот бездны слышно, когда приближается какая-то из больших старших тварей. В ту стражу все были напряжены до предела, немедленно подошел дополнительный отряд, и всех молодых поставили в тыл. Но шепот постепенно затих, словно тварь проползла где-то внизу и ушла. Все выдохнули, снова пошли оживленные разговоры, послышался смех — чересчур громкий, потому как страху натерпелись все. Такое бывало, хотя и нечасто, заползали сюда большие твари. И только Старший задумался — не из-за него ли эта тварь приходила? Не его ли ищет то, что шепчет в бездне?
«Я буду тебя ждать...»
История мира была до обидного куцей. И до изумления сказочной. Принц надеялся хоть у деда найти какого-нибудь тайного знания, но его просто не имелось.
— А имелось бы — чего скрывать-то? — пожимал плечами дед. — Ну, разве что было бы там что-то донельзя позорное. Да и вообще, парень, ты не очень-то задумывайся. Главное — сохранить тот порядок вещей, который есть. Тут хлопот хватит, поверь мне.
Старший не соглашался и продолжал надоедать деду своими не то чтобы вопросами, потому как спрашивать уже было не о чем, но предположениями.
История человечества начиналась, как и говорили многочисленные предания различной степени сказочности, с Грозовых Лет. Ну, да, иногда еще говорилось о том, как боги создали мир, окружили его Стеной, отдали мир людям и погрузились в сон, в котором видят все, что в мире происходит. И конец миру придет, когда боги проснутся. Даже поговорка такая существовала — не буди богов, пока спят.
«И вот вступили люди в мир, а там откуда-то твари. Вот откуда? Боги их создали? И вот зачем? Или не боги? А людей в мир послали вырезать тварей? Или как?»
Дурацкие вопросы, говорил дед. У богов не спросишь, пока не окажешься там, за их снами. Да и что там будет, одним богам и известно.
Принц знал только одно — весь порядок этого мира держится на слове. На всех этих клятвах и уговорах. Значит, и началось все тоже с каких-то слов. Или нет?
«Как бы то ни было, враг потерпел поражение. Да, враг. Твари? Наверное. Те же самые или иные? Дед же говорит, что они меняются. Ими руководили разумные твари? Ой-ой, сколько же вопросов без ответов...
Да, врага разбили. Точнее, оттеснили, загнали в глухие углы мира. И вот тогда на поле Энорэг, на поле последнего сражения, люди разделяются на две ветви. Одни берут себе ночь, подземелья и магию. Другие день, море и песню. И вот как это вышло? Вот как? К примеру, если я сейчас скажу — клянусь, что буду я, к примеру, Морским, буду сражаться с морскими тварями, я что, сразу смогу жить в море? Ну, не верю я! Кто-то должен был услышать слово и сделать так, чтобы оно свершилось. Боги? Значит, они тогда еще не спали? Ой-ой, бедная моя голова...
И почему наши короли стали ходить в Средоточие Мира? Ведь первое упоминание о таком походе — только с девятого короля... До того-то оно было? Или как? Дурак я, надо написать брату, чтобы сосчитал, сколько камней в узоре, сколько камней, ой, дурак, почему я не считал.... А кто-нибудь когда-нибудь сравнивал, сколько камней в узоре и сколько было королей? С чего все началось-то? Ой-ой-ой...
Вот зачем у меня такие мозги? И воображение такое?
Может, кто-то и задумывался как и я, да потом сдался? Или принять все как есть, как дед говорит?»
Глупая сказка, никчемная сказка, непонятно зачем и к чему. Ни про что. И чего она сегодня попалась на глаза?
Он оперся на локоть, раскрыл книгу, натянул на плечи одеяло.
«Жили были девять братьев и девять сестер, и был у них десятый брат. Решили братья и сестры посреди великого моря сделать остров, и стали землю таскать. Но что братья и сестры ни сделают, все десятому брату не по нраву. Всему он завидует, все ему себе забрать охота, и весь остров себе он потребовал, потому как, говорит, старший я. Так и прозвали его — Жадный. Наконец, надоел он им, и прогнали они его, и решили построить себе на острове большой дом и двор. Так и сделали, и пошел у них пир да веселье.
И тут появился Жадный брат. Плакал он и жаловался, что братья и сестры ему ни уголка в доме не уделили. А ведь землю я вместе со всеми таскал, — плачется жадина. И братья с сестрами устыдились, потому, что были добрые и незлобивые.
— Чего же ты хочешь? — сказали братья и сестры.
— Вы мне хотя бы только ночь да день побыть хозяином в доме дайте, — взмолился он.
— Не так много, ночь да день, — сказали они, и согласились.
И тогда захохотал Жадный и сказал — ночь и день — это все время, и навсегда вы отдали мне власть в этом доме, и во дворе! И никогда вы сюда не вернетесь!
Так поняли братья и сестры, что обманул их Жадина, и заплакали, и ушли со двора, потому что дали слово.
Но старшая сестра сказала — хорошо же, над днем и ночью ты хозяин, только не забывай о ничейном часе, что между днем и ночью утром и вечером. В это время ты не хозяин!»
«А дальше-то что?»
— Да ничего, — послышался над ухом голос деда. — Странная сказка, ни к чему и без конца. Я в свое время тоже над ней голову ломал.
— И как?
— Сломал. Ничего не добился. Но она покою мне не дает...
Принц поджал губы, сел в постели.
— Знать бы, что думают про это Дневные...
Дед хмыкнул.
— Подожди немного.
Огромная лапища легла на плечо принцу.
— Ты только, — шепнул он на ухо ему, — деда не осуждай. Ладно?
— За что? — шепотом ответил Старший, хотя в комнате никого не было, кроме них.
— Да увидишь, — вздохнул тот. — Подожди до новолуния.
Ждать было недолго — всего двенадцать ночей. А ночи стояли светлые, луна в это время года яркая-яркая. Даже когда она истаяла до тоненькой серебряной стружечки, поляны были светлы, а тени от деревьев — черны и резки.
Забот хватало, и принц даже не заметил, как приблизился назначенный дедом срок. До того пришлось устраивать охоту на слеповолков, страшных зверюг, способных перекусить ногу коню. У них были горящие магией красные глаза без зрачков, потому и казалось, что они слепы. Они водились среди голых скал к западу от Медвежьего холма, и как стада в долине нагуляют жиру, так жди нападения. Не столько сожрут, сколько перережут. На людей они нападали всегда. Хитрые твари, логова их найти очень трудно, они куда сильнее белых красноухих псов, которые на охоте не щадят своей жизни и отважно бросаются на любого врага.
Было еще две стражи у Провала. Дед пообещал, что следующие стражи уже будут у самого глубокого выхода, где твари посерьезнее, и где сам дед порой стоит вместе с воинами — когда вдруг начинают старшие твари лезть.
Старший удивился, что никакого трепета душевного не испытывает. Привык, наверное. Жизнь как-то незаметно вошла в накатанную колею — чтение, стража у Провала, ночная охота. Наверное, в конце концов он затосковал бы от однообразности и снова его потянуло бы задавать вопросы, что-то искать, выяснять, но пока он еще не устал. Дед был доволен, ибо не дело короля что-то менять, сколь бы мучительные вопросы тебя ни терзали. Есть королевский долг, и изволь его выполнять.
Привыкнет.
Но пока парень еще может позволить себе роскошь задавать вопросы и стремиться к приключениям. Пускай его, так скорее перебесится и успокоится. А там у дочери в холме целый веночек красивых девиц, как она написала, и отвлечь мальчика от всякой зауми они сумеют.
Вот так незаметно и приблизилась ночь новолуния, и дед велел седлать самых быстрых и выносливых коней. Он отобрал десять самых доверенных своих воинов и велел всем надеть лучшие одежды, взять лучшее оружие.
— Возьму из коней своих самого быстрого..., — снова напевал дед, и был он весел.
Выехали еще засветло, когда солнце только-только зашло. Старший уже понял, что приставать к деду с вопросами бесполезно, а воины дедовой свиты в ответ только усмехались. И Старший решил набраться терпения.
Они ехали на север. Спустились в лощину между двумя холмами, и принц вдруг понял, что они едут к границе земель Ночных. Местность круто спускалась вниз, к заросшей лесом всхолмленной равнине, которую рассекала, уходя к далекому морю, неширокая река. Она брала начало из озера у подножья холмов, а в озеро стекались ручьи — одни сбегали с холмов, другие били из-под земли. Красивое было место. Недаром это озеро облюбовали лебеди. Именно здесь в свое время принц подстрелил дневную тварь с перьями, острыми как бритва, потому, что она нападала на лебедей. Слишком красивые птицы, чтобы позволять их убивать. У принца при виде лебедей всегда сладко дрожало сердце.
Они обогнули озеро и выехали на широкую тропу, тянувшуюся вдоль реки.
— Чуть дальше пойдет ровный камень, — обернулся к внуку дед. — Там поскачем во весь опор, как ветер! Чтоб успеть до рожденья луны!
— Мы так надолго?
— А кто знает? Может, надолго, может, нет. Не думай, смотри на земли Дневных! Большая ли разница? Ветер везде один, и луна везде одна! Ай, как же вольно мне, как же хорошо мне!
На широкую дорогу они выбрались перед рассветом, и остановились в глубокой лощине в лесу, в густой тени, чтобы переждать день. Двое воинов незаметно ушли держать стражу, но мимо них за весь день никто не прошел. Глухие, малонаселенные это были места. Запах моря усилился, в тугом соленом ветре слышался низкий ритмичный гул, подобный ровному дыханию.
Когда вторая ночь приблизилась к половине, они выехали из леса на каменистую равнину, поросшую жесткими пучками какой-то травы. Дед остановился, снял с пояса рог и долго, протяжно затрубил. И почти сразу же где-то вдалеке отозвался другой рог.