«От чего сумеет». Мы оба понимали, что это значит. Одно дело – прикрыть Мофа от магии и стали, прикрыть от ран на теле. Но мы с Саммерином знали, что война ранит глубже.
Саммерин задумчиво раскручивал вино в бокале. При первом знакомстве его спокойствие показалось мне совершенно непробиваемым. А теперь я и в нем видела невысказанное сомнение, оседавшее на молчании, как туман на запотевшем стекле.
– Иногда я боюсь, что всему этому не будет конца, – пробормотала я.
Он помолчал, прежде чем ответить.
– Иногда я тоже. – Он отставил бокал, опустил глаза в стол. – Но я для того так рвался в целители, чтобы чинить то, что сломалось. Пусть даже мои способности так хорошо подходят… для разрушения.
«Подходят для разрушения»… Я вспомнила, как выглядело исцеление силами Саммерина: мышцы, жилы, кожа стягивались будто по собственной воле. Еще я вспомнила, как ощутила его власть над моим телом, когда не сдержала Решайе, – тогда, в казарме рабов в Трелле.
Он сделал то, что был должен, и я была тому рада. Но солгала бы, сказав, что не вижу темной стороны его силы. И Саммерину, наверное, приходилось отталкивать ее так же, как мне – мою.
– Понимаешь, человеческое тело – великолепная машина. – Он говорил будто бы сам с собой. – Все мускулы, сосуды, нервы безупречно согласованы. Но это согласие так легко нарушить. Боец я так себе, но на моем счету больше убитых, чем у остальных в моей части. Я убиваю умело. Вот они и не хотели меня отпускать.
При этих словах он брезгливо наморщил нос, и по спине у меня прошел озноб.
– Как ты вырвался?
– Я им был нужен ради Макса, когда в нем обитал Решайе. Но все равно они ждали от меня работы воина, а не целителя. Макс тогда поднажал. Сказал, что ему необходим целитель и почему бы не я, раз уж я все равно его оседлал. – Слабая улыбка. – Это, конечно, он так выразился.
Я улыбнулась. Конечно он.
– Мне трудно представить тебя кем-то, кроме целителя, – сказала я. – Тебе это так подходит.
– По правде сказать, Тисаана, целительство – это война. – Он только теперь вскинул на меня глаза, и в них под обычным спокойствием мелькнуло что-то острое и шершавое. – Действуешь иногда чисто по наитию. И бывает, вопреки всем стараниям, проигрываешь бой. Исцелять по любому счету труднее, чем убивать. Но это уж всегда так. Я прошел обе дороги. Разрушать просто. Создавать трудно.
Он откинулся назад, глубоко затянулся из трубки. И когда заговорил снова, улыбка сползла с его губ.
– Но дело того стоит, – сказал он. – Это дело всегда того стоит.
Мне выделили комнату в гостевом крыле дома. Здесь не пахло смертью, как в главных жилых помещениях, и в Решайе эта комната тоже не всколыхнула воспоминаний. Но все же я, лежа в темноте, костями чувствовала отсутствие Макса. А ведь я привыкла терять тех, кого люблю. И не ждала, что у одиночества окажутся такие острые зубы.
Решайе обвился вокруг моей боли, как струйка дыма вокруг чашечки трубки. Я чувствовала, как он перебирает и с любопытством рассматривает мою печаль.
При других обстоятельствах я бы ее отняла. Сейчас слишком устала.
«Ты знаешь это чувство?»
…Я знаю печаль…
«Не печаль. Скорее это…»
Что «это»? Я показала ему, что пережила, оставляя за спиной Серела, как с тех пор каждую минуту мечтала его вернуть. И еще сочащуюся кровью рану от потери матери, хотя с тех пор прошло столько лет, что ее черты стерлись в памяти.
…Горе… – пробормотал Решайе.
Я удивилась: ему понятно горе?
«Пожалуй, это можно назвать горем. Боль от чьего-то отсутствия».
…Для меня было таким горем лишиться Максантариуса. Пока не появилась ты…
Я подавила отвращение. Мне хотелось сказать: «Какое у тебя право грустить по нему, тосковать? После всего, что ты с ним сделал?» Но я старательно спрятала эти мысли, скрыла их там, куда Решайе не дотянуться. И спросила его:
«А что было до того?»
…До того ничего не было…
«А другие люди, носившие тебя в себе?»
…До Максантариуса была белизна, белизна, белизна. Другие были. Но теперь они всего лишь разбитое окно в иные жизни…
Запах моря, женщина глядится в зеркало, убирает от глаз медные волосы. Вкус малины.
«А до того?»
…До чего?..
«Когда у тебя не было других. Или всегда были?»
Молчание. Горестная пустота.
…Не думаю… – прошептал он. – …Может быть, что-то было. Но не помню что. А может быть, всегда только ненужные, разрушенные другие…
Протянутые сквозь травы руки. Снова и снова. Золото под солнцем. Блестящая чернота и отраженное в ней лицо, которое никак не разглядеть, сколько бы ни ворошил свою память Решайе.
Это было почти… по-человечески. Такая грусть.
«Чего ты хочешь, Решайе?»
Долгое молчание. Я чувствовала, как зацепил его мой вопрос.
…Я хочу историю…
«Историю?»
…История – это доказательство, что существует нечто между жизнью и смертью Я так долго существую между. Я хочу… – Он пошарил в поисках нужного слова, не нашел. – …Я хочу чего-то настоящего. И хочу жизни или смерти – вместо того ничто, что между…
Я сморгнула удивление. Не знаю, чего я ждала от него, но только не желания смерти. Хотя разве бы я ее не желала, живи я, как он?
«У нас есть дело, – пробормотала я. – Надо показать им все, на что мы способны. И делать это надо очень осторожно. Но если ты мне поможешь, Решайе, я обещаю тебе историю. И я придумаю, как дать тебе смерть».
…Разве я могу тебе верить? Ты столько раз меня предавала…
Арена. Руки Макса касаются моего тела. И как я отрезала Решайе в доме Микова.
«Я не сумею доказать тебе, что не лгу. Придется просто мне довериться».
…Доверие!.. – с гадким смешком выплюнул Решайе. – …Люди так дорожат такими вещами. Верой без причины…
«Или тебе придется со мной схватиться, и победа будет за мной. Как тогда, в Трелле».
Хотя иногда я гадала: осталась ли победительницей? Или сделала то, чего хотел от меня Решайе либо какая-то его часть?
Долгое молчание.
«Выбор за тобой», – сказала я и плотно задернула занавес сознания.
Передо мной тоже был выбор.
Правда, я не выбирала войну за Зерита. Но пусть не все в моей власти, все же что-то решаю я.
Я хочу победить. И хочу победить быстро. Я всю жизнь выкрадывала малые осколки силы из жадных лап треллианских лордов. Я умею сложить из осколков что-то большее.
Я для того и создана.
Глава 10Эф
– Что ты здесь делаешь?
Разбудивший меня голос наждаком прошелся по налитой болью голове.
Я с усилием разлепила веки. Шея болела. Щека лежала на черном шелке, поясницу свело, лицом я уткнулась в край кровати. Воспоминания расплывались в выпитом накануне спиртном.
Старая целительница презрительно смотрела на меня:
– Тебе здесь нечего делать.
– Я просил ее побыть со мной.
Голоса прозвучали совсем рядом, ясно, хоть и с хрипотцой от долгого молчания. Я заставила себя выпрямиться. Посмотрела на свою ладонь – ладонь, еще прикрывающую тонкие длинные пальцы. От его пальцев проследила глазами руку до плеча, увидела лицо… два зеленых глаза, внимательно взглянувшие на меня, прежде чем снова обратиться к целительнице.
Тот, Каменный.
Разом вернулась память. Я утонула в смущении. Отдернула руку, отшатнулась от кровати.
– Прости, я…
Но целительница круглыми глазами смотрела только на Каменного.
– Прости, я не хотела так скоро тебя будить. Тиирн пожелал увидеть тебя, как только очнешься. Позволь, я извещу. – Ее взгляд похолодел. – Твой отец не обрадуется, что ты была здесь. Советую удалиться, пока его нет.
Я отвела глаза.
Она торопливо вышла, оставив нас с Каменным в неловком молчании. Я с заметным усилием встала:
– Приношу извинения.
– Не за что. – Он бросил на меня странный взгляд. – Целительница сказала: «твой отец»…
Я скривилась. Иногда – чаще всего – проще, если об этом не знают.
– Значит, – спросил он, – я говорю с?..
– Нет. Тиирна – моя сестра, – слишком поспешно ответила я. – Я тебя оставлю.
Я повернулась к выходу.
– Погоди. Как твое имя?
Я остановилась, обернулась. За хриплым голосом только теперь заметила выговор Каменных, придававший словам странную мелодичность.
– Эф, – сказала я. – Эф Ай-Аллауф.
– Эф, – повторил он медленно, катая слово на языке, как глоток вина.
Глаза у него были обведены темными кругами, смотрели устало, но от этого почему-то казались еще острей. Я чувствовала, что меня видят – рассматривают – так внимательно, как давно-давно не смотрели.
По спине прошел холодок. Не знаю, с непривычки или от неловкости.
– А твое? – спросила я.
– Кадуан Иеро.
Иеро. Этого рода я не помнила, но ведь мне давно уж не было нужды помнить устройство других Домов, тем более малых, как Дом Камня.
– Рада, что нам довелось узнать другу друга, Кадуан Иеро, – тихо сказала я. – Вчера я на это не слишком надеялась.
Что-то мелькнуло в его лице.
– Останься, – попросил он.
– Мой отец этого не хотел бы.
– А я хотел бы. Ты меня сюда привезла. И тебе следует услышать, в чем дело. – Он добавил: – Прошу тебя.
Я колебалась.
Мне и так страшно было взглянуть в лицо отцу, когда он застанет меня здесь и придется объяснить, как это вышло. Но что-то в лице Кадуана, что-то скрытое под его необыкновенным бесстрастием, напомнило мне мои худшие страхи.
Нет ничего печальнее такого одиночества.
Я подсела к его постели.
– Хорошо, – сказала я.
Отец пришел не один. С ним была Сиобан и еще Клеин, сиднийский наставник воинов и разведчиков. Все трое наградили меня странными взглядами. В глазах Сиобан было тщательно скрытое недоумение. Клеин ничуть не скрывал чистого отвращения, на которое я охотно отвечала тем же. А отец мой чуть заметно запнулся и чуть заметно сощурил глаза. Это длилось не дольше секунды, но его неодобрение легло мне камнем на душу.
Если Кадуан что-то заметил, то не показал виду. Не выказывал он и признаков боли, хотя я не сомневалась, что он страшно мучается: боль истерзанного тела и боль полного, внезапного одиночества. Мой отец, и Клеин, и Сиобан торжественно принесли ему соболезнования, но Кадуан их как будто не услышал.