Ляков изо всех сил удерживал на весу тяжеленный «гатлинг» и изо всех сил орал:
— Улла-Халгу!
Кочевники осадили манисов. Некоторые промчались немного вперед, развернулись — теперь со всех сторон были оскаленные морды ящеров. Звери щерили длинные желтые зубы, шипели. Один из наездников, рослый дикарь с волосами, торчащими в стороны, вскинул копье и прокричал:
— Улла-Халгу!
И тут же все завопили, повторяя на разные лады имя вождя. Ляков с облегчением опустил пулемет, уронил дрожащие руки и огляделся — вроде бы довольны, уроды пустынные. Во всяком случае никто не собирается немедленно вонзить зубы в стариковское тело. Кроме манисов, конечно, — эти скалятся очень даже хищно.
Когда кочевые наорались всласть, верзила с торчащими патлами указал копьем Лякову в грудь и заявил:
— Твоя хорошо!
— Йоля, Улла-Халгу, — повторил старик. Больше ему сказать было нечего.
— Хорошо! — энергично рявкнул дикарь. — Улла-Халгу, Йолла — хорошо! Моя радый быть.
— А уж моя как радый, — выдохнул Ляков.
Тут возвратились двое дикарей, преследовавших карлика. Оба надсадно кашляли, отплевывались, шатались на ящериных спинах, и манисы шагали с трудом, будто пьяные. Один вдруг резко опустился в пыль, дикарь повалился на бок, пополз, хватаясь за сухие стебли, потом изо рта его полилась зеленоватая пена. Упавший манис раскачивал башкой и одышливо сипел. Второй наездник выглядел получше. Он стал рассказывать на своем языке — Ляков не понимал ни слова. Людоед тыкал пальцем в зеленый туман и, округляя глаза, бормотал и бормотал.
Дикарь с чудной прической отдал приказ, кочевые развернули манисов в степь. Вожак обратился к Лякову:
— Моя к Улла-Халгу. Твоя с моя одно идет.
— Вместе идем, что ли?
— Да, да, моя, твоя, Много Смертей! Вместе!
— Много смертей?
Дикарь показал на «гатлинг».
— А, вождю отдать? — Ляков торопливо закивал. — Моя ехать, вместе ехать!
Он завел сендер и медленно покатил за дикарями, последним плелся отравившийся туманом манис с кашляющим седоком. Ляков глядел на его согнутую содрогающуюся спину и прикидывал, как бы ловчее удрать. Пока что бешеная девчонка не подвела — вышло, как она обещала. Но что потом? Ляков привык к тому, что везение непременно когда-нибудь заканчивается и тогда нужно убегать, просто смываться без всяких там размышлений.
Старик чуть повернул руль, забирая левее. Впереди был холм, и колонна наездников огибала его с правой стороны. Ляков решил, что он свернет в противоположном направлении, как будто хочет встретиться с дикарским конвоем по другую сторону холма, а сам махнет в степь — лишь бы путь был свободен. «Если там ровное место — врублю газ, только меня и видели, — подумал он. — Небось эти голозадые уже все здесь, и манисы под ними устали. Второй погони им не осилить, и в засаде никто не ждет. Теперь оторвусь».
Старик, сворачивая в объезд, то и дело вертел головой, оглядывался — как там дикари, не следят ли, не зыркают в его сторону с подозрением? Потому он не сразу сообразил, как это вышло, что его сендер, обогнув холм, оказался в толпе кочевых. Может, полсотни, а может, и целая сотня людоедов, размахивающих копьями и орущих:
— Улла-Халгу! Улла-Халгу!
Пока Ляков прикидывал, как удрать от тех, кому он сдался, за холмом уже собралась целая толпа. В нее и вкатился сендер. Манисы выворачивали в его сторону уродливые головы на длинных шеях, шипели и скалились. Дикари орали.
Делать нечего, Ляков остановился. К нему подъехал тощий, дочерна загорелый парнишка с волосами, заплетенными во множество косичек, часть которых спадала на лицо. Из-под жестких, словно из проволоки свитых, прядей хитро блестели черные глаза.
— Йолла молодец, Йолла не обманула, — заявил молодой, склоняясь через борт сендера, чтобы взглянуть на «гатлинг». Говорил он сносно.
— Ты переводчик, что ли? Толмач? — строго спросил Ляков. — Веди к главному вашему, к Улла-Халгу. Йоля мне наказала к нему доставить оружие.
Раз уж сбежать не вышло, придется делать вид, что он старательно исполняет, чего было велено.
— Я и есть Улла-Халгу! — Парнишка улыбнулся, оскалив крепкие белые зубы. — Хорошо!
— Хорошо, конечно, — кивнул Ляков, не сумев скрыть тоскливые нотки в голосе. — А теперь чего будет?
— Теперь пойдем на злого Левана. У нас пулемет, мы его победим!
— Патронов-то негусто, — осторожно заметил Ляков. — Знаешь, что такое патроны?
Парнишка его не слушал — протянул тощую лапку и гладил длинные стволы «гатлинга». Он любил оружие и выглядел в этот миг совершенно счастливым.
Не дождавшись ответа, Ляков предложил:
— Так что, Улла-Халгу, я свое дело исполнил, поеду теперь?
— Поедешь, — вождь оторвался от пулемета, — с нами поедешь. Мне сендер нужен. С манисовой спины из этого пулемета нельзя стрелять. С сендера можно хорошо стрелять.
Это Лякову не понравилось, но по крайней мере его не волокли жарить и есть, да и кочевые вокруг казались вполне сытыми. Вон как животы у всех оттопырились!
— Сейчас поедем, — продолжал Улла-Халгу.
— Лучше ночью, — возразил Ляков. Теперь, когда он очутился в битве на этой стороне, ему было выгодно, чтобы дикари победили. Если Левана с бандой уничтожат, все сразу встанет на свои места. Ляков уцелеет один из всех, как уже бывало не раз, а мстить ему за предательство будет некому. Когда старик представлял, как озлился на него новый атаман, сразу делалось жутко до желудочных колик. Леван умел внушать страх. Пусть с ним дикари разделаются, да и с остальными тоже.
— Ночью наш народ не воюет, — улыбнулся Улла-Халгу.
— Я знаю, — терпеливо принялся объяснять старик, — и все это знают, и Леван знает, поэтому ночью вас не ждут… Не спеши, погоди до ночи. — Потом он подумал, что за день его могут и съесть — кто знает, что на уме у кочевых? — и спросил: — Жратвы-то у вас хватит до ночи? Не оголодаете?
— Хватит, хватит! — Вождь совсем разулыбался. — Вчера много взяли, солонину взяли, кукурузу взяли, просо взяли, другие припасы взяли. Я научил народ кашу варить. Великий вождь Улла-Халгу знает много!
И тут Лякова как по башке молотком шарахнуло: кашу — из чего? Припасы, взятые у Кижана! Он крепко задумался. Теперь, когда нет возможности немедля бежать, пришло время раскинуть мозгами. А дураком Ляков не был — долгая жизнь, полная опасностей, приучила его взвешивать и рассчитывать.
— Вот что, вождь, — заявил он молодому, — я тебе еще кое в чем попробую помочь. Сделай по-моему, напади ночью. Я тебя мимо ферм проведу, а ты обещай хозяев не трогать. Брать у них все равно нечего, они припасы Левану отдали на сохранение. У фермеров припасов совсем мало по хатам, а в каменном доме погреб до отказа набит, разумеешь? Леван так велел. Жадный он до чужого добра, вот и приказал фермерам все к нему в подвал сложить. Из каменного дома вывезешь мешки — и весь твой народ долго пировать будет. Каши наварите, а? А когда придет новый урожай, снова сюда наведаешься, тогда и на фермеров нападай, отбирай у них жратву. Если же нынче их побьешь, новый урожай кто вырастит? — Потом веско добавил: — И Йоля тоже так думает. Это она мне сказала: передай Улла-Халгу, великому вождю, чтобы так поступил, чтобы фермеров не обижал, а Левана побил.
— Йолла умная, — кивнул вождь, — хорошо! Если в каменном доме много припасов, я возьму только их.
— Не обманешь? Точно?
— Зачем обманывать? Духи всё видят, я перед ними слово даю.
Ближе к вечеру армия Улла-Халгу сошлась к холмам, окружающим долину. Армия — это слишком сильно сказано, но под началом Улла-Халгу состояло больше сотни кочевых, сытых, веселых, наевшихся диковинной для них каши. Добычу, вывезенную Байгу Скатом из поселка, Уголек раздал воинам, наделил всех, даже тех, чьи вожди и старейшины не желали ему подчиняться. Теперь благодарные воины скорее послушают Улла-Халгу, чем собственных родовых предводителей. Подручные вожди, разумеется, при случае могли бы поступить наперекор, лишь бы помешать победе Улла-Халгу и тем самым уменьшить его авторитет, но сейчас их не станут слушать. Великий Улла-Халгу дал народу кашу и обещал, что в каменном доме они сумеют добыть во много раз больше.
Длинная вереница верховых пылила по степи, приближаясь к кольцу холмов, как змея, подбирающаяся к птичьему гнезду, — такое сравнение пришло в голову Чаку, который смотрел на равнину из гондолы «Каботажника». Термоплан с емкостями, заправленными ядовитым газом из ущелья, парил между серым, затянутым тучами небом и равниной. Когда солнце скрылось, равнина тоже сделалась серой. Пестро размалеванный старый автобус, подвешенный под емкостями, выглядел на этом фоне особенно ярким пятном.
Кочевые заметили термоплан, загалдели, тыча пальцами в небо.
— Что это? — спросил Улла-Халгу Лякова. Сендер с установленным на поворотной подставке «гаглингом» медленно катил в середине колонны воинов пустыни.
— Это дирижабль называется, — с умным видом пояснил старик.
Слова «термоплан» он не знал, а если и слышал когда-то, все равно не понимал разницы между термопланом и обычным дирижаблем. Если бы его в этот миг услышал Чак, возмутился бы и принялся ругаться… но Чак был далеко вверху и, сидя на полу в рубке «Каботажника», разматывал длинные кабели, чтобы навесить на них две лампы, соединенные палкой. Палка была в рост карлика, он пыхтел, ворочая ее так и этак.
— Дирижабль, — повторил Уголек. — Иногда над пустыней летают, да. К Кораблю. Один очень красивый, блестит в солнечных лучах, как наконечник копья. Как новая монета. Как глаза Йоллы. Очень, очень красивый! Этот тоже красивый, но не блестит.
— На нем карлик летает, так я слышал. Который со мной ехал. Только он предатель, убежал, а я — вот он, с великим вождем вместе, — веско произнес Ляков. — А мелкий оказался предателем.
— Этот маленький, похожий на человека, убежал в мертвый туман. Разведчики Байгу Ската гнались за ним, пока могли, они видели, что он прыгнул под камень, исчез, а потом появился снова, но вместо лица у него было страшное.